— Я желал вам только добра, — сказал Кервуд.

На лице его появилось выражение обиды.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Валенс. Директор уже давно по достоинству оценил своего гостя. Он не сомневался в том, что Кервуд может оказаться шпионом, специально, подосланным к Крайневу, и поэтому держался осторожно. Правда, твердого убеждения у Валенса не было, но осторожность помешать не могла.

Поздоровавшись, Кервуд сказал:

— Мы тут спорили. Я уверял мистера Крайнева, что ему лучше работать в Америке. А он и слушать не хочет.

— Вот удивительная вещь, — иронически вздохнул Валенс.

— Действительно, — не заметил иронии Кервуд, — но надеюсь, он еще изменит свою точку зрения.

Валенс посмотрел на Крайнева и улыбнулся.

Они еще немного поговорили о том о сем, и Кервуд вышел.

Крайнев и Валенс остались вдвоем.

— Он ведет эти разговоры так, будто само собой разумеется, что советский инженер должен вдруг ни с того ни с сего податься к американцам.

— А что же ты хочешь? Он судит по себе, другого критерия у него нет.

— Да, но эти разговоры мне не нравятся.

Они помолчали немного, каждый придя к своему выводу. Потом Валенс сказал:

— Неумные они люди. Думают, что все можно купить. Одно слово — бизнесмены. Все же надо будет это принять во внимание. Что у нас нового сегодня?

И они углубились в работу.

Вера Михайловна проснулась среди ночи от лютого холода. Казалось, что она замерзла до костей. Еще неумного, и вся она превратится в камень. Темная безлунная ночь стояла над поселком, над разрушенным заводом, над целым миром. Чувство одиночества и беспомощности стало таким острым, что Соколова едва не заплакала.

Но плачь не плачь — слезы не помогут. Нужно как-то согреться. Иначе можно совсем замерзнуть. Соколова встала со своей ободранной тахты, ощупью прошла на кухню. Окна были целы, значит, если затопить, можно согреться. Но чем топить? Где взять спички? Все эти столь обычные в мирное время вопросы были возведены теперь чуть ли не в мировые проблемы.

Прежде спички всегда лежали в уголке за плитой. Смешно надеяться, что они могли остаться там. Соколова также ощупью протянула окоченевшую руку и чуть не вскрикнула от неожиданности: коробок спичек лежал на своем старом месте.

Эта неожиданная удача сразу придала энергии уже совсем обессиленной Вере Михайловне. Быстро разделалась она с остатками своей тахты, с ожесточением ломая сухие доски, словно они были ее лютыми врагами. Через несколько минут в плите уже пылал огонь. Соколова села у огня, наслаждаясь его ласковым, животворным теплом, и вскоре заснула тут же, около плиты.

Дед Котик, выйдя рано утром из ворот большого дома, куда он переселился, как только пришли фашисты, увидел над соседней трубой легкий синеватый дымок.

Дед удивился, но еще больше встревожился. Кто же это мог оказаться в брошенном поселке? Не вернулся ли кто-нибудь из прежних обитателей? Нет, такое предположение мало вероятно, жильцы этого дома давно уже строят самолеты на Урале. Но не узнать, кто там хозяйничает, дед Котик уже не мог.

Осторожно, как бы осматривая, все ли в порядке, он подошел к парадному того дома, где помещалась квартира Соколовой, постоял приглядываясь. Не заметив ничего подозрительного, поднялся наверх по лестнице. В подъезде стоял нежилой дух пустынности и заброшенности, и только с третьего этажа доносилась живая струя — чуть уловимый запах дыма.

Пользуясь таким безошибочным поводырем, дед Котик подошел к квартире Соколовой, постоял, прислушиваясь и размышляя, не скрывает ли какого-нибудь подвоха эта могильная тишина, и только тогда осторожно приотворил дверь.

В кухне, прижавшись спиной к теплой плите, сидела прямо на полу какая-то женщина. Голова ее была повязана платком. Дед Котик постоял присматриваясь. Что-то бесконечно знакомое показалось ему в этой беспомощной фигуре.

Прошло несколько минут. Дед все стоял неподвижно. Эта женщина, думал он, безусловно, не могла быть врагом, значит, ничего плохого не будет, если он разбудит ее.

Но будить Веру Михайловну не пришлось. То ли услышала она его дыхание, то ли почувствовала пристальный взгляд, но вдруг тревога сжала ее сердце, и женщина вскочила, словно смертельная опасность нависла над ней.

— Товарищ Соколова! — ахнул старик, всплеснув руками. — Как вы сюда попали? Узнаете меня? Я дед Котик! Дед Котик! Узнали?

Соколова узнала, и сразу же в ее груди как бы лопнула какая-то туго натянутая струна. Наконец-то хоть один знакомый человек! Наконец-то она не одна на этом страшном свете! К родному отцу не бросаются так горячо и страстно, как бросилась на шею к Котику Вера Михайловна. Она старалась произнести какие-то слова, но из ее горла вырывались только приглушенные рыдания. Руки ее сжимали шею старика. Соколова словно хотела убедиться, что это не сон, не бред, а действительно живой Котик стоит перед нею.

На глаза старика тоже набежала слеза; он был так растроган, что не мог говорить, но способности рассуждать не потерял. Он сразу понял, какой изнурительный путь пришлось пройти Соколовой, пока она очутилась в своей прежней квартире. И, конечно, оставаться тут нельзя. Дорога каждая секунда. Если дым увидел дед Котик, то могут увидеть и другие.

— Ну, Вера Михайловна, — сказал он, освободив свою шею из рук Соколовой. — Первым делом мы с вами отсюда сейчас уйдем, а то вы такой маяк над домом засветили, что весь поселок может переполошиться.

— О чем вы? — взволнованно спросила Соколова.

— Дым из трубы. Идемте. Дома у меня потолкуем, а тут нам оставаться нельзя.

Соколова безропотно покорилась. Было так приятно подчиниться приказу человека, который знает, куда тебя вести. Может быть, уже окончились ее муки и больше не будет таких дней, когда идешь неведомо куда, не знаешь, с кем столкнешься, а впереди и позади — одиночество.

Тяжело ступая отмороженными ногами, Вера Михайловна спешила за стариком. Пустынная улица встретила ее жгучим морозом, но Соколова этого не чувствовала — встреча с дедом наполнила ее сердце чувством такой радости, что все ее невзгоды и превратности судьбы теперь уже казались преодоленными.

Они вошли в дворницкую — маленькую комнатушку в подвале четырехэтажного дома. Прежде, когда работала ТЭЦ, в обязанности дворника входила и регулировка отопления, поэтому комнатушка эта имела еще другой выход — в туннель, где протянуты были большие, обшитые асбестом трубы теплоэлектроцентрали. От такого соседства дед предвидел большие выгоды, и хотя эта другая дверь и была завалена каким-то хламом, выйти через нее дед Котик мог в любой момент.

В дворницкой было тепло, здесь топилось каждый день, тут жил человек. И Вере Михайловне от этого тепла так захотелось спать, что заболели глаза. Дед сразу это заметил:

— Поспите часок-другой, — сказал он, — тем временем я вам что-нибудь раздобуду поесть. — И вышел из комнаты, замкнувши тяжелую дубовую дверь на железный болт.

Когда рабочие и инженеры выехали на восток, дед Котик остался один в поселке, и произошло это не случайно. Ему тоже предложили эвакуироваться, но он отказался.

— А на хозяйстве кто останется? — сказал он. — Кто-нибудь же должен за всем присматривать, или так все и отдать немцам?

— У вас трое сыновей в армии, вас могут арестовать, — убеждали его.

— Кому я нужен, трухлявый пень, — ухмылялся Котик. — Никому до меня дела нет, а пользу хоть какую-нибудь я еще принесу. Обмозгуйте хорошенько, тогда и увидите, чья правда…

Подумали, подумали да и решили оставить деда Котика на старом месте. И правда, белый как лунь, патриархального вида дед, которому кто знает сколько лет уже стукнуло, ни у кого не мог вызвать подозрения, а пользу он мог принести большую.

Сразу же после прихода фашистов какие-то люди стали по ночам появляться у деда в комнатушке. С рассветом они исчезали, а дед расхаживал, как полновластный хозяин, по улицам пустынного заводского селения. Но оно только казалось таким; в нескольких квартирах поселились какие-то новые люди, и всех их дед знал наперечет. У гестаповского коменданта старик Котик не вызывал и тени подозрения, и с осени сорок первого года его пребывание в дворницкой большого дома было легализировано окончательно.