Он подошел к концу стола, где сидела инженер-конструктор винтомоторной группы Наташа Котова, поклонился церемонно-шутливо и пригласил ее танцевать. Валенс подошел к Марине:

— Тряхнем стариной, Марина Михайловна, — сказал он. — Не откажите старику в одном туре.

Марина улыбнулась и встала навстречу Валенсу. Когда- то, в молодости, Адам Валенс многих мог научить танцевать. Новых же танцев он почти не знал и рассчитывал, главным образом, на то, что пластинка скоро кончится.

Так оно и получилось. После нескольких тактов он отвел свою даму на место и сел сам. Его репутация опытного танцора была сохранена.

Для Юрия Крайнева этот вечер был большим и радостным праздником. Он отмечал его искренне и весело, как один из самых лучших дней в своей жизни. Крейсер готов. Часть обещания уже выполнена. О полном выполнении Крайнев напишет тогда, когда крейсер поднимется в воздух. Так почему ж не повеселиться нынче, почему не отпраздновать, если ты глубоко убежден в правильности всех расчетов, в непревзойденности крейсера.

Вот перед ним сидит Марина. Хорошая девушка. У нее большой талант, но и гордости не меньше. Даже ее увлекла волна работы. Хвостовое оперение выполнено так, что Крайнев только ахнул от удовольствия, увидев чертежи. Ему, правда, на своем веку пришлось наговорить этой девушке немало неприятных слов. Неудивительно, что она немного сердится на него. Но сегодня не такой вечер, чтоб ка кого-нибудь сердиться.

— Пойдем танцевать, Марина!

— Пойдем.

Они расходились поздно, подняв последний тост за дружбу. Шли по длинным улицам ночного Киева, громко пели песни, и всем им одинаково не хотелось идти домой.

Крейсер готов! Завтра снова можно начинать осуществлять мечту. Пройдут месяцы, и крейсер поднимется в небо. Разве это не стоит песни?

Проводив девушек домой, мужчины еще долго бродили по Крещатику, вышли на Владимирскую горку и любовались просторами Днепра. На стальных водах своих река уже несла огромные льдины.

Они разошлись только под утро, когда от ходьбы заныли ноги. Разошлись, весело смеясь.

Придя домой, Марина долго сидела на кровати.

Крейсер готов. Чертежи лежат в сейфах. Кое-что сделано там и Мариной.

Все стало на свои места. Прошло три дня, а может, и четыре, а на строительстве мало кто даже вспоминал о завале тепляка. Все вошло в свою колею, пошло по намеченному пути. Тепляк сослужил свою службу. Соколова сообщила Валенсу, что катастрофа не отразится на темпах строительства и оно будет закончено точно в намеченный срок. Никто не собирался привлекать Полоза к суду. За эти несколько дней Бабат проверил все, что только можно было проверить, и остался недоволен собой и своим поведением. В его мыслях царил хаос.

Было непонятно, почему следователь Каратов никого не привлек к ответственности. Он ограничился лишь тем, что сделал заявление о причине завала тепляка. Беседа со следователем была опубликована в газете.

Все успокоилось на строительстве. Следователь больше не приезжал. Только Соколова, которая видела строительство сверху донизу, иногда замечала его работу.

Андрей Васильевич Бабат написал точный и вполне объективный доклад. Он закончил его за час до отъезда со строительства. Ему очень хотелось, чтобы Соколова ознакомилась с этим докладом и оценила всю объективность автора. Во время прощального разговора он даже положил перед нею на стол папку с докладом, но Соколова и не взглянула на нее.

На вокзал проводить Бабата никто не приехал. Он простоял у дверей вагона несколько минут, как бы ожидая, не появится ли кто-нибудь, но никто не пришел.

Андрей Васильевич глубоко вздохнул и поднялся по ступенькам.

Из четырех мест в купе было занято только одно. У окна сидел человек в измятом сером костюме. Профиль с длинным прямым носом и косо срезанным подбородком вырисовывался на оконном стекле. Этот нос и как бы искалеченный подбородок показались Бабату удивительно знакомыми.

Человек обернулся. Бабат чуть не вскрикнул от неожиданности. Да, безусловно они были давно знакомы. Правда, Андрею Васильевичу не хотелось бы встречаться с этим человеком после того, как они не виделись уже много лет, но раз встреча произошла, то ничего не поделаешь.

Пассажир внимательно посмотрел на Бабата:

— Рад видеть вас, Андрей Васильевич. Давненько мы не виделись.

— Здравствуйте, товарищ…

— Гомон, — быстро перебил его пассажир.

— …Гомон, — вслед за ним удивленно повторил Бабат.

— Рад, очень рад с вами встретиться, — заглядывая Бабату в глаза, повторил Гомон.

Он, казалось, совсем не замечал хмурого взгляда своего собеседника и говорил не умолкая. Вспоминал старую работу и старых знакомых, которых оказалось не так уж мало. Но все эти воспоминания были явно неприятны Бабату.

Гомон умолк, лишь убедившись, что настроение инженера окончательно испорчено. Он должен был сойти на одной из ближайших станций. Это, пожалуй, единственное, что радовало Бабата в неожиданной встрече. Но радость была преждевременной. Собирая вещи в маленький чемоданчик, Гомон, как бы между прочим, спросил:

— Где я вас найду?

— Разве это так необходимо?

— Это обязательно.

— Откровенно говоря, мне бы не хотелось встречаться с вами.

— Очень благодарен за откровенность, но я как раз мечтаю об обратном.

В тоне Гомона Бабат услышал неприкрытый приказ.

— Возьмите вашу книжечку, вырвите листок и напишите свой адрес. Только без липы. Точный адрес и номер телефона.

Бабат покорился. Написал все, что требовал Гомон, и протянул листок. В конце концов, это ни к чему не обязывает.

К Гомону неожиданно снова вернулся прежний льстиво-предупредительный тон. Будто и не было между ними этого сдержанного, но острого разговора. Вскоре колеса застучали на стрелках. Промелькнула водокачка. Поезд остановился.

Гомон вышел из купе, но на сердце у Бабата легче не стало. Он сидел мрачный, какой-то потемневший, не отвечая на вопросы своих новых соседей, и поспешил улечься спать. Но и сон не принес ему успокоения. Снились обрывки давно забытых событий, давно не виденные лица.

К Валенсу он пришел в середине дня. Отдал докладную записку, коротко доложил о завале тепляка, отметил, что это не отразится на сроке окончания теплоэлектроцентрали. Дал очень высокую оценку работе Соколовой и замолчал.

Большая заводская лаборатория помещалась в двухэтажном доме, недалеко от главного корпуса завода. Первый этаж занимали кабинеты, в которых расположились обычные исследовательские и механические лаборатории, а на втором этаже находились лаборатории специального назначения. Вход на второй этаж был строго ограничен и контролировался.

Ганна Ланко работала теперь в одной из маленьких комнат второго этажа. Два окна выходили на заводской двор. Вдоль стен, на столах и штативах, стояли химические приборы; большие, прозрачные, похожие на мыльные пузыри, колбы; тяжелые стеклянные и металлические баллоны. Посреди комнаты на большом столе обычно производились опыты и исследования. В самом углу находился письменный стол Ганны, а рядом с ним — обычный, обитый клеенкой диван. Чуть дальше — массивный огнеупорный шкаф.

Окна лаборатории выходили на юго-восток, от этого всю первую половину дня комната была залита лучами горячего летнего солнца.

В синем, местами прожженном кислотами халате, Ганна двигалась по лаборатории быстро и ловко, зная здесь все до мельчайших деталей, с одного взгляда понимая, что происходит в прозрачных колбах, наполненных разноцветными жидкостями. Но в последнее время она вынуждена была признать, что не совсем разбирается в некоторых процессах. Иногда казалось даже, что вся работа зашла в тупик и все надо начинать сначала.

Яринка и Ганна встретились ранним утром, и по тому, как они поздоровались, видно было, что эта встреча давно жданная и обоюдно приятная. Яринка быстро осмотрела все, что стояло на столах, про себя отметила, что за время ее отсутствия мало что изменилось, и сразу приступила к делу.