Но был человек, который знал о Юрии Крайневе и не пропустил ни одного слова из этого короткого разговора. Притаившись на печи, Ваня внимательно прислушивался ко всему, что говорилось, и у него прямо сердце замирало от мысли, что такое ценное изобретение может попасть в руки врагов. Ах, ну конечно же мать не сможет запрятать как следует чертежи… Он сам о них должен позаботиться. И он не отдаст эти чертежи фашистам, ни за что не отдаст! Ведь не раз в своих детских мечтах он летал на самолетах Юрия Крайнева над просторами Родины, громил врага, был летчиком… Нет, никогда не завладеть фашистам этими бумагами!

Часа через два все село уже знало, что Океана подобрала на дороге раненую женщину и что Виссарион Иванович— старый, восьмидесятилетний фельдшер — приходил к ней, осмотрел женщину и сказал, что она вряд ли выживет: больно ранение опасное.

Но к полудню событие это отошло на задний план: в село вошли немцы.

Когда Оксана сказала об этом Вере Михайловне, та в ответ только застонала, не способная произнести ни слова. Страшная лихорадка огнем жгла ее тело, туманила мозг, лишала возможности что-либо сообразить.

Но хотя Вера Михайловна и находилась где-то на грани между жизнью и смертью, внимание немецкого коменданта она все-таки привлекла. Однажды утром он, в сопровождении лейтенанта медицинской службы, появился в хате у Оксаны Коваленко.

На Соколову этот визит не произвел никакого впечатления. Она равнодушно посмотрела на немцев, даже не разобрав, кто пришел, и, возможно, именно это и спасло ее.

— Как она к вам попала? — спросил комендант.

— Видно, эвакуированная, — ответила Оксана. — Дети в разбитой машине нашли.

— Как ее зовут?

— Не знаю. Она все время не приходит в себя.

— Будет жить? — Этот вопрос уже относился к лейтенанту.

— Трудно сказать, — ответил врач. — Положение очень серьезное. Одно только могу утверждать: плечо разбито, и рукой она уже никогда не будет владеть. Конечно, если бы сделать операцию…

— Много чести! — перебил его комендант. — Вот что, — обратился он к Оксане, — умрет она — доложишь мне и доставишь в комендатуру труп; выздоровеет — доставишь ее самое. Там разберемся, что с нею дальше делать… Вы уверены, что это не заразная болезнь? — снова спросил он лейтенанта.

— Абсолютно уверен. Обычный сепсис после ранения…

Немцы ушли, и Соколова осталась у Оксаны.

Потянулись дни за днями, долгие, печальные дни, однообразие которых нарушалось только приказами коменданта о выходе на работу или о мобилизации в Германию. Два месяца на волоске висела жизнь Веры Михайловны. Но организм преодолел болезнь, и дело пошло на поправку.

Ваня Коваленко знал, где спрятан пакет с бумагами, и это была его сладостная тайна. Он ни слова не сказал Соколовой о том, что знает, — об этом нельзя говорить с солидными людьми, — но с нетерпением ждал, когда же Вера Михайловна соберется с силами и переправит пакет на другую сторону, через линию фронта, которая уже настолько отдалилась от Спасовки, что и орудийной стрельбы не слыхать. Но Соколова молчала. Молчал и Ваня, только время от времени проверял, лежит ли пакет на своем месте.

Как-то он все-таки не выдержал и спросил, как Вера Михайловна думает поступить с этими бумагами? Соколова очень удивилась: она была уверена, что никто, кроме нее и Оксаны, не знает об этом, но планов своих не раскрыла, только попросила Ваню никому ни о чем не говорить. Маленький Коваленко поклялся молчать и клятву свою сдержал. Никто так и не узнал от него об этих чертежах, как ни хотелось ему похвастаться перед соседскими мальчуганами.

День проходил за днем, уже и осень приблизилась. Беда пришла нежданно, как всегда. К хате подъехала грузовая машина, с нее соскочил комендант и велел Соколовой немедленно собираться в дорогу. Оксаны не было дома. Дети в испуге забились на печь, выглядывая оттуда, как птенчики из гнезда.

Как ни старалась Вера Михайловна хоть на минуту остаться одна, ничего из этого не вышло. Коменданту было приказано собрать всех пришедших в село и отправить их в районную комендатуру. Немец был бравым служакой и привык выполнять приказы неукоснительно. Соколовой пришлось подняться и, подавляя стоны, — плечо еще не совсем зажило, — собрать свои мелкие вещи и выйти вслед за комендантом.

— Не забывай меня, Ваня, а маме передай спасибо, — на прощанье сказала Вера Михайловна и навсегда покинула гостеприимный кров Оксаны Коваленко.

Последние ее слова прозвучали для Вани как призыв к действию, как просьба спасти бумаги, сделать так, чтобы никогда не попали они в руки фашистам. Как раз перед началом войны вступил он в пионеры, и слова торжественного обещания еще звенели в его ушах. Настало время выполнить это торжественное обещание…

Нетерпеливо ожидал он в этот день маминого возвращения. Она работала в поле — комендант заставил всех работоспособных собирать богатый урожай. Медленно тянулось время. Ваня думал о Вере Михайловне… Наверное, расстреляют ее немцы. Слишком уж много смертей сеют они вокруг себя, чтоб можно было сомневаться в этом.

Уже стемнело, а мама все не шла. Ваня решил уложить маленькую Оленку спать. Она послушалась, легла, но не заснула, только притаилась тихонько на печи, словно в ожидании чего-то страшного.

Правду говорит народная пословица: беда никогда не приходит одна. Поздним вечером настежь распахнулась дверь, и соседи внесли неподвижную Оксану. Оказывается, в поле неожиданно взорвалась мина. Бабушку Гафию убило насмерть, а Оксану тяжело ранило.

Соседи положили ее на кровать, где еще сегодня лежала Вера Михайловна, и разошлись по домам — у каждого и своих хлопот было по горло, — а Ваня Коваленко — самый старший мужчина в семье — остался на хозяйстве.

Невыносимый ужас, отчаяние охватили все его существо. Ведь ему было всего десять лет; еще совсем недавно он искал защиты за маминой юбкой, а вот теперь приходится самому решать, как быть дальше. Он плакал, пока не иссякли слезы и не заболели глаза. Тогда он утер веки кулачком, дал самому себе обещание никогда больше не плакать.

Он подошел к маме, прислушался: она дышала тихо, но ровно, будто спала. Успокоившись, Ваня сел на скамеечку и сам задремал рядом с мамой, упершись лбом в одеяло.

Когда утром он открыл глаза и непонимающе оглянулся, мама уже была мертва. Он заметил это сразу, но не закричал, не заплакал — на это у него уже не хватило сил. Зато громко закричала маленькая Оленка. Услышав этот крик, сбежались соседки.

Похоронили Оксану без гроба, на кладбище за околицей. Ваня не плакал и тогда, когда маму опускали в землю, только крепче прижимал к себе Оленку, словно боялся, что кто-то заберет ее у него.

Вернувшись с кладбища, дети застали бабушку, возвратившуюся от родственников, где она гостила, и чувство одиночества стало не таким уже острым. Оленка совсем успокоилась: в их семье бабушка всегда считалась главной, и раз она здесь, то бояться и плакать нечего.

Но Ваня никак не мог найти покоя. Он чувствовал на своих мальчишеских плечах огромную ответственность и знал, что должен нести ее один, потому что никому, не имел права доверить свою тайну.

На следующий день он взял в сенях бумаги Веры Михайловны, тщательно их просмотрел и, хотя ничего не понял в причудливом сплетении линий, уверил себя, что без этого изобретения советским войскам будет гораздо труднее разбить немцев. Значит, он, пионер Ваня Коваленко, должен любой ценой сохранить этот сверток, пронести его через линию фронта, далеко-далеко, и передать советским людям. Как жаль, что никто не может ему помочь! А что, если рассказать кому-нибудь? Но кому же? Оленке? Бабушке?.. Нет… Они испугаются, никуда его не пустят и, конечно, попытаются уничтожить драгоценные бумаги, чтобы не подвергаться опасности… Сказать кому-нибудь из ребят? Но для этого нужно всех хорошенько проверить, а времени уже не оставалось. Ой, как мало времени у Вани Коваленко! Но ничего, он пойдет сам. Никто не обратит внимания на такого малыша, и будет еще лучше…