Только не надо думать, что университет был в Новороссийске. Он был в Одессе, а то, что потом стало — Одесская область, было — Новороссийский край, что означало: Новая Россия. Так эта Новая — на юге — кругом была. И, к слову, Днепропетровск, так названный по большевику Петровскому, хоть и был до того Екатеринослав, но ещё раньше звался Новороссийск. А нынешний Новороссийск, где нет университета, а есть цементный завод, заложили гораздо позже, когда уже и Пушкина похоронили.
Так вот, от «приглашения колонистов», о чём писал новороссийский немец Брикнер, и начала чертиться женская наша линия.
Одна из турецких войн закончилась в 1774 году Кучук-Кайнарджийским миром. И по этому миру Турция не только отпускала Крым и открывала русским торговым судам свободу плавать через проливы, но и дала, ко всему, амнистию грекам, тем, что были в турецком плену за их нелюбовь к янычарам. Их-то и приглашали переселиться.
Да ведь мало что приглашали. Помимо переселений и разных устройств, чего только ни шло в тот «греческий проект»! Когда родился внучок императрицы великий князь Константин Павлович, его же не зря Константином назвали… По случаю того рождения выбили памятную медаль с изображением волн Чёрного моря и Софийского храма в Константинополе. На празднике в честь младенца читали греческие стихи, и кормилицей к нему взяли гречанку, а потом для игрищ и забав малолетнего великого князя подобрали ему в товарищи малолетних же греченят, так что Константину Павловичу греческий язык был родной. Вот в каком ходу греки тогда оказались!
Хотя вообще-то наше греческое проникание в нашу Русскую Русь началось много раньше. Протоирей Иоанн Мейендорф в книге своей «Византия и Московская Русь» (YMCA-PRESS, Paris, 1990) так говорит применительно ещё к XIV веку:
Немало греков перебиралось на Русь и занимало там заметное положение. Особенно это касается церкви: из двадцати трёх митрополитов, которые упоминаются в летописях домонгольской эпохи, семнадцать были греками… Источники говорят о наличии греческих учителей и книг во многих областях Руси.
А уже теперь, в XVIII веке, в числе греков, переселяющихся из туретчины, оказалась такая семья с турецким прозвищем Сери-Баш, что значило «отрезанная голова». Видать, глава семьи главой когда-то и поплатился за какую-нибудь невежливость относительно турецкого этикета. Семья переехала Чёрное море и осела на Кубани, в станице Медведовской, совершенно оставаясь греками, говорящими и по-русски, что в разноплемённом юге было делом простым и обычным. А фамилия сложилась у них такая: Сербашевы.
Ну, дальше известное дело: век девятнадцатый железный, — черкесы, казаки, набеги и рубка леса, а там и Крымская война, великие реформы, а греки себе торгуют да ремесленничают, и — жить, в общем, можно, край благодатный, были бы руки да «баш», голова то есть.
У Арефия Сербашева, кустаря, и голова была, и хозяйство крепкое, так что, хотя и стали у него рождаться одни только дочки, зато умницы и красавицы, а уж отец и смог и захотел старшую, Евдокию, послать в Екатеринодар, в гимназию. Вот Дуня-то дорожку и протоптала, а уж вслед за ней и остальные три сестры потянулись к свету. Отец всех отпустил. Жена была у него умной.
Дуня в Екатеринодаре встретила студента Ветеринарного института Авраамия Юшко, казачьего сословия, от этой встречи пошёл на сто лет великий род Юшек. Люба, младшенькая, осталась в девицах (о ней уже было сказано). Лена стала учительницей и вышла замуж за Николая Юргенсона, землеустроителя, скандинавских каких-то кровей. Он умер рано (в пятьдесят с небольшим лет), но оставил потомство — Тамару и Виктора. А Шура, старшая после Дуни, училась в Москве, на Екатерининских акушерских курсах при Высших женских курсах (курсы Герье) и повстречала Бориса Кабанова, студента Сельскохозяйственной Петровско-Разумовской академии.
Тут не к месту, а к слову, хорошо бы прибавить, что до станции Петровско-Разумовская когда-то ездил я на электричке в гости к своей однокурснице, и это, не сразу, но всё же через десять лет, привело к рождению Алексея Кабанова. И ещё не лишне заметить, что с моей однокурсницей учились мы в том самом здании, где прежде помещались Екатерининские курсы.
Имя Екатерины, как видим, везде присутствует.
Не просто имя. Новоназванными черноморскими казаками императрица Кубань заселяла, а кубанскими они именоваться стали как раз незадолго до того, как гречанка Дуня встретила казака Авраамия (для простоты она его Ромой называла).
А с Кабановыми и вовсе… Когда с турками за «греческий проект» воевали, дальновидная императрица продвинула по службе одного артиллериста — нет, за дело, за дело, разумеется! — но и с тем, однако, чтоб потомок его, не столь уж отдалённый, явился достойным женихом для греческой девицы Александры.
Божею милостию Мы, Екатерина Вторая
Императрица и Самодержица Всероссийская,
и прочая, и прочая, и прочая.
Известно и ведомо да будет каждому, что Мы Семёна Кабанова, который Нам Артиллерии Подпорутчиком служил, для его оказания к службе Нашей ревности и прилежности в Наши Артиллерии Порутчики, который чин равен с армейским Капитан-Порутчиком состоит с тысяща семь сот семидесятого года февраля пятаго дня, всемилостивейше пожаловали и учредили; яко же Мы сим жалуем и учреждаем, повелевая всем Нашим верноподданным помянутого Семёна Кабанова и Нашего Артиллерии Порутчика надлежащим образом признавать и почитать: напротив чего и Мы надеемся, что он в сем ему от Нас милостивейше пожалованном чине так верно и прилежно поступать будет, как то верному доброму офицеру надлежит. Во свидетельство того Мы сие Нашей государственной Военной коллегии подписать и государственною печатью укрепить повелели.
Дан в Санктпетербурге, лета 1790, Генваря 22 дня.
Мой первый друг
И вот я из окна чужого заколоченного дома передаю через форточку предметы в добрые, внимательные руки старших моих друзей.
Собственно, друг-то один, Женька. Ему семнадцать лет, нет, ещё шестнадцать. Он сын тёти Наташи, соседки. Он большой, белобрысый, мой наставник и покровитель. Я знаю, что Женька вор, но я не знаю, что это плохо и что я тоже вор. Просто у Женьки такое занятие: он берёт то, что бросили, а я ему помогаю. А главное то, что он научил меня делать прящи.
Знаете ли вы, что такое прящ? Вы не знаете… Вы знаете рогатку. А в Геленджике это называлось прящ. Замечательное имя, идущее от пращи. Рогатка, вернее, рогулька, — это же часть, это только деревянная растопырка, чрез неё пролетает камень, подобранный по размеру и нежно, плотно уложенный в кожицу. Да и рогулек-то таких, как в Геленджике, нигде не делают… Начать с того, что для хорошей рогульки необходимо нужен молодой кизил, на крайний случай, грецкий орех. И потом, это ж вам не латинская V, о нет! Это сугубая U. Найти готовой её почти невозможно. А нужно сделать так.
Срезать с кизила развилку подходящей толщины. Снизу — так, чтоб была удобная рукоятка, не слишком большая. А сверху — с хорошим запасом. Потом снять кору до белого слезящегося дерева и верхние концы стянуть проволокой, чтобы получилась U, но такой ужины, сквозь какую свободно пройдёт зарядный камень, и она же будет, по возможности, узкая прицельная щель. Затем заготовку вымочить и закопать в горячую, еще с красноватыми угольками золу — там она закалится. Через час можно вынуть и посмотреть. Получается — чудо! Рогулька полирована благородно-коричневым цветом, тверда, как камень, и — замерла навек в излюбленной тобой конфигурации…
Ну, резина. Это вопрос. Тут, конечно, какую достанешь. Ценилась красная. И ещё из противогаза. Во всяком случае, из противогаза начала сороковых. Само собой, — кожица. Она должна быть достаточной: в размере, прочности, мягкости. И как ещё все это привязать… Здесь тоже искусство!
Женькин прящ растягивался на метр и бил наповал. Кого? В основном, воробьёв. И других пернатых друзей. Но всё шло в пищу. Я очень любил это чудное оружие, но в живое стрелять не умел.
