Он замолк и нажал кнопку у проекционного аппарата. Экран осветился. Запрыгал заголовок журнала кинохроники. Это был один из обычных киножурналов, которые показывают в начале сеанса. В этом журнале был заснят комсомольский вечер в Киевском институте стратосферы.

Затуманенным взглядом смотрел Юрий на экран, где в каждом кадре проплывали знакомые места, знакомые лица.

Гранитные блестящие ступени института стратосферы появились на экране. По ним поднимается девушка, странно похожая на Валю. Черная открытая машина стоит у подъезда.

Все это проплывало на экране, как дивный, давно забытый сон, каким-то чудом вырванный из бездны забвения.

Вот Ганна идет по длинному коридору. Словно электрический ток пронизал все тело Крайнева. Мускулы его напряглись, пальцы так сжали ручки кресла, что тонкая коричневая кожа обивки лопнула. Он смотрел, не отрываясь, прямо в лицо Ганны, ловил каждое ее движение, как человек, умирающий от жажды, ловит мельчайшие капли росы.

Потом появился длинный стол, за которым сидели люди с веселыми лицами. Юрий видит всех своих знакомых, друзей. Среди других лиц, улыбающихся, веселых, тонкое белобровое лицо Валенса выделялось выражением затаенной боли.

Вот оно крупным планом, и глубоко посаженные глаза в упор взглянули на Крайнева. Это в самом деле Валенс, дорогой, хороший Валенс смотрит на него с экрана.

Вот Ганна, рядом с ней выплыло лицо Матяша.

Да, это Ганна. Это действительно она. Это ее глаза смотрят на Юрия Крайнева. Таким знакомым движением она опускает ресницы, чтобы затем неожиданно и как бы удивленно вскинуть их. Тогда взгляд ее яснеет, но равнодушие и странная усталость не исчезают.

— И ни одного воспоминания о вас, Юрий Борисович. Все, и даже родина, уже давно вас забыли, — слышит Юрий тихий, но внятный шепот Дорна.

Дорн остановил аппарат, включил люстру. Яркий свет резанул Крайнева по глазам и отрезвил его.

Он постоял возле экрана, обвел взглядом кабинет, посмотрел сначала на Дорна, потом на Яринку, и руки его медленно опустились.

Словно остановившись после быстрого бега, он глубоко вздохнул.

— Выпейте, — Дорн протянул ему стакан.

Юрий выпил воды, и нервное напряжение прошло. Дорн смотрел на него улыбаясь, спокойно, с видом победителя. Он был уверен, что теперь из Крайнева, как из мягкой глины, можно вылепить все что угодно.

— Видите, вы мне не верили, а я вам говорил правду: у девушек, у друзей и государств удивительно короткая память.

Крайнев не слушал его. Он смотрел в одну точку на стене, в ту точку, где несколько минут назад улыбалась Ганна. Его мысли напоминали сейчас волны послештормового моря. Образ Ганны проходил через каждую его мысль, сквозь каждый вздох.

Страшно было даже подумать, что Дорн говорит правду и все действительно забыли его. И сейчас он, инженер Юрий Крайнев, всеми покинутый и забытый, несет и будет высоко нести знамя своей Родины?

Что ж, он выдержит. Сколько бы ни пришлось ему пережить страшных минут. Он сумеет вырваться и вернется. Тогда все убедятся, что коммунист Крайнев не может предать, не может забыть своей Отчизны, своих друзей.

Лицо Ганны снова возникло перед его глазами.

И вдруг он почувствовал — не Ганна причиняет ему такую жгучую боль. Слова Дорна ранили его так глубоко в сердце.

«Родина забыла вас». Нет, тысячу раз нет! В Москве должны знать, что Крайнев жив. Дорн может говорить что угодно — Отчизна не забыла Юрия Крайнева.

Он отвел руку Дорна, мягко опустившуюся на его плечо, и твердыми, спокойными шагами вышел из кабинета.

Это была уже не первая бессонная ночь. Хождение по комнате, отворенные настежь окна, холодный осенний ветер — всё это не приносило покоя, не уменьшало напряжения.

Он ходил, не глядя, куда идет. Возвращался и снова шел, сам не понимая, зачем и куда.

Но несмотря на это напряженное, суетливое хождение, мысли Крайнева как раз теперь пришли в полный порядок. Он теперь лишь проверял все свои предположения, окончательно рассчитывал и обдумывал свое поведение перед последним решающим шагом.

Сам того не зная, Дорн дал ему в руки прекрасный повод для объявления капитуляции, для начала работы. Теперь все будет выглядеть вполне правдоподобно. Предательство Юрия Крайнева ни у кого не сможет вызвать сомнений.

Потом приходили противоречивые мысли. Правильно ли он рассчитал? Хватит ли у него знаний, изобретательности, уверенности, чтобы обмануть Дорна? Не сможет ли немец оказаться умнее и дальновиднее, чем думает о нем Юрий?

Нет, тут уже все проверено. Бояться нечего. Дело здесь не в уме или дальновидности самого Дорна. Дело здесь в том, что вся система немецкой науки не позволит ему увидеть возможности, скрытые в самолетах с реактивными двигателями. Только на этом может и должен строить свои расчеты Юрий Крайнев. Только в этом заключается залог и возможность успеха его побега. Он не расскажет Дорну ничего нового. Он будет оттягивать время, строя давно всем известные самолеты, и дождется своей минуты. А если такая минута не наступит, то придется умереть. Не может больше Юрий Крайнев сидеть без работы, заживо похороненный в этой комфортабельной тюрьме.

Мысль о смерти исчезла мгновенно. Она была как бы последним возможным выходом. К ней Юрий может прибегнуть лишь тогда, когда положение действительно станет окончательно безнадежным. А пока еще можно бороться, и не только бороться, а даже победить. И Крайнев победит…

Утро пришло серое, осеннее, плакучее. Мелкие капли моросящего дождя стекали по стеклам, сливаясь в маленькие ручейки. В комнате забрезжил неуверенный бледный свет. Электричество побледнело и стало бессильным. Предметы посерели и утратили четкость окраски.

Крайнева пригласили к завтраку, как обычно, в девять. Он быстро умылся и, вытираясь, несколько минут стоял перед зеркалом. Он изменился и осунулся за эту ночь. Синеватые тени залегли под глазами, морщины на лбу обозначились резче.

Он вышел в столовую молчаливый, спокойный и уравновешенный. Завтрак прошел в полной тишине. Мэй несколько раз обращалась к отцу, но тот отвечал сухо, сдержанно, и в конце концов девушка замолчала.

— Я хотел бы поговорить с вами, — обратился Юрий к Дорну, поднимаясь из-за стола. — Я буду ждать вас в гостиной.

Он вышел, провожаемый заинтересованными и встревоженными взглядами. Яринка, не отрываясь, смотрела на Дорна. Но тот, казалось, вовсе не торопился идти за Крайневым. Он уже предвкушал победу. Правда, он еще не совсем ясно представлял себе, как это произойдет, но был убежден в приближении своего триумфа.

Яринка тоже почувствовала какую-то неуверенность в словах и тоне Крайнева. В сердце ее закралась тревога. И когда Дорн, аккуратно сложив салфетку, поднялся из- за стола, Яринка поднялась тоже. Она вошла в гостиную вместе с Дорном и села в кресло напротив Крайнева. Дорн остался стоять, опираясь рукой на спинку стула.

— Вы хотели говорить со мной, Юрий Борисович. Я слушаю вас.

Крайнев молчал. Он спокойно созерцал. Дорна, словно впервые видел его. Он глядел на Яринку, и тень улыбки пробегала по его губам. Он переводил взгляд на окно. Там под серыми облаками сновали самолеты, и суровость сковала лицо Крайнева.

— Да, я хотел говорить с вами. Я хотел сказать, что сегодня приступаю к работе. Ставлю только одно условие: никаких заданий от вас я не стану принимать. Буду конструировать и строить только то, что захочу сам.

Дорн склонил голову в глубоком почтительном поклоне.

— Я безоговорочно принимаю ваши условия. Вы можете начинать работу, когда вам будет угодно.

Он еще раз поклонился и медленно, едва сдерживая себя от слишком быстрых, взволнованных движений, вышел из гостиной.

Яринка не отрывала теперь взгляда от Юрия, словно не веря, что перед нею сидит крепкий, гранитный Крайнев, человек огромной силы, на которого всегда приходилось опираться. Эта сила растаяла на ее глазах. Гранитная глыба рассыпалась на мелкие бессильные песчинки. Яринка теряла последнюю опору.