Эй, друзья, садитесь в кружок,

Слушайте певца, и — молчок!

Жил да был в Саркопе батыр

По прозванию Отбаскан.

Был он, словно тополь, высок,

Словно горный утес, плечист

И, как месяц, пригож лицом,

Да не очень-то был речист

И поспать безмятежным сном

Дней по десять подряд любил.

Он подобен верблюду был:

В снег заляжет верблюд,

И тут

Зря погонщики слезы льют,

Зря его понукают-бьют —

Не желает верблюд вставать.

Точно так же и Отбаскан:

На кошму завалится спать —

Тут уже его не поднять.

В спячке он пребывал, когда

Навалилась на эль[9] беда

И прекрасный город Саркоп

Захлестнул кровавый потоп.

Спит батыр,

А в юрту к нему

Ворвались калмыки ордой,

Мягкую, точно пух, кошму

Тащат из-под него долой.

Крик да шум кругом,

Гам да гром —

Спит батыр непробудным сном.

Вынули калмыки ножи,

Резать спящего принялись —

Равномерно дышит батыр,

Ничего не слышит батыр.

Кинули калмыки ножи,

За секиры свои взялись:

Пот горячий льют,

В сто секир,

Ухая, батыра секут;

Порассекли кожу, и тут,

Наконец, проснулся батыр,

Крякнул, потянулся батыр,

Глянул —

Небо над головой!

Остов юрты цел,

Да на нем —

Ни кошмы!

А кругом — разбой!

А кругом — враги!

Вскочил,

Точно потревоженный лев,

Отбаскан — саркопский батыр,

Впал в великий гнев и схватил

Звонкий многопудовый меч,

Меч свой добрый за рукоять

И пошел пришельцев кромсать,

Головы разбойные сечь.

Целую неделю батыр

За родимый эль воевал,

Целую неделю весь мир

Доблестью своей удивлял,

А когда неделя прошла,

Кровь из холодеющих ран

У него перестала течь,

И коснулась его чела

Длань изнеможенья,

И он

Уронил свой тяжелый меч

И упал на землю ничком.

Торжествуя, калмыцкий хан

Взять его повелел живьем,

И — как над подстреленным львом

Обнаглевший мушиный рой —

Засновали враги над ним,

И забился в петле тугой

Отбаскан, великий батыр.

Тут, никем не руководим,

Потеряв последний оплот,

С песней горестной на устах

Безоружный восстал народ.

За темничной крепкой стеной

Изнывает батыр в цепях,

И народ растоптан пятой

Окаянного Суртайши.

Длится в городе волчий той,

И разбой идет,

И грабеж.

И лютует калмыцкий хан,

По Саркопу гуляет нож,

Вьется гибкой змеей аркан,

Рыщет ханский несытый взор

По загонам да по дворам,

Прядает калмыцкий топор

По воротам да по дверям.

Превращает калмыцкий хан

Жителей Саркопа в рабов,

Город — в дымный пламень костров.

Светлые мечтанья — в дурман,

Шелест шелка — в кандальный звон,

Слово «родина» — в тяжкий стон.

Днем и ночью гонит калмык

Пленников своих на восток.

С цветником расстался цветок,

С соловьем расстался цветник,

С песней разлучился язык,

Звезды — с небом,

С луною — ночь,

Конь — с приколом,

Лебедь — с гнездом,

Со вдовицей-матерью — дочь,

Сирый сын — со вдовым отцом.

Видя это, хан ликовал.

И руками, как в барабан,

Бил в трясущийся свой живот,

Хохотал, похвалялся хан,

Говоря:

«В счастливый час

Во главе несметных сил

Я покинул, ополчась,

Стольный город свой Мушкил.

Я откормленным коням

Не давал передохнуть,

По горам и по степям

Проложил широкий путь.

Я для вражеских племен

Стал вершителем судеб,

Неказненных — взял в полон,

Несожженный отнял хлеб.

На Саркоп я бросил рать,

Я поверг в огонь и лед

И заставил трепетать

Голодающий народ.

Как пшеницу жеребец,

Я его батыров грыз,

И над множеством сердец

Мой кровавый меч навис.

Я над миром длань простер.

По ложбинам кровь течет,

Кровь течет по склонам гор,

По вершинам кровь течет.

Будто ангел Азраил,

Стадо пленных на убой

В стольный город свой — Мушкил

Я гоню перед собой.

Всех оставшихся в живых

Приведу на Ак-Дарью,

Утолю я кровью их

Жажду лютую свою».

Слыша эту похвальбу,

Истомившийся народ,

Бьющийся, как сокол в сетях,

Переменчивую судьбу

Проклинал в бескрайных песках,

Проклинал врагов,

Стенал,

Брел в цепях по степям седым,

Горевал народ, вспоминал,

Призывал свою Гулаим,

Говоря:

«Девица она,

А уж как смела и сильна!

Средь своих сорока девиц,

Как тарлан-орлица она

В стае молодых соколиц.

Если разъярится она —

Гору перерубит клинком.

На коне примчится она —

Суртайшу потопчет конем».

И народ расспрашивал птиц,

Улетающих на юг:

«Скоро ли своих соколиц,

Сорок милых своих подруг,

Дочь моя на бой поведет?

Скоро ли спасения мед

Поднесет к моим устам?

Скоро ли на грудь мне прольет

Свой целительный бальзам,

Возвратит плененных сирот

К незабвенным их очагам,

Приведет моих сыновей

В город молодости моей?»

Отвечали птицы:

«Не плачь,

Не рыдай, гонимый народ, —

Солнце и для тебя взойдет.

Сорок дочерей твоих

На конях —

Где вскачь,

Где влет —

Поспешат по твоим следам,

И клинки мечей боевых

Зазвенят-заблестят в ночи,

Вражью кровь на песок прольют…

А когда совершится суд,

Эти доблестные клинки

Трижды благословит певец.

Хану — смерть,

И плену — конец.

Ты восставишь высокий кров

И затеплишь яркий очаг

На священной земле отцов.

Мир тебе во веки веков,

И да будет проклят твой враг!»

Скованный по рукам и ногам,

На убой гонимый, как скот,

Но непокоренный народ

По глухим пескам,

По немым тропам

Шел, сопротивляясь врагам,

Задыхаясь от жгучих слез,

Ждал народ свою Гулаим

И в истерзанном сердце нес

Веру в будущее свое.

Измывался палач над ним,

Но не мог его побороть,

И впивались в живую плоть

То стрела,

То меч,

То копье…

Расстелила смерть по земле

Цепкую и крепкую сеть,

Души ловит в беззвездной мгле, —

Душам не уйти от ловца.

Горько, горько, друзья мои,

О страданьях народа петь, —

И немеет язык певца…