Немного тревожил его тот вечер, после театра, когда, по его мнению, он слишком много позволил себе и был за это наказан. Ночь после того памятного вечера была не самой приятной в жизни Полоза.

На следующее утро, когда они встретились на участке, Полоз смутился так, что на него жаль было смотреть. Соколова ничего не заметила и поздоровалась, как всегда, ласково и приветливо. Полоз просиял. Между ними установилось молчаливое согласие: тот вечер был забыт, и никто из них не смел вспоминать о нем.

Вдвоем они медленно обошли участок и детально осмотрели строительство. Огромный тепляк, обшитый тяжелыми матами, высился, как пьедестал невиданного памятника. Тросы оттяжек были натянуты, точно струны. Ветер налетал на них и свистел, разрезаемый тугой сталью.

Осмотрев тепляк снаружи, они через ворота вошли внутрь. От яркого электрического света было больно глазам. В теплом и влажном воздухе пахло стружками, цементом, известью и свежим кирпичом.

Будущий корпус электроцентрали уже поднимался над землей. Фундаменты — самая сложная часть работы — были почти готовы. Внизу, замешивая бетон для огромных подушек под угольные мельницы, работали бетономешалки. От этого в тепляке стоял шум, похожий на шум водопада.

Столяры, готовя опалубку для бетонных конструкций, работали тут же. Ими командовал дед Котик. Каменщики уже начали возводить стены. Соколова могла быть довольна.

Только осмотрев все до последней мелочи, Соколова вышла из тепляка. После яркого света электрических ламп хмурый зимний полдень показался сумерками.

— Я довольна твоим участком, Полоз, — подчеркнуто официально сказала Соколова.

Полоз промолчал. Они остановились недалеко от выхода. Было двенадцать часов. Раздались звонкие удары о рельс. Соколова переждала, пока затихнет гулкий звон, потом взглянула на высокую деревянную стену и сказала:

— Только мне очень хочется, чтоб мы как можно скорее могли разобрать этот тепляк. Он меня беспокоит, скажу тебе откровенно. Иногда мне кажется, что в этом деле мы проявили больше смелости и дерзости, чем здравого смысла.

Полоз поднял руку и коснулся пальцем натянутого троса.

— Не разделяю твоих опасений. Пока тепляк строили — я волновался. Но теперь, когда фермы скрепили стены, я уже не боюсь. Хотя, правду сказать, тоже охотно разобрал бы его.

Они поглядели друг на друга. Тут все было понятным.

— После работы совещание прорабов. Заходи и принеси все последние материалы по твоему участку.

Соколова пожала Полозу руку и пошла к кузнице, легко ступая по пушистому снегу. Она отлично разбиралась в своих чувствах. Ну как ты позволишь себе долго разговаривать, если за каждым словом надо следить, чтобы неожиданно не прорвалась нежность к этому высокому и трогательно простому человеку!

Морозно поскрипывал снег. До кузницы было совсем недалеко, но по дороге встретился дед Котик, и Соколовой пришлось остановиться.

Дед стоял посреди дороги в коротком кожушке нараспашку, в шапке-ушанке, сдвинутой на затылок. Закинув голову, он смотрел в низко нависшее зимнее небо. Над степью совсем близко от земли гонялись друг за другом самолеты. Иногда они скрывались в облаках, а иногда чуть ли не касались снега сверкающими лыжами, чтобы тут же снова взмыть в подоблачную высь.

Дед Котик следил за ними внимательным, критическим взглядом. Его лицо выражало не только восторг. Была, видно, какая-то мысль, которая волновала деда, терзала сердце, не давала спокойно наслаждаться мастерской игрой самолетов.

Именно поэтому довольно усмехнулся старик, когда поглядел на дорогу и увидел Соколову. Это начальник строительства, человек вполне авторитетный, и на его слова можно положиться.

Он подождал, пока Соколова подойдет ближе, еще раз посмотрел на самолеты и, не сходя с дороги, спросил:

— Имею к вам один вопрос, товарищ начальник.

Соколова остановилась. Ей часто приходилось отвечать на самые неожиданные вопросы.

— Какой вопрос?

— Скажите мне, пожалуйста, много их убивается, этих вот сорвиголов, пока они научатся танцевать в воздухе?

— Что-то я не слыхала о таких случаях.

— Ну, наверное, сказать не хотите?

— Почему не хочу? Это и вправду случается очень редко.

— Тогда спасибо. — Дед отвернулся и снова задрал бороду кверху. Лицо его все еще было озабоченным. Ответ Соколовой не успокоил. Вера Михайловна продолжала свой путь. Она вспомнила Полоза в первый день их знакомства. Он прибыл из авиачасти, и следы трех кубиков еще виднелись на голубых петлицах. Дед Котик, пробудивший это воспоминание, неожиданно показался ей удивительно приятным и милым стариком.

Высокая дверь института захлопнулась. Марина вышла на крыльцо. Полированные гранитные ступени спускались прямо к тротуару. Было, видимо, очень поздно, но Марина не могла себе даже представить, который теперь час. Казалось, только минуты прошли с того времени, когда она вышла из кабинета Юрия Крайнева.

С неба сыпался сухой, неприятный снег. Ветер сгонял снежинки в одну сторону, и их потоки напоминали длинные, тщательно расчесанные волосы.

Марина сошла на тротуар, по привычке остановилась у каменной бровки, ведущей на асфальтированную дорогу, и поглядела, вправо, ожидая увидеть яркие шары автомобильных фар. Потом вспомнила, что забыла позвонить в гараж и заказать машину. Оглянулась и медленно пошла вдоль тротуара.

Холодный ветер налетал на нее резкими порывами, снежинки покалывали лицо, но Марина не замечала этого. Она шла совершенно машинально, не оглядываясь на перекрестках, не думая о том, куда идет, и была очень удивлена, когда вдруг очутилась перед своей квартирой.

Она вошла к себе в комнатку, уютную и теплую, включила свет и медленно разделась. Всем телом ощущая приятную теплоту, подошла к радиатору центрального отопления, положила на него застывшие ладони и вдруг расплакалась горько, по-детски.

Она легла на диван и несколько минут плакала, уткнувшись лицом в большую подушку. Потом подняла голову, оглядела комнату, такую знакомую, так заботливо обставленную, и снова опустила лицо на нежный черный бархат подушки.

Давешнее заседание вспомнилось ей до боли ярко, оно проходило перед ней, как на экране.

…Вот кабинет Валенса, где уже собрались все члены ученого совета; входит Крайнев и занимает председательское место. Заседание начинается. Марина говорит о своем проекте, о своем самолете, и седые профессора с интересом наблюдают за ее вдохновенным лицом. Она заканчивает доклад точно по регламенту и с замиранием сердца ждет первых слов Крайнева. Но Юрий не торопится. Он дает высказаться членам совета. Ученые поднимаются со своих мест и в вежливых выражениях, украшая речь пожеланиями и комплиментами, говорят о том, о чем сжато и кратко сказал Крайнев в своем кабинете.

Каждый из ораторов восторженно говорит о мастерской разработке деталей — талантливость Марины ни у кого не вызывает сомнений, но самолет, безусловно, будет терять равновесие, а следовательно, и управление на виражах. На этом сходятся мнения всех.

Юрию Крайневу уже нет надобности выступать. Он вправе молчать на этом заседании. Все его помыслы, все замечания, словно почерпнув их из его блокнота, высказали члены ученого совета.

В первые минуты Марина не теряла присутствия духа. Однако можно не согласиться с одним, с двумя, наконец, с тремя, но если уже говорится всеми одно и то же, то не поверить им трудно. У Марины создалось впечатление, словно она опускается в темную бездну и с каждой минутой все глубже и глубже.

Марина ждала еще двух выступлений — Крайнева и Валенса. Она поглядывала на Крайнева настороженно, даже враждебно. Ожидала прочесть в его глазах радость, торжество победы и разочаровалась. Крайнев смотрел на нее сочувственно, с грустью, еще раньше замеченной ею. Казалось, будто это его собственный проект разрывают на части члены ученого совета. Его сочувствия девушка понять не могла.

Она смотрела и на Валенса, но в его взгляде прочла то же самое. Марина поспешила отвернуться и заставила себя слушать оратора. Это молчаливое сожаление было гораздо страшнее, чем любые критические уничтожающие речи. Против них она могла защищаться. Здесь же защищаться было невозможно.