К этому времени у меня созрела мысль, а после и решение: как всю безнадёжную ситуацию нашу распутать. Нужно было покинуть Москву. Конечно, не в сторону Риги. Я Ирке срочно позвонил.

У природного москвича жительство в столице не ощущается как привилегия. Родился москвичом — так и москвич. Естественное состояние. А жить в ином каком-то городе — такая мысль и в голову прийти не может. Помилуй Бог! Правда, есть Геленджик, но это — как родительский дом: для отдыха души, для веселия сердца.

Провинция мечтала о Москве, куда не было доступа, для москвича же самым страшным было потерять Москву. Вот почему, когда перед выпуском из института для нашей группы было выделено по распределению два места на Сахалин, туда полгруппы захотело, и кидали жребий. А всё оттого, что на Сахалине бронировалась московская прописка.

Так что уехать из Москвы — вопрос был непростой. Но я подумал, что простой. Нам с первого курса твердило начальство и пели наши комсомольские вожди, что наш священный долг — после окончания вуза поехать в самую глубинку, где жуткая нехватка учителей. Потом комсомольские вожди тихонько разошлись по райкомам и министерствам, а нам отчего-то дали слишком ограниченное число глубинных мест.

Последнее обстоятельство легко было поправить, и я пошёл в министерство просвещения РСФСР на Чистых прудах, в невысокое скромное здание, где на стене красуется барельеф Наденьки Крупской. Оваций я не ждал, аплодисменты допускал, на озарение улыбками рассчитывал.

Вот я сейчас им скажу, что готов поехать в самую северную или самую восточную глубинку, где нет учителей, но сохраняется моя прописка. И даже я прибавлю, что поеду не один, со мной горит желанием идти на подвиг наша выпускница! И это не будет означать, что в тайгу или тундру приедут сразу только два учителя, ведь каждый из нас дипломирован правом преподавать русский язык, литературу, историю и обществоведение… Что вы на это скажете?

Хорошо, что я не ждал оваций, хорошо, что я спокойно пропустил отсутствие простого хлопка в ладоши, но всё ж отсутствие улыбок меня обескуражило и огорчило.

И тут мне сухо сказали, что мест нигде нет и помочь мне не могут.

— Простите, как же так, я не могу понять, нам с первого курса говорили… Я не просить пришёл, я вам пришёл помочь, закрыть пробелы, имеющиеся в просветительской системе. В Москве, я понимаю, нет вакансий, но там, во глубине России?!

— А вы ищите! Хоть в Магадане, хоть где. Найдёте, договоритесь, мы вас оформим. Подъёмные дадим!

И я отправился искать. Найти себе, а после вызвать Ирку.

1 ноября 1965 г.

Жду писем. Не от тебя! Из мест не столь отдалённых. Но пока ничего.

Посылаю стихи. С ними такая история. 3 октября на юбилейном есенинском вечере в Доме Союзов Евтушенко эти стихи неожиданно для всех выпалил. Президиум переглядывался и вертелся…

А что тут сделаешь?

И ведь не остановишь же, не сгонишь с трибуны! Успех был колоссальный. Прочти и вообрази это в исполнении Евтушенко! В публичном чтении он выжимает из своих стихов 300 процентов.

12 октября Евтушенко выступил с этим же в одном проектном институте. Сотрудники принесли магнитофон и записали. Назавтра Е. позвонил и попросил отдать ему плёнку, но ему ответили, что через два часа после выступления плёнку забрали в КГБ. Такие дела.

10 ноября 1965 г.

Глупейшая и пустейшая суета заставляла откладывать это письмо. Праздники прошли в сплошной еде. Мне даже ночью снилась рыба, фаршированная христианскими младенцами.

Пришла вдруг повестка из военкомата. Пошёл в Армянский переулок, а там целая очередь. Плюнул и пошёл в Историчку. Как здесь приятно! У нас с тобой, конечно, много наших мест. Но главных — два. Институт и Историчка. И мы непременно должны во все времена паломничать в эти мекки. Здесь, в Историчке, и пишу.

Как наши дела? Ответа ещё нет. Я уже всем объявил о своём отъезде. Как ни странно, спокойнее всех отнеслась мать, что неудивительно: она сама где только не скиталась после института. Но все вокруг орут, что я потеряю Москву, что с Мурманска снята бронь, что бронь вообще дают на площадь, а не на прописку, т. е. надо иметь отдельную жировку, et cetera, et cetera…

Я пошёл к уполномоченному по оргнабору и выяснил, что всё — враньё. Мурманск — бронь, жировку не нужно.

Заодно спросил, не нужны ли им учителя?

— Пожалуйста! На Сахалин можем оформить. Нужны преподаватели физики, математики, английского и физкультуры.

— А литературы и истории?

— Нет.

На днях был у Алика Чайко, и он дал мне прослушать плёнку, на которую сам записал одного своего знакомого по фамилии что-то вроде Зак. Это сорокаслишнимлетний литератор, и поёт он песни Беранже под собственный аккомпанемент (рояль) на собственные мелодии. Ирка, это гениально! То есть нет, не совсем, конечно. Гениально — это Шаляпин («Старый капрал»). Кое-какие песни, именно песни, Беранже мы вообще-то слыхали: «Как яблочко румян» и пр. Но это всё в большой степени — вокал. А тут я понял, что Беранже сочинял вообще не стихи, а жанровые песни, их и по-русски надо только петь, вернее, напевать. И ещё: что Беранже — наш современник…

Этот парень делает Беранже современным. Вернее, он современным его ощущает и так передаёт, нам передаёт своё ощущение. Всё это сделано благородно, с высоким вкусом, сдержанно, а мелодии — чудо! Не то что наши минструэли: на один бряк про костры и палатки. Как жаль, что нету у меня магнитофона!

В военкомате всё же был. Переосвидетельствование. Медкомиссия. Прошёл глазника, сказали — хватит. По глазам оставили в резерве и даже не сказали, куда бежать в случае войны.

11 ноября 1965 г.

Дорогой мой человечек!

Скудно (составлено из «скучно» и «паскудно») мне уже становится. Так я возвращаю русскому слову «скушно» его старый смысл, когда оно означало — тошно. Ответа из Мурманска всё нет. А я не работаю. И даже не ищу, ото всего здесь отказался. А время-то! Сегодня послал вторичное в Мурманск и ещё в Воркуту.

Ты знаешь, когда в Москву приехал, и было — без тебя, — ходил в кино и пр. Сейчас не могу. Вот читаю уже третью рецензию на «Снимается кино» Радзинского в Театре комсомола и хочу пойти посмотреть, а знаю: не могу. Не могу я без тебя ни ходить никуда, ни смотреть ничего, и читать не хочу. Достаю каждый день крымские фотографии и смотрю, и ужасно хочется показывать всем, а — некому. Тут, правда, Алик заходил, глянул, сказал:

— С такой куда угодно поедешь!

Поразила смерть Урбанского. Недавно по телевизору «Коммунист» был. Трагичен был на экране и вот погиб трагически…

Я писал тебе, что Наташке в детском саду камнем лоб разбили? Так вот, сняли швы, и у неё теперь чуть выше переносицы небольшой шрамик, напоминающий православный крестик.