— Почему? Человек ранен был, в концлагере томился…

— Все правильно. А теперь подумай, что будет, когда она с таким хвостом домой вернется? Что здесь для нас кажется вполне естественным, там может вызвать множество кривотолков. И одна она ничего не докажет… Вот и можем мы потерять очень хорошего человека. Конечно, после победы все станет на свое место, но до того времени много горя может она испытать…

— Это верно, — вздохнул Полоз.

Он думал о Ковпаке с глубоким уважением. Вот сидит в этой простой сельской хате уже пожилой и очень мудрый человек, и жизнь каждого, его честь и доброе имя для него дорого. Зря опорочить человека он никому не разрешит. Полоз вдруг понял, какое это счастье, что Вера Михайловна попала именно сюда, к партизанам.

— Вы, вероятно, правы, — сказал он, подымаясь из-за стола. — Пускай повоюет с вами; теперь это для нее самое почетное дело…

— Я тоже так считаю, — Ковпак прищурился. — О нашем разговоре ей сейчас знать незачем… К чему человеку, да еще в партизанском отряде, лишний раз настроение портить? Достаточно нам уже немцы его попортили.

— Конечно, — согласился Полоз. — Я ей ничего не скажу. Где мне ее увидеть?

— Через две хаты — влево.

— Можно идти?

— Иди. Только долго не задерживайся. Через два часа раненых привезут, через три — вылетать можно.

— Хорошо, я не задержусь.

Полоз почти выбежал из хаты. Резко свернул налево. На мгновение остановился. Вот она, эта долгожданная минута…

Во второй хате еще светился слабенький огонек. Полоз подошел к окну, заглянул вовнутрь. Залаяла собака, за столом сидела какая-то очень знакомая и в то же время очень чужая женщина. Ох, как же она изменилась и постарела за эти месяцы!

Полоз вошел в сени, постучал.

— Войдите, — послышался знакомый голос.

Тут уж майор Полоз не выдержал. Он ворвался вовнутрь, схватил Веру Михайловну в объятья и, несмотря на любопытные зоркие глаза, которые неожиданно появились и на печи, и на скамейке, стал без конца целовать дорогое лицо. Ему незачем было слушать какие-то рассказы, выискивать доказательства. Достаточно было взглянуть в эти родные, любимые глаза, чтобы раз и навсегда убедиться: лгать они не могут.

— Я знала, что ты придешь, — гладя его волосы дрожащей огрубевшей рукой, говорила Вера Михайловна, — я знала, что ты будешь здесь. Иначе быть не могло…

А с печи уже слезала хозяйка, какие-то девушки-партизанки тоже проснулись и категорически требовали новостей с Большой земли. И Полозу пришлось рассказывать и, пожалуй, только через час ему удалось остаться с Верой Михайловной вдвоем. Он выслушал ее рассказ, ни о чем не спрашивая, понял и свято всему поверил. В то же время, справедливость слов старого Ковпака становилась все яснее, и чувство уважения к нему ширилось с каждой секундой.

Ориентировочные данные будущего турбореактивного двигателя Крайневу принесли неожиданно. Он знал, что одно из Центральных конструкторских бюро работает над этим заданием, но даже и допустить не мог, что результаты появятся так скоро. Правда, двигатель был только спроектирован, но все-таки огромная часть работы была уже завершена.

Юрий внимательно просмотрел все данные и понял, что теперь перед строителями новых моторов стоит проблема материалов. Нужно создать для них новые сорта стали, более прочные, чем известные до сих пор. Сорта, которые бы не боялись ни высокой температуры, ни ржавчины, ни кислот.

Юрий взял большой лист бумаги, на котором будущий мотор был начерчен в собранном виде. Неимоверная сила заложена в совсем незначительные размеры двигателя. И Крайнев прямо глаза зажмурил от удовольствия, представив себе, какая это будет машина в полете: стремительная, сильная, неимоверно быстрая. Этот двигатель подхватит ее, как перышко, и понесет с неслыханной скоростью. Пожалуй, даже и в межзвездные просторы удастся с таким двигателем вырваться.

Он все еще держал в руке чертежи, и перед его глазами в прозрачной голубизне летел взлелеянный мечтами самолет. И до боли захотелось скорее увидеть его воплощенным в сталь и алюминий, услышать, как короткие, чуть скошенные назад крылья дрожат от десятков тысяч оборотов, которые турбина делает в одну минуту.

Да. Он обязательно построит такой самолет, но это произойдет не так скоро. Перед ним годы напряженного труда. Однако, каким бы напряженным и тяжелым он ни был, думать о нем уже пора. Эх, если б не война! Все нужные для этого двигателя материалы оказались бы у изобретателей гораздо скорее. А так придется ставить опыты на загруженных до отказа металлургических заводах, работать в сложнейших условиях, и каждому потерянному дню суждено будет отдалять момент взлета машины Юрия Крайнева…

Но переживать нечего. Самолет этот уже не мечта, а вполне конкретное задание, значит — за работу!

В дверь постучали.

— Входите, Адам Александрович, — Крайнев безошибочно узнавал стук своего директора.

Валенс вошел, поглядел на уже знакомые чертежи, прошелся по кабинету Крайнева — три шага вперед, три назад, — потом сел на стул перед столом. Восторг Юрия перед новым мотором ему, видимо, не передавался.

— Получил я письмо от Михаила Петровича Полоза, — сказал Валенс, рассматривая развернутый перед Крайневым чертеж. — У него много новостей. Только не падай в обморок. Вера Михайловна в партизанском отряде Ковпака. Как это тебе нравится?

Крайнев не сразу мог осознать смысл сказанного. До того все было невероятным.

— Кто? — переспросил он, думая, что ослышался.

— Вера Михайловна Соколова.

— После всего, что произошло? После той фотографии? Значит, все это было провокацией?

— Не знаю, — ответил Валенс, — но перед нами задача — написать ей характеристику.

— Что же мы напишем?

— Вот и я думаю: что мы напишем?

— От этой характеристики будет, вероятно, зависеть вся ее дальнейшая жизнь.

— Возможно, что и так.

— Что писать? Мы ведь решительно ничего о той истории не знаем.

— А нас о ней и не спрашивают. Надо написать о том, что нам известно.

— Я сейчас сяду и напишу черновик.

— Ты?

— Да, я.

— Ну, пиши.

Крайнев сел за стол. Начал писать быстро и уверенно, ни над чем не задумываясь. Два листа бумаги покрылись ровными строчками твердого крайневского почерка.

— Пожалуйста, — сказал он и протянул листок бумаги Валенсу, с интересом наблюдавшему за ним. — Подпись мою можно зачеркнуть, а можно и не зачеркивать, это уж смотря по обстоятельствам.

— Увидим, — ответил директор и начал читать. Прочитал, положил бумагу на стол и задумался.

— Такую характеристику для вступления в партию давать можно, — наконец сказал он. — Смелый ты человек, Юрий. Ведь тут все как в тумане. Ничего толком не поймешь. И старые чертежи к фашистам попали, и обращение она подписала, а ты так пишешь, будто она самый честный человек в мире.

— Я в этом убежден.

— Это я вижу.

— А что ты ей напишешь?

— То же, что и ты. Я ведь никогда не верил, что такой человек, как Соколова, могла стать предателем. А иначе — кому же тогда верить? Для чего мы тогда людей в коммунистическом духе воспитываем?

— Ты говоришь так, будто не меня, а себя самого переубедить хочешь, — засмеялся Крайнев.

— Да. В какой-то мере ты прав. И мне немного совестно. Что это такое? Значит, в глубине души я все-таки не верю ей или ответственности боюсь?

— Это потому, что ты директор института, а я простой смертный, — снова весело засмеялся Крайнев. — И довольно об этом. Соколова скоро будет с нами. Как там ее житье-бытье? Что Полоз пишет?

— Он часто к Ковпаку в партизанский отряд летает. Пишет, что тяжело ранена была Вера Михайловна. Хотел ее на Большую землю вывезти, да не согласилась. Говорит — я ведь теперь партизанка.

— Правильно делает, — одобрительно отозвался Крайнев. — А теперь погляди-ка, какой для нас мотор готовят, хоть на Марс лети!

И оба склонились над широкими полотнищами чертежей.