— Да Бог с вами, зачем вам директор? Да ничего он вам не поможет… Это же делается просто. Остановите любой МАЗ, скажите, что нужны дрова, и всё… Стоит шесть поллитров.

Цена вопроса ввергла меня в пучину размышлений. Цена, действительно, не то что необременительна, а просто-напросто низка. Тем более, мне объяснили, что МАЗа дров хватает на целых две зимы… Но почему именно шесть? И почему поллитров? Ведь водка не запретный плод. Вот он — отсюда виден — магазин, там водка постоянно, и нет очередей… Так почему же?

Однако надо было не размышлять, а делать. Всё оказалось так легко и просто. На другой день на снегу перед домом лежали десятиметровые сухие хлысты (стволы), а водитель МАЗа, взглянув в квартире на шеренгу бутылок у стены на полу, сказал, что надо бы присесть… Мы выпили две из шести, четыре он рассовал по карманам, сказал «спасибо» и уехал.

А ларчик открывался так.

Водители на МАЗах зарабатывали в два-три раза больше нас, учителей. И деньги для них были — не проблема. Не проблема, конечно, и водка… Но просто так — пойти в магазин и взять две-три бутылки — ведь это буднично и скучно. А вот получить заказ, отобрать на лесоповале сухие хлысты, привезти и сбросить возле дома, посидеть с хорошим человеком, поразговаривать… Ведь тут разнообразие и прелесть жизни! А именно шесть почему? Ну, так сложилось.

Но заготовка дров на этом не кончалась. Ещё отыскивался человек с пилою «дружба», он распиливал хлысты на чурки всего за два поллитра, а вслед за тем вы ставили закуску, и эти два поллитра с ним совместно распивали.

Когда температура в посёлке опускалась ниже сорока пяти, занятия в школе отменялись, но не автоматически это происходило.

Сначала все являлись в школу — учителя и ученики. Школьники расходились по классам, а педагоги толпились в учительской, ждали директорского решения. Сам же директор, захватив завуча и ещё кого-нибудь, проверял градусы в классах. В собачьих унтах и дублёном полушубке (правда, нараспашку) он входил в класс, принюхивался к температуре и говорил:

— Да нет, как будто бы не сильно холодно…

Потом всё же младших распускал и скрывался в кабинете. Ещё подумав, распускал и старших. Учителя терпеливо ждали.

Но вот директор появлялся и строго говорил:

— Так! Все — по домам учеников. Работа с родителями… Вячеслав Трофимович, Виктор Серафимович и Алексей Степаныч, задержитесь!

Это были: я, физкультурник и завхоз — весь, помимо директора, мужской контингент школы.

Завхоз притаскивал ножовки, молотки и гвозди, и мы приступали к посильному ремонту деревянной школы.

Через час директор созывал нас в кабинет, отпирал сейф, вынимал бланк и оформлял наряд на выполнение работ по текущему ремонту школы стоимостью в тридцать рублей. Наряд убирался в сейф, из него же извлекалась означенная сумма, и завхоз бежал в магазин.

Затем мы все переходили в учительскую, где был длинный стол заседаний, и это начиналось.

Тридцать рублей была немалая сумма, если учесть, что бутылка водки стоила три рубля и двенадцать копеек. Следовательно, завхоз приносил их не менее пяти. Ну, ещё, правда, колбасы, хлеба и какой-нибудь солёной рыбки.

О, нет, не роняйте слюну! В нашем пиршестве (хоть слово это здесь неуместно) наслаждался один лишь директор. Он был человек простой и любил просто выпить, но химичка, его жена, все деньги забирала и держала директора не в какой-либо, а в чисто финансовой строгости… Отчего-то все знали, что у него в кармане не бывает и рубля. Мы же, все остальные, на этом пиру отбывали перед ним служебную повинность. Физкультурник, конечно, выпить всегда был готов, завхоз, без сомнения, тоже (не говоря про меня), но ведь у каждого из нас в этом деле были излюбленные пристрастия, если и не твёрдые принципы. Физкультурник, к примеру, Виктор Серафимович любил не просто много выпить — о, нет! — в большом объёме выпивка являлась для него прелюдией к последующему взлёту в горние выси, когда он, достигнув радости свободного парения, выплескивал в пространство учительского общежития излюбленную песнь:

И далее — апофеоз:

Но ведь нельзя же было, ну совершенно невозможно так искренне, так нежно пропеть эту песню здесь, в школе, в учительской, перед директора лицом, пускай уже начавшем расплываться в тумане… И Виктор Серафимович страдал.

Страданий завхоза я не знал и не скажу про это. Но я же видел, что и завхоз сидит явно не в своей тарелке!

Один директор был счастлив, как ребёнок, как истинный служитель чистого искусства пьянства.

Что же касается меня, то чтобы объяснить, чего искал я в этом предмете и, уж поверьте, никак не находил после текущего ремонта, понадобится, может быть, написать даже целую книгу…

Что я, собственно, и пытаюсь сделать.

Заканчивался первый наш учительско-учебный год, мы ждали отпуска и грандиозных отпускных, как вдруг директор школы попросил меня на всё лето здесь же, в посёлке Пионерский Ханты-Мансийского национального округа, остаться директором пионерского лагеря. Я согласился, хоть очень не хотел.

Собственно, школы в посёлке были две: наша и начальная. Вернее, школа-то была одна, но младшеклассная находилась в отдаленье, в другом, большом и тоже деревянном доме. Там был ещё обширный огороженный двор. И там в каникулярное время устраивали летний пионерский лагерь. К началу летнего сезона он возникал, а в августе кончался, и так, как будто бы его и не было.

Я этого вначале ничего не знал и не предполагал, что влезаю в петлю. Руководство пионерским лагерем мне виделось преимущественно с воспитательной стороны, к чему я был готов. Забегая вперёд, скажу о воспитательных идеях. Когда уже лагерь завёлся, придумал я хороший ритуал для общей вечерней линейки: пионеры образуют стройные ряды и по сигналу старшей пионервожатой скандируют с чувством восторга:

— Спасибо начальнику лагеря за наше счастливое детство!

Жаль, не осуществил.

Но это всё потом. Вначале было слово. И слово было: ужас.

Была пустая школа, пустой обширнейший двор, и здесь мановением моей руки должен был произрасти пионерский лагерь — с кроватями и их убранством, с кухней и столовой, с вожатыми, воспитателями и поварами…

Как сделать мановение руки?

Спасибо, кто-то подсказал, что нужен мне завхоз. И женщина нужна, которая будет зваться делопроизводитель: для оформления всяких документов.

Дамочка какая-то нашлась, а завхоз — был же в школе, и летом он свободен…

Алексей Степаныч, с которым в морозные дни мы пили принудительную водку, на мой вопрос, не пойдёт ли он ко мне в завхозы, отвёл глаза (всё же совесть была!) и сказал:

— С вами (!) — пойду.

Ах, как же он потом меня крутил! Раз в неделю махал рукой и говорил, что, мол, всё, ухожу! А я («Не уходи! Тебя я умоляю…») вручал ему двадцать или тридцать рублей. У меня ведь была чековая книжка, по которой я брал в банке наличные, сколько захочу…