Василий похвалил «ваньку» и спросил:

— А подружка у тебя есть?

— Нету. Я одна девочка.

«Должно быть, моя дочь», — подумал Василий и спросил еще:

— С кем играешь ты?

— С Яртагином.

— Пойдем поищем его. Он, наверно, поймал уже утенка.

Но тут Яртагин явился сам. Не подходя к Василию, строго оглядел его, бросил к крыльцу убитых утят и камнем — под гору, к реке. Наташа пустилась за ним. Василий вернулся в комнату.

Полы, стены, потолки дожелта выскоблены косарем. Две кровати, большая и маленькая. На окнах плотные темные занавески — закрываться от ночного солнца. На стене висел шкафчик-аптечка. На столе лежал открытый лечебник. Василий остановился над своим чемоданом и подумал: не поторопился ли он расположиться здесь хозяином, — потом взял его, надел шинель, фуражку и вышел на крыльцо. Закурил, затянулся раз и бросил папиросу. Не успела погаснуть брошенная, закурил вторую.

Вскоре на тропе из-под горы показалась цепочка людей. Впереди шла Мариша. Она все ускоряла шаг и наконец побежала. Добежав до Василия, крикнула:

— Ты? Наконец-то, о, боже! — и бросилась ему на грудь.

Наташу отправили к Нельме в гости. Василий и Мариша остались одни. Она закрыла в сенях дверь, он задернул занавески. В комнатку спустилась ночь.

Ради приезда Василия Большой Сень решил устроить праздник. Нашелся друг, не всякому выпадает такое счастье! Когда Василий и Мариша вышли из своей комнаты, стол Большого Сеня уже ломился от угощений. Посредине лежал жареный осетр, вокруг него на дощечках вместо тарелок — сельди, икра, черная и красная, налимья печенка, брусника, голубика, морошка. Огорчало Сеня одно — не было вина. Но вино оказалось у Василия.

У него каждому нашлось что-нибудь: Марише — светло-серое шерстяное платье, дочери — голубой сарафанчик, коричневые дырчатые сандалии и белая вязаная шапочка, Нельме и женке Сеня — по полушалку с горошками, Кояру и Вакуйте — по пачке папирос «Волховстрой», Яртагину — финский нож и красноармейский значок. О Большом Сене Василий подумал особо, привез ему две бутылки вина. Сень пожертвовал вино на общее дело.

Яртагин обежал всех живущих в зимовье, и получилось, как на свадьбе, полное застолье. Василий и Мариша сидели на первом мосте, затем по старшинству и по дружбе: Сень, его жена, Нельма и ее новый муж Вакуйта.

— Ну, друг, будь здоров! — сказал Сень, поднимая первый стаканчик. За ним все: «Будь здоров! Будь здоров!»

— Спасибо, друг, надел на Ландура рваную парку! — сказал Сень при втором стаканчике.

Но оказалось, что Василий парки не надевал и кроме, как на зимовье, с Ландуром не встречался: надел кто-то неведомый. И выпили за того неведомого.

Вина было немного, а пожеланий — несчетное число, и начали пить сразу и за хорошую женку Кояру, и за счастье Нельмы с Вакуйтой, за город, который разыскивает «Тобол», за богатый ход рыбы, за утенка, которого не удержал Яртагин. Он поймал его, утенок был уже за пазухой, но отыскал в рубахе дыру, неизвестную Яртагину, и выскочил.

— Ну, друг, рассказывай, где пропадал? — попросил Сень.

— Воевал, друг.

— Нельзя так воевать. Я хотел твою женку за Кояра сватать. Не идет, думаю, Василий — надо сватать. Остался бы один, без женки. Остался вот без города. Знаешь? Приходит «Тобол». Капитан сперва: «Продай рыбки, икорки, матросы совсем отощали», потом: «Кто тут самый дедушка?» — Я, говорю, давно дедушка. — Сень склонился к Василию. На голове у него от всех волос остался жиденький белый венчик: — Волос-то как лезет! «Скажи, дедушка, как эта протока, глыбока ли? — говорит капитан и кажет на Игара Иваныча протоку. — Пройду я с моим „Тоболом?“» — А зачем, говорю, тебе протока? На Енисее мало места? — «Нужна. Будем строить город».

Я протоку хорошо знаю. Помнишь: неводили, белковали, лодку, помнишь, искали по протоке. А молчу: ты собирался строить город. А твоя женка шепчет: «Выкладывай все!» Ну, выложил: по берегам, говорю, видно — глыбокая протока, берега крутые, каменные. И неводом и переметом на ней работал, глыбь большая, где сажени три, где и поглыбже. «Тобол», говорю, вместе с трубой утопить можно.

Переночевал «Тобол», утром вышел на протоку, и больше мы его не видели. Выстроят город — не вини меня. Приходил бы раньше.

Василий сказал, что поступил Сень вполне правильно: город нужен всему государству, и Василий не для себя думал о нем, и «Тобол» приходил не для себя, дума эта давняя, народная; пожалуй, и сама река, когда делала протоку, думала о городе.

— Работы в нем хватит многим тысячам люду… Найдется и мне что-нибудь.

— Нам что люд, мы не знаем его. Мы тебя знаем. Будешь здесь жить?

— Буду проситься к вам.

— А теперь уедешь? И женку возьмешь? Как же мы без фершала?

— Доктором вернется.

— Выпьем, друг!

— Выпьем!

Вспомнил Сень Игарку: «Зачем такие люди умирают, а Ландуры живут и живут». Нельма расплакалась и убежала в свою избенку.

Василий и Мариша ушли к реке, подальше от слез, от горя.

— Век нельзя плакать, — сказала Мариша. — Не хочу. Сегодня наш первый день. Понимаешь, первый!.. — Она побежала: — Догоняй!

Василий не мог догнать. Она вернулась, обняла его сильными жесткими руками рыбачки.

— Вот возьму и убегу. Слышишь, убегу… Совсем!

— Ясно, убежишь. Такая ходкая, где мне, безногому.

— Нет, нет. — Сразу стихла; проходя мимо камня-друга, остановилась. — Ты посиди, а я спою. Я ведь пою, не знал? Эх! Когда ж было знать, все тайком, шепотком… Слушай!

Умолкла, села рядом с Василием, уткнулась ему в грудь и, задрожав всем телом, сказала:

— Что было бы, что…

Василий обнял ее, заглянул в лицо. В глазах у Мариши стояли слезы.

— Что было бы, если бы ты не приехал… еще немножко не приехал.

Мариша стряхнула слезы и начала рассказывать, как трудно было ей, как устала она без Василия, одно время совсем было потеряла веру, что увидит его, как открыла сходство между ним и Григорием Борденковым и начала приучать себя к Борденкову. Но в Григории любила его же, Василия, только его.

— А ты хоть бы словечко. Ведь за столько лет ни одной весточки.

— Ни одной? — Он снова поглядел в лицо ей.

— Вскоре, как ушел, были два письма. А потом много лет ничего.

— Я писал, все время писал.

— Кроме тех, первых, не получила ни одного письмеца.

Долго молча глядели друг другу в глаза. Обоим было ясно, что оба говорят правду: он писал, а она почему-то не получала.

— Ты сердишься на меня? — спросила Мариша.

— За что мне сердиться? — Он вспомнил, как жил без нее, вздохнул и сказал: — Я ведь тоже уставал…

— Молчи! Не надо. — Опять стояли они на одной высоте, и она испугалась, не упал бы он ниже ее. — Молчи, не надо!

Через неделю они уехали. Сень долго кричал Василию с берега: «Приедешь? Не обманешь? Ну, смотри!» Яртагин, привязав к стреле белую сетку, которой спасался от комаров, пускал эту стрелу вверх. Когда пароход ушел за мыс и начал постепенно скрываться, Яртагин взбежал на холм и оттуда еще несколько раз послал отъезжающим свой привет.

Перед отъездом Василий наградил Яртагина новыми подарками: отдал ремень со светлой, как зеркальце, пряжкой, два карандаша, все коробки и газеты — и целые и обрывки, — какие оказались в чемодане. Помятые газеты Яртагин расправил, куски подобрал один к другому, как они были в целых газетах, — получилось невиданное богатство. Тут были и рассказы, и стихи, и портреты, и целые картины, тут, казалось, можно было узнать все обо всем мире. Яртагин спрятал это богатство в сундук к матери, где хранились такие исключительные драгоценности, как унты и парки, приготовленные на смерть. Когда у всех в доме выдавался свободный час, Яртагин брал что-нибудь из своего богатства и читал вслух.