— А мы вначале было поверили, — простодушно заметила Марина. — Слишком уж убедительным выглядело фото.

— Да. Расчет был точный. Точный для людей с капиталистическим сознанием. Но они не учли одного: советские люди привыкли верить своим друзьям. Во всяком случае, мне было радостно прочитать характеристику. Ковпак отдал мне ее в последний день… Какой он чудесный, Ковпак!

Они немного помолчали, медленно попивая чай и думая обо всем том удивительном и необычайном, что произошло с ними за это сравнительно короткое время.

— Очень на завод хочется, — сказала Соколова. — Работать, изобретать. Вы правильно сказали, он будет во много раз лучше прежнего, наш завод! Между прочим, там теперь «директорствует» дед Котик. Он и не покидал завода…

Наутро они простились.

— Жду вас и Крайнева на заводе еще до весны, — сказала Соколова. — И вообще туда должны вернуться многие. Будьте здоровы, желаю вам больших успехов.

Они стояли уже на улице, наблюдая, как над Киевом всходило неяркое ноябрьское солнце.

— Я тоже всей душой желаю вам успехов, — ответила Марина и неожиданно обняла Соколову. — Ах, Вера Михайловна, как хорошо, что вы тут, рядом со мной, что вас можно поцеловать…

Соколова поняла мысли и чувства девушки, улыбнулась, пожала ей на прощанье руку, повернулась и быстро пошла к мостам, чтобы добраться на завод.

Марина проводила ее взглядом, увлажненным слезами радости, и отправилась в штаб.

На следующий день она уже не пришла, а приехала в институт и с помощью прикомандированных красноармейцев погрузила все свои трофеи в машину. Самолет за ней должен был прибыть только утром. Остаток дня Марина потратила на то, чтобы получше осмотреть Киев. Она знала, сколько будет вопросов, когда она вернется к товарищам, поэтому жадно разглядывала все, боясь что-нибудь не запомнить, пропустить…

Она побывала в своей комнате, где было проведено столько бессонных ночей, где было так много сделано. Комната была совершенно пуста, и у Марины невольно сжалось сердце.

Она вышла и написала на двери: «Здесь живет инженер Марина Токова. Скоро вернусь».

Долго еще после этого она — ходила по улицам города, зашла даже на стадион, походивший теперь больше на хлев, н от всего увиденного на сердце осталось тяжелое ощущение непоправимого горя. Сколько времени и сил придется затратить на восстановление этого прекрасного города!

Никого из знакомых в Киеве не было, и Марина поспешила в штаб Армии, который утром должен был уже передвигаться на запад, и сразу почувствовала себя надежнее и спокойнее.

Уже стемнело, и вечером оставаться на улицах, освещенных только отблесками пожаров, было страшно.

Утром Марина выезжала из Киева. Канонада на западе отдалилась и затихла. В городе налаживалось движение, восстанавливался порядок. Люди старались хоть немного расчистить развалины, наладить снабжение водой — огромный город снова начинал жить. И девушка полетела в далекое Зауралье, неся в сердце не только образ разрушенного Киева, но и это настроение устойчивого уверенного труда по восстановлению города, которое она наблюдала.

Через два дня она появилась в институте. Ее забросали вопросами. Спрашивали о том, как выглядит Киев, что сохранилось в здании института, как идет наступление. Валенс в конце концов собрал всех в одну комнату, и Марина подробно рассказала о своей поездке. А когда первое впечатление улеглось, Крайнев взялся за материалы, привезенные Мариной. Он долго рассматривал модели и чертежи, потом сказал:

— Это устаревшие материалы. Модели не самолета, а летающего снаряда, то есть ракеты дальнего действия. Такую штуку мы могли сконструировать очень давно, только она нам ни к чему. Немцам против нас она тоже не нужна — на фронте, в поле ее не применишь. Значит, они готовили их для другой цели.

— Вы думаете, такая ракета может долететь до Лондона?

— Да, как раз об этом я и подумал. Интересно, успеют ли они начать серийное изготовление этих снарядов?

— А кто такой Людвиг фон Дорн? — спросила Марина.

Крайнев вздрогнул, услышав это имя.

— Вы видели его?

— Нет, только его имя. Оно написано на двери вашего кабинета.

Крайнев помолчал, собираясь с мыслями:

— Это мой знакомый, — сказал Крайнев, — и я надеюсь, что его не расстреляют, прежде чем я его увижу.

Марина заметила, как жестко сошлись губы Крайнева, и почувствовала всю силу его ненависти.

Они снова склонились над привезенными чертежами, и после нескольких часов работы Крайнев сказал:

— Здесь нет ничего нового. Если даже допустить, что они сделали несколько шагов вперед, то и тогда мы намного опередили их.

Он отложил чертежи и больше уже никогда к ним не возвращался.

В тот же вечер в кабинет Крайнева вошла чем-то взволнованная Ганна. Юрий умел точно определять смену настроений жены, но в этот раз стал в тупик.

— Что с тобою? — спросил он.

Ганна, не отвечая, поставила перед ним на стол колбочку, на дне которой переливалось несколько капель густой, напоминающей растительное масло, жидкости.

— Что это такое?

— Знаешь, — сказала Ганна, — как-то неловко хвалиться, но придется ставить широкий эксперимент. Мне кажется — я уже чего-то добилась в своей работе… Ты как-то говорил о такой взрывчатке, которая была бы послушна, как верный пес, и сильна, как разъяренный слон. Это, конечно, образное преувеличение, но нечто подобное мне удалось найти. Более того, я уверена, что теперь уже можно думать о двигателях для межпланетных полетов.

Она взяла в руки колбочку, посмотрела на нее против света. Прозрачная жидкость медленно плыла по стеклу.

— Она может взорваться?

— Только по моему приказу, — улыбнулась Ганна. — Пора за работу! Ты даже представить себе не можешь, какая это сила…

Юрий не ответил, но сердце его переполнила волна радости и любви; он обнял жену и крепко поцеловал в прохладные губы.

В небе над аэродромом плыло морозное, оттененное холодным туманом солнце. Зима на Зауралье была в разгаре, но теперь на нее уже никто не обращал внимания — все знали, что вскоре после испытаний первого реактивного самолета и, во всяком случае, не позже весны, институт стратосферы вернется в Киев.

Валя ходила возле новой машины, рассматривала ее я так, и этак, словно впервые видела. Небольшой, с чуть опущенными книзу и скошенными назад крыльями, реактивный истребитель был действительно очень красив. В нем воплощен был опыт Юрия Крайнева и всего коллектива института. Это должна была быть безупречная боевая машина, надежная и безотказная, как винтовка.

Крайнев стоял недалеко от самолета, наблюдая, как его товарищи в последний раз проверяют все в машине, как Валя, одетая в специальный комбинезон, садится в кабину и закрывается в ней, как вывозят самолет на старт…

Волна воспоминаний нежданно нахлынула на него, и были эти воспоминания теплыми и радостными.

…Вот он выходит со двора своего дома на улице Ленина, в машине новый шофер. Это же он, Юрий, пообещал Вале, что она будет летать…

…Тяжелая машина с винтом и ракетами взлетает с аэродрома. ЮК-9 кажется теперь таким неуклюжим… Но так оно и должно быть: не построй они тот неуклюжий самолет, и этот не появился бы на аэродроме.

…Ганна Ланко с цветами в руках стоит на перроне киевского вокзала. Это он, Юрий, едет на конгресс в Париж… Костлявое лицо Людвига фон Дорна выглянуло словно из тумана…

…Широкий бетонированный аэродром… С него он должен взлететь на самолете без винта. На одних только ракетах… Это непривычно и страшно… А вот перед ним машина, и никто даже не подумает, что ей нужен винт…

…Крейсер «Красный Кавказ» плывет, разрезая волну в штормовом море, и к академику Барсову приходит Марина Токова. Давняя и незабываемая встреча…

К Крайневу подошел Валенс, и волна воспоминаний отхлынула. Юрий удивленно поглядел на директора и улыбнулся:

— Ну что ж, все готово. Сейчас начнем, — сказал Валенс.