Брачная ночь
К сентябрю удалось найти для Ирки комнату в Басманном переулке. Мы вместе кое-как обустроили быт, я из дому принёс ей радиолу и пластинки. Правда, к первому декабря предстояло комнату освободить, но это, казалось, не скоро. Наступило, однако, скоро. И стало ясно, что искать нам надо общее жильё.
Везде союз наш был отторгнут. Пятого декабря тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, в День Сталинской Конституции, к вечеру мы полностью утратили право на жилище. Был сильный мороз.
Мы бродили, грелись в подъездах, в магазинах, в вестибюлях метро. Уже всё было прозвонено, и всюду отказано. Оставался Юрий Павлович Тимофеев. Он сам был бездомен, жил у Тимура Гайдара, пока тот работал на Кубе. С Юрием Палычем я ещё не был знаком, но знал, что эта последняя надежда — верна. Однако у него в этот вечер гостила дама. Нам предстояло дождаться её ухода.
Мороз крепчал. А дама хорошо пригрелась. Ирка звонила из автомата каждые полчаса, вешала трубку и говорила:
— Ещё нет.
Магазины закрылись. Мы боялись, что закроют метро. Последний звонок. Я к месту прирос. Мороз заходил под тулупом…
— Всё! Можно.
Мы ринулись. Дверь открыл измочаленный Тимофеев. Махнул рукой в глубь квартиры:
— Там… там…
И ушёл спать.
Там — была ванна с горячим душем, холодильник с замороженной водкой, маслинами, чёрной икрой и — широкая тахта под мохнатым пледом.
Скажите, что ещё на свете бывает, чего могло бы нам не хватать?
* * *
И снова пришёл день забот. Тут я вспомнил, что забыл про тётю Лиду, мать сестры Иры. Она жила теперь недалеко от Арбата. Хорошо, что я вспомнил.
Первое, что сказала мне тётя Лида — что всё хорошо и всё правильно. Потом сказала коротко:
— Пошли!
Мы шли по Арбату и за Вахтанговским театром свернули в Малый Николопесковский переулок. Тогда он звался улицей Федотовой. Во дворе по правой стороне стоял какой-то ветхий дом. Мы спустились в полуподвал, тётя Лида заговорила по-еврейски со слепой старухой по имени Ева, и через пять минут мы получили угол в полутёмной немаленькой комнате с небольшим диванчиком и окном, через которое были видны проходящие ноги.
Помимо слепой Евы, в полуподвале проживал ещё один блондинистый квартиросъёмщик по имени Серый. Он был мне ровесник или чуточку старше. На его территории собиралась малина. Блатная их компания с марухами вела себя свободно, но удивительно негромко. Старуха Ева их не боялась, напротив, часто на Серого наезжала по бытовым вопросам, ворчала, а он всё это принимал на редкость снисходительно. Мне Серый сразу же дал имя и статус проживания. Он так сказал:
— Доцент, ты ничего здесь никогда не бойся, ходи хоть ночь-полночь. Тебя никто не тронет!
И мне это было понятно. А Ирка тогда вообще ничего не боялась, кроме того, что кончится путёвка наша в рай. Стало быть, брачная ночь продолжалась.
* * *
Всякая ночь норовит закончиться рассветом. Пусть запоздало и тускло, но пыльный некоторый свет сквозь полуподвальное окошко всегда проникал. Наступал институт, потом Историчка, а к вечеру… Историчка коротким переулком выводила нас на Маросейку. А здесь, совсем рядом, или же на Машковке, но тоже рядом, обитала моя почти трёхлетняя Наташка. Не то чтобы я не мог её не видеть каждый день, не в этом было дело. И если Наташку не видел я неделю, то не от этого мне было плохо. Чего же тут страдать? Пошёл да и увидел. Но и она же ведь меня ждала!
Хотя и это было ещё не всё. Всё чаще и больнее я думал, что вот так пойдёт, пойдёт да и развяжется родимый узелок. Вот этого перенести никак было нельзя. И входила в сердце заноза. И жгла, и жгла.
С минувшего геленджикского лета привёз я фотографию, где я сижу в саду, а в коленях у меня стоит Наташка. Фотографию я Ирке подарил и сделал надпись:
У меня есть два «мы»: мы с тобой
и мы с Наташкой.
Год шестьдесят четвёртый
Так и прошёл этот год — в метаниях, быте и кружении сердца. После зимней сессии мы вдвоём уехали в Ригу. Для спокойствия мамы пришлось мне сказать, что еду в Вятку к армейскому товарищу Толику Горячевскому. А в Риге Ирку схватил аппендицит. Какой-то очень сложный.
С добрым утром!
Ну как ты? Твой милый доктор, когда ему ночью звонили, сказал, что ты вела себя молодцом. Слышать это было приятно. Я думаю, что чем бодрее ты будешь себя настраивать и чем веселее себя вести, тем скорее оттуда выскочишь. Я передал тебе туалетную мелочишку и «Бальзака» Моруа, с ним мама просила быть поосторожнее, он чужой. Сейчас иду в Аэрофлот брать билет на 23-е, а из Москвы буду звонить, чтобы узнать, когда тебя встретить.
21.01.64.
Из Москвы в Ригу
24 января 1964 г.
Доехал благополучно. Самое неприятное было — выходить из самолёта в Москве. Мороз, ветер. Брр! Пока добрался до Арбата весь окоченел. Поприветствовал Еву. Потом был в бане. Вернее, в душе. В кабинке мне открылось много нового. Мы все видели надписи на стенах и дверях уборных, а в душевой кабинке впервые вижу дверь всю в словотворчестве. Подавляющее большинство афоризмов, правда, сводится к одной мысли, что тот, кто здесь пишет, — такой-то и такой-то (непечатно). Писать, мол, на двери не следует! Но есть и отвлечённые суждения, и даже философские. Например, вульгарно-материалистическое: «Зачем любить, зачем страдать, ведь все пути ведут в кровать…» Каково?
А дальше совсем интересно, программное:
«Ребята, лучше бейте жидов дома и повсюду, жиды не дают нам жить».
За этой надписью другая, со стрелкой в направлении к лозунгу о том, кого бить:
«Эй ты, гитлеровский недобиток! Я таких бил и убивал на войне и буду добивать здесь».
Ещё ниже (опять со стрелкой к первому призыву):
«Тот, кто это написал хуже всякой падлы».
Вот какие прения! Черносотенец, однако, не проходит.
Назавтра поехал в институт на конференцию по поводу педпрактики, оказалось, что конференция будет только 25-го. Зато встретил Коваля. Юрка обругал меня за то, что я от него скрылся. Он сказал, что я не друг, а говно. Извини, но Юрка считает это слово вполне и даже очень литературным.
Да, поймали того типа, что убивал от имени Мосгаза. Он убил шесть человек. В США уже сообщили, что 60. Он армянин, певец Оренбургского театра музыкальной комедии, а сообщница его — балерина оттуда же. Он просто хотел жить шикарно, а в оперу его не взяли. И он сказал: «Мы пойдём другим путём». Приехал в Москву и стал грабить, убивая топориком детей и женщин. Дверь открывали Мосгазу. Его розыском руководил министр. Певец оказался хитрющим: после каждого дела моментально уезжал и катался по просторам родной страны. Взяли в Казани.
Вот и все весёлые новости.
Из Москвы в Ригу
26 января 1964 г.
Здравствуй!
Вот и был в институте. Конференция — смех.
— От кафедры педагогики выступит…
И выступает:
— Как указал Июльский Пленум…
Потом — по группам. Тут конкретнее. Дела в общем такие. И ты и я в 156-й школе, где-то возле «Сокола». У всех пятые-седьмые классы. Начнём с понедельника. Но сначала только посещать уроки. Каждый день все уроки. Такая работа. Завтра в школе узнается подробнее, тогда напишу. А ты напиши, когда будешь дома, чтобы я мог звонить. Я думаю, твоё выздоровленье идёт нормально. А? Или не совсем? Брось шутить, всё нормально. Выздоравливай и толстей. Больше указаний нет. До свидания.
Из Москвы в Ригу
1 февраля 1964 г.
