Потом нашли гнедую Вьюгу. Рядом с нею ходил Абакан. Завидев табунщиков, он повернулся к ним прямо грудью, поднял голову и остановился выжидающе; было похоже, что решил показаться, каков он красавец. Спору нет, был хорош: весь корпус и голова желто-песчаной масти с золотистым отливом; хвост, грива и ноги до колен ярко-черные.

— Ты чего здесь? — наставительно крикнул жеребцу Боргояков.

Тот продолжал стоять, закрывая своим огромным корпусом всю Вьюгу. Табунщики беспечно ехали прямо на жеребца. Если упрямец не посторонится, они либо огреют его кнутом, либо отведут за челку.

Это был табунный жеребец, но в последнюю зиму, заранее готовя в косячники, его держали на конюшне, чтобы набрался сил — косячнику нужно очень много сил — и попривык бы к людям. В характеристике, с которой выпустили Абакана в косяк, значилось: «Добронравен, к людям доверчив».

Пока неизвестно, что нужно ему: может быть, вспомнил конюшню, как там чистили его, чесали, иногда баловали сахаром, и теперь ждет того же. Когда табунщикам осталось до него шагов десять, жеребец пошел им навстречу. Вид у него, правда, был не такой, с каким подходят поласкаться — уши подозрительно двигались, — но и не злобный.

— Ну, иди, иди, — Боргояков протянул к нему руку, чтобы ухватить и потрепать за челку, почесать за ушами.

А жеребец, подойдя, ухватил Боргоякова за рукав куртки, мотнул головой и, как воробышка, выбросил из седла. Другим рывком он сбросил с лошади Аннычах и отбежал к Вьюге. Но едва табунщики вскочили в седла, он снова кинулся к ним.

Засвистели кнуты, застучали по зубам Абакана кнутовища. Все было бесполезно, он лез напролом, дорвавшись до табунщика, сбрасывал его и перебегал к другому, одновременно отгоняя и табунщицких коней. С табунщиками он обходился мягко: не бил копытами, не хватал зубами за живое, а только за штаны, за куртки, выбросив человека из седла, тотчас оставлял в покое. Пеший для него становился вроде лежачего, которого не бьют. Зато у табунщицких лошадей от его ударов гудели бока, летели клочья шерсти. Табунщики наконец усвоили правила, каких держался Абакан, и не полезли больше в седла, а стали лупцевать его пешими. Жеребец тотчас же показал хвост; убегая, он угнал и Вьюгу.

— Вот дьявол! — выругался Боргояков, оглядывая свою одежду, излохмаченную жеребцом. — Видали такого?

— Видали… — Смеляков тряхнул своими лохмотьями. — Наши не хуже ваших. — И засмеялся.

Но Боргоякова и Аннычах не развеселила эта шутка. Трое не могли управиться с одним жеребцом. Чего тут веселого? До смеха ли, когда Вьюга и Комета вот-вот начнут жеребиться! Что сделает в таком случае Абакан — неизвестно. А вдруг он убьет жеребят? Среди косячников бывали детоубийцы.

Жеребца решили выгнать из косяка, пока он не успел натворить бед, но, уже зная его особенную неприязнь к конным, пошли на него пешими. Жеребец перебегал с места на место, перегоняя с собой и Вьюгу. Пробившись, бесплодно с час, встревожив весь косяк, табунщики убедились, что раньше, чем удастся отогнать жеребца, они замучают тяжелую кобылицу. Они прекратили погоню и начали советоваться.

— Заарканить, — сказал Смеляков, бойко встряхнув плечами: чего, мол, тут раздумывать.

— Вот спасибо. А мы и не знали. — Аннычах искоса глянула на табунщика, прикинула на глазок, много ли в нем жизни, подумала: «Эх ты, аршин с шапкой», — и досказала сердито: — Аркань, если надоело жить. Это тебе не стригунки.

— Не запугаешь, — разошелся Смеляков. При косяке он работал впервые, до того все время табунил годовичков, двухлеток и не знал, что легче переарканить целый табун таких, чем одного косячника.

— Ладно, потом заарканишь, а теперь поезжай в Главный стан, к Урсанаху, — распорядилась Аннычах.

Абакан продолжал ходить около Вьюги и был очень заботлив: чесал ей зубами холку, загривок, отгонял подходивших кобылиц, упрямо добиваясь, чтобы вокруг нее было пусто. Когда Боргояков попробовал заехать в эту запретную зону, жеребец со всех ног кинулся на него, а повернул табунщик обратно — и жеребец тотчас прекратил погоню.

Вьюга зашла во впадину меж двух курганов, немного покопытила и легла. Абакан начал больше расширять запретный круг, который почему-то показался ему узок. Ощерив зубы, откинув почти горизонтально хвост, как у птицы, он мчался по внутреннему краю косяка, отпугивая кобылиц. Теперь он был страшен и беспощаден; одну мешкотную кобылицу так цапнул за холку, что она сунулась на коленки. Раздвинув круг поперечником шагов в сотню, он вернулся к Вьюге и начал похаживать вокруг нее, чего-то выжидая и грозно поглядывая на других кобылиц.

Что делала Вьюга, табунщикам не было видно, иногда только вздымалась и затем быстро падала ее сильно вытянутая голова. Но пока жеребец находился на виду, они особенно не волновались. Если Вьюга рожает, с этим она справится одна. Только бы не впутывался Абакан.

Но вот жеребец спустился во впадинку. Табунщики поскакали к нему. Вьюга лежала на боку, как устроилась для родов, рядом с нею лежал мокрый жеребенок, и Абакан старательно его облизывал. Увидев непрошеных свидетелей, он весь дрогнул и сильно ляскнул зубами. Табунщики круто повернули назад и едва успели скрыться в гуще косяка, как жеребец огромным прыжком выскочил из впадины прямо через курган и пошел давать в бешеном галопе круг за кругом. Несдобровать бы тому, кто попался ему навстречу.

Он сделал кругов пять и, заслышав, что новорожденный подал голос, вернулся к нему.

Вместо того чтобы, ожеребившись, приласкать, накормить жеребенка, Вьюга — молодая первородящая кобылица — едва взглянула на него и, даже не отдохнув, торопливо встала и ушла. Табунщики называют таких «ушлыми». Первородящие нередко поступают так, вероятно потому, что материнские обязанности начинаются тяжелыми страданиями, а того, что после страданий будут радость и счастье, они еще не знают.

Косячник Абакан не ожидал, что Вьюга учинит такое коварство. Если встала и немного отошла — это в порядке вещей. Но кобылица уходила дальше и дальше. Абакан тревожно заржал. Она не отозвалась, не оглянулась. Он заржал требовательно, грозно. Все равно уходила. Тогда он оставил жеребенка и кинулся за матерью.

Бездетные кобылицы, по мере того как Абакан удалялся от жеребенка, все смелей подступали к нему. Боргояков и Аннычах подскакали выручать брошенного малютку, который делал первые неловкие попытки приподняться. Заслонив его с двух сторон, они замахали на подступающих кобылиц кнутами. Те не решались лезть под кнуты, но и не расходились. Они стояли плотным, тесным кругом, вытянув к жеребенку головы и жадно вдыхая милый их материнскому сердцу детский запах.

— Ну и влипли же мы! — сказал Боргояков.

— Не бывало, что ли… — отозвалась Аннычах.

Да, бывало, и Аннычах знала, как действовать в этом случае: любопытных кобылиц оттеснить подальше, затем пригнать ушлую; если она не захочет миром кормить своего дитенка, то принудить силой.

— А жеребец? — напомнил Боргояков.

Как действительно поступит Абакан? Убежал за ушлой и позабыл про жеребенка… Самое лучшее, если бы так. А вдруг вспомнит, вернется?

Он вспомнил. Еще издали табунщики услышали его тяжелый скок и громкий храп. Любопытные кобылицы прянули от жеребенка кто куда, будто их подхватило вихрем. Запретный круг вновь опустел. И в нем показался разъяренный жеребец. С одного взгляда табунщики поняли, что скачет он не с добром, а в бой. У него был именно тот боевой вид, с каким жеребец налетает на смертельного врага: шея выгнута колесом, зубы оскалены, уши плотно прижаты, хвост трубой, грива встопорщена, тело — сразу и железно-тяжелое и стремительно-крылатое, по нему ходят судороги. Остановить Абакана могла бы только пуля.

— Беги! — крикнула Аннычах Боргоякову.

— А ты?

— Беги, беги! — Но тут же спохватилась: — Нет, постой!

Нехорошо отступать перед конем: он всегда понимает это как свое превосходство над табунщиком, как победу, теряет к нему уважение и послушание. Но и затевать опасную драку с Абаканом незачем: жеребенку он не угрожает. Как избежать драки и в то же время сохранить к себе уважение коня? Аннычах решилась на опасный маневр — не отступать перед конем, а скакать навстречу ему, не вполне навстречу, а несколько в стороны — один вправо, другой влево.