Любовь Викторовна появилась на участке вместе с первой волной людей. Она была, как и все, возбуждена, взволнована. Вначале она стала в одну из цепей, передававших доски, но потом ушла.

Когда она увидела труп высокого человека, возбуждение ее удвоилось. Она обошла весь участок, с минуту задумавшись, постояла около оборванных тросов и пошла дальше. Когда же нашли искалеченного Гучко, Берг вдруг как-то вся увяла. Долго смотрела она вслед белой карете, увозившей Гучко.

К четырем часам дня разборку закончили.

Жертв больше не было.

Карп Иванович глубоко вздохнул и открыл глаза. Последнее осознанное ощущение — ощущение страха еще не прошло. Хотел вскочить, бежать куда-то, но тело не слушалось, он не смог пошевелить ни одним мускулом.

Что с ним? Где он?

…Длинная расщелина коридора, залитая светом, и вдруг неожиданный обвал темноты…

Над ним склоняется знакомое лицо. Это врач. Оки давние и добрые знакомые.

— Я буду жить? Только правду, — одними губами шепчет Карп Иванович.

— Будете, — уверенно отвечает врач. Но уверенность его только на словах. Страшно помяли тело прораба доски и колоды. Слишком много крови потерял Карп Иванович, никто не знает, останется ли он в живых.

Врач вышел из палаты. Он уже сделал все, что можно было сделать. Тело Гучко резали, сшивали, снова резали, вливали кровь. Теперь все решат время и жизненная сила.

Карп Иванович лежал неподвижно на белоснежной кровати. Во рту был противный сладковатый привкус наркоза. Где-то внутри появились тупые боли. Они исчезали только для того, чтобы возникнуть в другом месте. А у Гучко не было сил даже застонать.

Медицинская сестра не отходила от него. Каждую секунду можно было ждать каких угодно неожиданностей. Она не сводила с больного глаз, но Карпу Ивановичу, видимо, еще суждено было пожить на свете. Мысли с каждой минутой становились отчетливее. Силы возвращались в искалеченное тело. Наконец, он смог уже попросить напиться.

Вода показалась удивительно вкусной. Гучко утолил жажду, но это незначительное движение вконец обессилило его. По белой стене, причудливо сплетаясь, поползли черные пятна — наступило забытье.

Через час Гучко очнулся. К этому времени закончили разборку разрушенного тепляка. Вечерело. Солнце опускалось за горизонт. Кроваво-красные пятна последних отблесков заката пламенели на стене. Карп Иванович почувствовал, что может говорить.

— Будьте добры, — сказал он, обращаясь к сестре, — попросите, чтобы ко мне разрешили прийти товарищу Берг Любови Викторовне. Я бы не хотел умереть, не повидавшись с нею. Это моя жена.

Сестра вышла и вскоре вернулась, сказав, что врач вызвал жену Гучко.

С этой минуты мысли о Любови Викторовне не покидали инженера. Откуда-то из глубин памяти подымалась мысль о высоком человеке, но Гучко отбрасывал ее. Сейчас он попросит Берг все рассказать об этом человеке следователю. Карп Иванович уверен, что именно он, этот человек, повинен в катастрофе на пятом участке.

Багровые пятна исчезли со стены. Солнце зашло. Палату наполнили сумерки. Белый халат и косынка сестры отчетливо проступали в полумраке. Гучко лежал неподвижно, терпеливо ожидая.

Настороженная тишина стояла в небольшой больнице. Резко стукнула дверь, послышались шаги. Быстрые, нервные, они приближались к палате. Сестра поднялась и включила свет, Берг вошла в палату и со страхом посмотрела туда, где, весь перебинтованный, лежал Карп Иванович.

Сестра вышла. Любовь Викторовна приблизилась, села на стул у кровати, не в силах выговорить ни слова.

— Я так рад вас видеть, — с трудом ворочая языком, сказал Гучко.

Любовь Викторовна от волнения ничего не могла ответить.

— Вы помните того высокого человека, которого мы вместе с вами встретили вечером?

Берг кивнула головой. Лицо ее стало серьезным, глаза остро блеснули.

— Это он виноват в катастрофе. Я не знаю, как он это сделал, но это он… Расскажите следователю все, что знаете о нем. Возможно, что здесь целая организация…

Карп Иванович замолчал. На эти несколько слов он израсходовал всю свою энергию. Неистовая боль перекатывалась по мускулам, по всему телу, и инженер тихо застонал.

— Вы работали с ним… расскажите обо всем следователю… Воды… — прохрипел Карп Иванович, и в горле у него заклокотало.

Берг кинулась к графину. Почему-то долго не могла налить воды в стакан. Послышался легкий шелест бумажки.

Наконец, стакан наполнен. Стекло звякнуло о горлышко графина.

Гучко сделал несколько глотков. Ему сразу стало легче.

— Мне все кажется сладким, — сказал он, — даже вода. Это от проклятого наркоза.

И вдруг гримаса боли исказила его лицо. Он метнулся в диком напряжении и вскрикнул. Любовь Викторовна испуганно позвала сестру, врача. Она стояла в углу, бледная как стена, и смотрела, как врач делал все, чтобы спасти жизнь инженеру. Но это была уже агония. Карп Иванович вдруг порывисто приподнялся, стараясь опереться о кровать изломанными, искалеченными руками, но сразу же упал на подушку.

— Конец, — ни к кому не обращаясь, сказал врач.

Берг тихо подошла к кровати. Слезы повисли у нее на ресницах. Несколько минут она стояла, глядя на искаженное предсмертной судорогой лицо, потом тихо поцеловала твердые губы и, ни на кого не глядя, быстро вышла из палаты.

— Волевая женщина, — с уважением сказал врач.

Выйдя из больницы, Берг пошла по направлению к строительству. Проходя по пятому участку, она еще раз осмотрела место, где оборвались тросы. Один обрывок даже взяла в руку, но сразу же отбросила.

Потом также медленно прошла к главной конторе и спросила, где работает следователь по делу о катастрофе.

Вечером Бабат вошел в кабинет Соколовой. Вера Михайловна была одна. За этот день ее лицо вытянулось, побледнело, широкие тени залегли под глазами.

Она вопросительно посмотрела на Бабата и снова опустила глаза на бумаги. Инженер молча сел в кресло перед столом. Вид у него был строгий, даже торжественный. Андрей Васильевич устал. Слишком много событий, переживаний. Тяжелый день.

— Что ты думаешь делать с Полозом? — спросил Бабат.

— Я уже отдала приказ об освобождении его от обязанностей прораба до окончания следствия.

— Так. Ну, а я считаю, что его следует немедленно отдать под суд. И если ты этого не сделаешь, то сделаю это я. Это мой долг. Передо мною и Валенсом он принял на себя полную ответственность за этот тепляк. Он должен и будет отвечать.

— Вместе с ним должна отвечать и я.

— Трогательное единство.

— Мне не нравится этот тон.

— Прошу прощения. Но в каком бы тоне мы ни разговаривали — могу сказать тебе только одно — спасти Полоза от суда тебе не удастся,

— Я думаю, что мы все слишком взволнованы сегодня, чтоб мыслить и разговаривать спокойно. Поэтому очень прошу отложить все разговоры до завтра.

— Может быть, до завтра удастся найти способ его укрыть?

— Выйди из кабинета, — тихо сказала Соколова.

— Что-о?

— Я приказываю тебе немедленно выйти из кабинета. Завтра в десять утра я приму тебя, дам ответы на все твои вопросы.

— Завтра Валенс будет знать о твоем поведении.

— В этом я не сомневаюсь.

Соколова снова взяла ручку и стала просматривать листок бумаги, лежавший сверху у нее на столе. Бабат посидел молча, потом порывисто вскочил с кресла и вышел.

Невысокий человек в военном костюме с малиновыми петлицами сидел у стола рядом с Михаилом Полозом. На столе ничего не было, кроме толстого свертка чертежей тепляка. Следователь слушал, ни единым движением не выдавая своих чувств и мыслей.

— Катастрофа произошла, — говорил Полоз, медленно шевеля бледными губами, — оттого, что нагрузка на тепляк, то есть вес обледеневших мат и напор ветра, превысили все возможные ожидания и предположения. Очевидно, при расчетах я переоценил прочность такой деревянно-тросовой конструкции. Счастье, что тепляк обвалился во время перерыва. Страшно подумать… если бы бригады успели войти в тепляк до катастрофы… Так или иначе, ясно одно — прорабом на пятом участке был я, проектировал и строил тоже я. Значит, и отвечать мне одному. Я бы только попросил до суда не лишать меня свободы. Заверяю, что ни намека на злоупотребление этой свободой с моей стороны не будет.