Ещё через неделю Ирка получила шестнадцать часов нагрузки.

Таковы были следствия визита к нам дамы Исаченко, по специальности русистки.

«Квартира» к приезду Ирины ещё не возникла, и мы с ней жительствовали «у физкультурника», то есть в метре от него спали на железной узкой койке, пытаясь два тела слепить в одно. Но ничего не выходило. Ирка вжималась в стену, а я одной рукой упирался в пол, чтобы не уйти туда целиком. Это длилось две недели и очень веселило педагогический коллектив, который находил в таком положении пикантность.

Не знаю, чем бы это кончилось, но вдруг уволился директор вечерней школы, освободив узкую, тёмную, но отдельную комнатку. И мы испытали блаженство.

Вечерний директор предлагал мне взять его должность, но я сдуру отказался, испугавшись хозяйственных функций, которых на самом деле для вечерней школы не было, зато была директорская зарплата.

В учительском общежитии имелась кухня с огромной дровяной плитой. Плиту затапливала та, которой это раньше всех понадобилось, а потом плита горела до ночи — только подкидывай дров. Ирка — по своим опытам жизни — печь растопить не умела, потому ей приходилось ждать. Ещё она не понимала, как можно на такой плите готовить пищу, если нет возможности прибавить или убавить огонь под кастрюлькой или сковородкой.

Время однако шло, опыты жизни менялись, и когда мы переехали в отдельную квартиру со своей печкой, я уже получал иногда такие вот отчёты, стилистика которых навеяна была инженерной службой в Риге:

Хождение за водой было вот какое. В тридцати метрах от дома располагался колодец с ведром на цепи. Его (ведро) надлежало спустить в обледенелое отверстие колодца ниже уровня снега. Ирка очень боялась туда соскользнуть по ледяным краям… Хотя опасение было напрасным, ведро туда еле-еле проходило, а Ирка, хоть и была тогда весьма стройна, в отверстии скорее бы всего застряла.

А Томкой звали чёрного щеночка-лайку, его подарили нам школьники.

Главный механик строительно-монтажного управления Валентин Цветковский вставал очень рано, но строительно-монтажная жизнь в посёлке вообще никогда не гасла. Пока Валентин одевался и ел борщ, успевал три-четыре раза поговорить по телефону. Обедать прибегал домой, ел борщ, селёдку, потом засыпал на диване с папиросой во рту минут на двадцать. Вечером приходил как когда, чаще поздно, ел борщ, возился с детьми, если не спали, читал, сидел с бумагами или чертил, что-то придумывал…

Жена механика Лиля, когда они поженились, старалась наладить уют и кулинарное разнообразие, но Валентин, ковыряя затейливые блюда, тоскливо говорил:

— Ты что, не можешь борщ сварить?

В конце концов Лиле надоело. Она хлопнула ладонью по тарелке и произнесла угрозу:

— Чёрт с тобой, будет тебе борщ! И утром, и вечером… Круглосуточно будет. И уж тогда не плачь!

Прошёл год, два, больше, — Валентин не плакал.

Если летом случался дождь, Валентин раздевал детей, сам раздевался, и они выбегали на улицу. Люди, бегущие к своим домам, накрывшись пиджаками, видели, как главный механик босиком, в одних трусах бегом хлюпает по лужам, а за ним, брызги до небес поднимая, — Наташка, Катька и Сашка… Люди всё это видели и восхищались:

— Ну, папа Валя… Даёт!

Лиля, жена Валентина, служила у нас в школе лаборанткой. Цветковские пригласили нас в гости, и мы очень быстро и прочно сдружились.

Валентин был уверен, что мы с Иркой не должны жить в общежитии, а только в собственной квартире. Он взялся это устроить. Тут как раз собрался уезжать из посёлка начальник СМУ. В его двухкомнатную квартиру и вознамерился вселить нас Валентин. Возможности у него были немалые: всё-таки главный механик и член поселкового политбюро… Но претендентов тоже было много, и каждый имел своего покровителя.

Начальник СМУ, теперь уже бывший, уезжал ночным поездом, а днём Валентин вручил нам ордер, и к вечеру мы с помощью старшеклассников и отдельных коллег перенесли в квартиру свой скарб.

Суета и толчея были страшные, народу всякого бессчётно, водка и закуска со стола не сходили, а когда ближе к ночи наконец-то народ рассосался, обнаружилось, что, помимо нас с Иркой и начальника СМУ, за столом сидит неподвижно и безмолвно высокий дублёный старик, похожий более всего на лесоруба, но вовсе незнакомый.

На вопрос, ему с деликатностью заданный, что не пора ли, мол, покинуть хозяев, старик не шевельнулся и не поднял глаз, а просто сказал:

— Куда я пойду? Это моя квартира.

Изумлённые, мы схватились за ордер, там было всё в порядке, но наш ордер был выдан поссоветом, а у старика — на эту же квартиру оказался ордер леспромхоза. Не зря Валентин велел нам вселяться, пока не выехал прежний хозяин; он знал, что такие дуплеты в порядке вещей.

Старик ничего не хотел слушать, но он, по счастью, на нашем новоселье выпил достаточно водки и сильно устал. В конце концов поднялся, сказал, что приведёт сейчас лесорубов, и тогда посмотрим, кто кого… Он ушёл, мы заперли двери и окна, а бывший начальник СМУ спросил, есть ли у меня ружьё… Ружьё у меня было и были патроны, я сел, вооружённый, у окна с той стороны, в которую ушёл старик, а бывший хозяин квартиры простился и отправился к поезду. Ирина, измученная, уснула.

Я позволял себе потихоньку дремать, потому что знал, что тихо они не подойдут, а перед рассветом махнул рукой и тоже лёг. Так это всё, слава Богу, и завершилось.

Мы сделались владельцами квартиры.

Обретя отдельную квартиру и утратив тем самым центральное отопление учительского общежития, мы с приходом новой зимы внятно ощутили, как синяя рука леденящего холода медленно сжимает наши члены.

В квартире имелась, конечно, печка, но не было к ней дров. Я предварительно об том не волновался, поскольку знал (мне ещё в министерстве сказали), что учитель по закону бесплатно обеспечивается топливом — традиция, унаследованная от старой России. Когда же синяя рука ещё слегка к нам прикоснулась, я кинулся к директору.

— Положено, — он отвечал, — а где же я возьму дрова? И у меня ведь нету транспорта…

Поздним вечером, пока Ирина учительствовала в вечерней школе, или сам оттуда возвратясь, рыскал я по окрестностям, ища какие-либо деревяшки, а позже стал потихоньку красть поленья от детского сада, уповая на то, что детишек без дров всё равно не оставят.

К ночи промёрзшая печь отогревалась, мы ложились в постель, взвалив на себя всё, что не было стеклянным, оловянным и деревянным, а утром, отчаянным броском достигнув кухни, обнаруживал я в умывальнике лёд и тот же лёд в ведре, где с вечера была вода.

Дама, сделавшая нам первый визит, услыхав о нашей проблеме, сказала: