Председателю.
Просим дать слово Т.И. Заславской.
С уважением, балкон
Т.И. Заславская говорила долго, но слушали её неотрывно, несмотря на позднее время и жуткую усталость.
Последняя записка:
т. Кабанов В.Т.
Пора закругляться. Завтра на работу. Заморите всех. Кто будет выполнять план?
Сотрудники издательства
И мы вышли на воздух в двенадцать часов ночи.
Москва, издательство «Книжная палата»
Прочитал я в книге В. Гроссмана «Жизнь и судьба» (выпущенной издательством в 1988 г.) статью Е. Коротковой-Гроссман. И вспомнил, когда вернулся с фронта в конце 1945 г., я прочитал книгу Бубеннова «Белая берёза». После прочтения у меня возникло такое омерзение к её содержанию и к автору. «Каков подхалим!» — подумалось мне. Дал прочитать товарищам-фронтовикам. Спросил их: «Ну, как вещь?» — они были такого же мнения об этой книге.
Уж больно подхалимски он нарисовал портрет Джугашвили (этого палача). Якобы сидит солдат в траншее ночью и видит — идёт над траншеей облик Сталина — весь в лучах и ореоле святого. Собственно, не идёт, а плывёт, витает. Какая низость и тупость, подхалимство. Ужас!
Нам на войне, в грязи, в холоде, во вшах, голодным, холодным, а то и мокрым — зимой, осенью, весной было, якобы, время думать об этом палаче. Мы, себе на уме, посылали им с Гитлером проклятья, а не молились на него. А эти бубенновы получали награды и сталинские премии за брехню. Думают, что народ им верил? Да, может, они и не думали, а тряслись за свою шкуру.
Статьи, корреспонденции, стихи таких писателей как В. Гроссман, И. Эренбург, Твардовский, Полевой мы читали в траншеях с упоением и согревались ими по-настоящему, по-человечески!
Ветеран войны и труда, инвалид Вас. Еф. Яшников.
Оренбургская обл., Тоцкий р-н, с. Тоцкое,
ул. Полевая, дом 9, кв. 6.
Это как отзыв о книге и памяти В. Гроссмана. Если издательство не сможет напечатать это моё послание, то прошу, пожалуйста, перешлите моё письмо Е. Коротковой-Гроссман.
29/IX — 89 г.
Письмо, конечно, хорошее и очень нужное для нас, для поддержания духа. К тому времени, когда пришло это письмо, мы уже подписывали в печать второе издание романа. Поразительно и замечательно вот что. К этому, второму, изданию Анатолий Бочаров написал статью «По страдному пути», где процитировал авторский дневник прохождения в «Новом мире» рукописи первого романа дилогии «За правое дело». Это 1950 год.
28 апреля уже была получена вёрстка. Но…
29 апреля. По доносу Бубеннова печатание приостановлено.
Вот если бы ещё и об этом знал фронтовик Вас. Еф. Яшников!
Однако была в письме его одна невольная несправедливость, в которой, конечно же, ни в малой степени он не виноват. Уж если об этом говорить, то повинен, пожалуй, один только я. Суть в том, что Екатерина Васильевна Короткова-Гроссман не писала эту статью. Написала же её — от первого до последнего слова — редактор книги Ирина Львовна Кабанова.
А было так.
Мы с Иркой прочитали «Жизнь и судьбу» в «Октябре», и оказалось, что у нас общее и странное впечатление. Роман как будто гениален… Как будто? Вот именно. Ощущение гениальности полное, а подтверждения полного нет. То ли это неотшлифованный, неокончательный ещё вариант, то ли рукопись найдена на чердаке, частично съеденной мышами… При этом всё, любое — может быть: ведь автора уже нет более двадцати лет.
И всё-таки я уже знал, что книгу надо делать. А после наших хождений по лабиринтам журнального текста я и другое знал, — что подготовку книги могу доверить только Ирине. Редакция у нас в издательстве чудесная, но так чуять текст — это совсем другое и редко бывает. К тому же в издательстве план, графики, сроки. Нет, тут необходим сторонний, свободный человек. Свободный, к тому же, в иных, и более высоких, смыслах.
Редакцию уговаривать не пришлось, уговорился и директор. С Ириной заключили договор. Дальше пошли чудеса.
В редакции «Октября» ничего по тексту прояснить не могли. Рукописи нет. Она была изъята, арестована и давно пропала.
А с чего же печатали?
«По случайно уцелевшему следу», как выразился Анатолий Бочаров.
Но намёки были. Даже такой, что есть, мол, где-то во вселенной нечто «тамиздатовское».
— Где?
Молчат, партизаны.
Связались с дочерью. Никакого толку. Показывает фотографии, байки про папу рассказывает…
Ирка мучает себя, затем меня. У неё, видите ли, ощущаемый внутренний ритм фразы не выражается её синтаксическим оформлением! Вот не было печали…
К примеру, фраза:
Но о своей работе, о той внутренней, о которой он говорил во всём мире с одной лишь Людмилой, он перестал говорить.
Ну и что? Смысл понятен. Нет — ей мало! Тут, говорит, скрыта экспрессия, она не проявлена…
Ещё фраза:
…читая даже близким друзьям записи своих, не доведённых до конца размышлений, он испытывал на следующий день неприятное чувство, работа ему кажется поблекшей, ему тяжело касаться её.
Опять что-то не то!
Ну, хорошо. Во втором случае можно применить двоеточие. Будет так:
…он испытывал на следующий день неприятное чувство: работа ему кажется поблекшей…
Нет, ей всё равно не то!
И вот, крутя-вертя, мучаясь и мучая других, Ирка по непонятному наитию прилаживает к ритмическому стыку сложный знак: запятую и тире.
Но о своей работе, о той внутренней, о которой он говорил во всём мире с одной лишь Людмилой, — он перестал говорить.
…он испытывал на следующий день неприятное чувство, — работа ему кажется поблекшей…
И стало видно, что запятая с тире работают! Всё стало на свои места. Да… но что сказал бы Гроссман?! Ирка звонит Екатерине Васильевне:
— Употреблял ли Василий Семёнович нетрадиционно запятую с тире?
— Да! Очень любил.
Потом догадка подтвердилась уже основательно, но об этом позже. И это только один пример работы впотьмах, на ощупь.
А время летело…
И статью, конечно, писала Ирка. А имя поставили Коротковой — для убедительности, что ли? — она же дочь! Я сплоховал.
В понедельник надо было категорически сдавать рукопись в набор, а в субботу Екатерина Васильевна вдруг надумала признаться, что у неё есть ксерокопия швейцарского издания романа, с которой работал (таки!) «Октябрь». Я встретился с нею в метро и взял ксерокопию.
Два текста, хотя и вышедшие один из другого, — это уже что-то. Но оставался один день. Присовокупив к нему ночь, Ирке удалось восстановить несколько купюр, сделанных в «Октябре».
Дальше было так.
Издательская работа приближалась к концу, уже пошла вёрстка. Редактор, к ужасу издательства, делает последние попытки угадать волю автора в многочисленных неясных и спорных местах…
И вдруг это случилось.
14 октября в издательство позвонил Фёдор Борисович Губер, сын вдовы Гроссмана, Ольги Михайловны Губер, и сказал, что должен незамедлительно приехать по делу чрезвычайной важности.
Нашлась рукопись романа!
Было трудно поверить. Но Фёдор Борисович открывает портфель, — и вот он, титульный лист романа, написанный рукою Гроссмана. Здесь и посвящение, о котором мы ничего не знали:
Моей матери Екатерине Савельевне Гроссман.
Откуда? Ведь все экземпляры рукописи арестовали. Даже копирку у машинисток забрали!..
К тому часу, когда на квартиру Гроссмана (по доносу Вадима Кожевникова) явилась оперативная группа для захвата романа, один экземпляр рукописи был уже надёжно укрыт.
