Ирка как-то спросила отца, верит ли он в коммунизм? Мне очень понравился тогда его ответ:

— Как можно верить в коммунизм? Ведь это не загробный мир. Я знаю, что настанет коммунизм!

Теперь, когда и это стало мифом, и самый миф развеялся, ответ мне по-прежнему нравится. Ведь настоящий коммунист (а их практически тогда уже и не было) только так и должен был ответить.

Русский ли, еврейский ли Бог хранил моего тестя, но только его минули аресты, что сыпались все эти годы вокруг и около и совсем даже рядом, однако в 1952 году полковника со всеми его наградами, вплоть до Ордена Ленина, перевели-таки на лейтенантскую должность. Он унижения не вынес и подал в чистую отставку. Был уволен по приказу № 100: «с правом ношения военной формы с особыми отличительными знаками на погонах», а также исключительным правом (!) поселиться, видите ли, в любом городе Советского Союза, включая Москву и Ленинград.

За тридцать лет службы полковник почти не жил в семье и даже после войны неделями ночевал на постах. Теперь он решил взглянуть, а что же, собственно, делается в доме? Взглянул, и душа его уязвлена стала. Что он, собственно, увидел, я не знаю, и дело это не моё, но трещина прошла по чашке, а склеивать никто не захотел. Да, домашние неприятности как раз и были с этим связаны.

Когда миновала пора взаимных терзаний и всё улеглось, Лев Абрамович купил в Москве в районе Щёлковской кооперативную квартирку и поселился там один, а мы с Иркой стали заходить к нему, слушать распевы из Дениса Давыдова и декламации из Кантемира.

В одно лето Лев Абрамович даже съездил в Геленджик, но не у нас поселился, а снял недалеко комнатку. В гостях бывал и подружился с тётей Верой. Она ему сразу сказала:

— О! У нас же с вами отчества одинаковые!

Лев Абрамович, немного смущаясь, сказал, что всё же не совсем: я, мол, Абрамович, а вы — Авраамовна. На это тётя Вера резонно отвечала, что это одно и то же. Общего у них, помимо отчеств, оказалось много, ещё бы: оба врачи и столько войн перевидали!

Кстати сказать, в нашем клане, среди сестёр и братьев тёти Веры были и те, кто видел существенную разницу между Абрамом и Авраамом. Отца своего они, конечно, чтили, а вот созвучие столь разных и даже столь противуположных по их понятию имён смущало как-то…

Однажды Александр Авраамович Юшко (наш дядя Ася) сидел в гостях у сестры своей Софьи Авраамовны. Зазвонил телефон, и дядя Ася снял трубку.

— Кого? — спросил он с нажимом. — Софью Абрамовну? Запомните, здесь Абрамовичей никогда не было, нет и не будет!

И трубку повесил.

По этому вопросу была даже принята юшковская фамильная версия: у нашего, мол, отца было не еврейское имя Абрам, а казацкое имя Авраамий! Sic transit… Да, всё проходит. Неведомо уже им было, что всё наоборот. Что библейское имя их отца и есть — изначально еврейское, а, обрусевши, упростилось до имени Абрам.

Когда после изгнания черкесов возле озера Абрау и ущелья Дюрсо обосновались русские поселенцы и затруднились в произнесении имени со столь неповоротным для русского языка окончанием, они и стали прекрасное это озеро звать понятным русским именем Абрам (свидетельство Льва Тихомирова).

Скажу ещё, что среди русских священников имя отец Абрам встречалось совсем нередко. И ещё одно напоследок. Историк московского купечества Павел Бурышкин говорит в своей книге об основателе морозовской семьи: «У Саввы Васильевича было пять сыновей: Тимофей, Елисей, Захар, Абрам и Иван» (П. Бурышкин. Москва купеческая. М., ЗАХАРОВ, 2002).

Мы все живём (и несмотря на возраст) ожиданием чего-то хорошего. И если в семье моего тестя у кого-нибудь из близких вырывался тоскливый вопрос: «Ну когда же? Когда?!» — Лев Абрамович всегда на это отвечал:

— Всё будет своевременно и даже немного раньше!

Когда Лев Абрамович умер, помянуть усопшего зашёл однокашник его по медицинской академии генерал Иван Куперин. В начале пятьдесят третьего года, после ареста «убийц в белых халатах» Куперин сделался начальником «медсанупра» Кремля и был свидетелем и участником всего происходившего 4-го и 5-го марта. Случайно или нарочно, но как-то к слову на поминках речь зашла об этом, и сделана была попытка Куперина разговорить. Он не разговорился, но кое-что сказал.

Теперь-то стало ясно, что ничего особенного генерал нам и не поведал, но тогда, в тысяча девятьсот семьдесят втором году его, конечно, слушали, разиня рот.

Всё началось с того, что вождь на даче ушёл в свои личные и отдалённые покои и слишком долго не давал о себе знать. Когда «по тревоге» приехали Маленков и Берия, стали думать, что делать: войти туда никто не мог без вызова. Потом сказали Куперину:

— Ты врач, ты и войди. Надень белый халат и войди.

— Ну нет, — сказал Куперин, — увидит белое, испугается и выстрелит! Я лучше без халата.

Он вошёл и в темноте услышал дыхание Чейн-Стокса…

В рассказе Куперина течение времени не обозначалось, но всё-таки можно было понять, что всё это длилось долго:

— Когда я вернулся домой, пришлось сапоги разрезать, снять их было уже невозможно…

В общем всё сводится к тому, что корифею всех наук была предоставлена полная возможность дойти до кондиции в личной «зале ожидания».

…В квартире сейчас собрались чудесные люди. Соседи — молодые латыши Лула и Лаймон, очень приятные. У них наша беда: у него есть ребёнок и жена, не дающая развода. Они, бедняги, очень мучаются. В маленькой комнате живёт Лариса, к ней часто приезжает из Калининграда некто Игорь. Там у него жена и дочь. Вот и сейчас он у неё. Так что здесь только тебя не хватает, чтобы наша квартира стала сущим вертепом. Подумать только! Три незаконные пары, и у всех мужчин дети. Мы очень смеёмся над таким совпадением, а мама всех нас жалеет.

Что делаю я? Веду растительный образ жизни. Сплю и ем. Ем и сплю. Немного читаю, немного вяжу, немного смотрю телевизор…

Что я ем. О! Свиные отбивные каждый день. Сало — каждый день. Супы, каши, картошку, взбитые сливки, молоко, какао, шоколад, яблоки и апельсины, апельсины, апельсины… Съела уже три кило и ем ещё. Представь, сколько я привезу варенья из корочек! Мама ещё иногда кормит меня чёрной (зернистой) икрой и говорит, что полезно. Не возражаю.

Ты много, милый мой, теряешь, сидя в своей вшивой Москве. Чего только мама не наготовила к нашему приезду! Вот возьму и не привезу тебе ничего…

Нет, не выйдет. Мама только и твердит: «Славе отвезёшь». И даже: «Славику». Вот как ты втёрся в доверие к порядочной женщине.

Я жру и твои порошки и запиваю молоком. Рижским! Лула (соседка) издевается надо мной, что я ем каждый час, а в промежутках жую.

Посылаю тебе статью об атеистической литературе для Мих. Мих., которую ты потерял. И в отдельном конверте — статью Лакшина из «Нового мира» — «Иван Денисович, его друзья и недруги». Прочти обязательно. Статья интересная, хотя и спорная. Там кое-что подчёркнуто, ты поймёшь, с чем я согласна и с чем нет. Хорошо бы о статье поговорить. Этого и не хватает — возможности говорить с тобой. В остальном порядок. С ума я не схожу. Процесс питания и результатов питания все мысли притупляет…

Скучай по мне.

Купила тебе рубашку и носки. Куплю ещё пару галстуков и всё. С тебя хватит.

Каникулы, как водится, так скоро отлетели! Пошли академические будни, а там и замаячила дипломная работа. Собственно, защита диплома у нас была необязательна, вместо неё можно было сдать лишний госэкзамен по методике преподавания литературы или истории. Но я подумал: как же так, окончить институт и диплома не защитить? Ведь это ещё большой вопрос, придётся ли кандидатскую защищать, тем более докторскую. Мы это обсудили с Иркой и, конечно же, решили защищать. Почти единственные из группы. Насчёт руководителя дипломных наших с Иркой работ сомнений не было: Тамара Фёдоровна Курдюмова. А раз так, то ясен и предмет: литература. Потом придумали и темы.