Сципион считал, что такое, чисто римское, расположение гостей наилучшим образом позволит сочетать доверительную беседу в узком кругу из шести-девяти человек с обращением, в отдельных случаях, ко всем присутствующим и в наибольшей мере будет способствовать сплочению приглашенных людей.

Римляне равномерно распределились по всем группам. Сам Публий занял место на центральном ложе за крайним столом у сцены, чтобы хорошо видеть большую часть гостей, справа от него разместился Фламиний, слева переводчик, а за спиной стал ликтор в полном вооружении, еще один ликтор занял пост у двери. Испанцы располагались по трое и даже по четверо на ложе, римляне, а их было не более десятка, устраивались более свободно.

Кельтиберы не привыкли пировать лежа, потому долго шумели, ворочались и переходили с места на место в поисках удобного положения.

Виола, смущенная всеобщим вниманием и окружающей обстановкой, представлявшейся ей роскошью, тихо присела на разноцветные подушки в том триклинии, что находился напротив Сципиона. Несмотря на хорошее освещение, исходящее от множества медных канделябров у стен и настольных светильников, Публий недостаточно ясно различал ее черты. На том расстоянии в двенадцать-пятнадцать шагов, которыми их разделяли два стола и коридор, линии ее лица виделись не столь четко, оставляя место для импровизаций, фантазия стремилась дорисовать их, каждый миг предлагая новый вариант узора, отчего ее лицо словно мерцало. Создавалось впечатление, что он уже расстался с нею и теперь видит ее не наяву, а в воображении.

Аллуций уверенно воссел рядом с молодой женой и обвел зал счастливым гордым взором. При этом глаза Сципиона и Фламиния замутились.

Отворилась одна из скрытых в стене дверей, и к столам потянулась вереница молодых рабынь в коротких белых туниках со всевозможными блюдами в руках. По ложам пронесся порыв шума, вызванный предвкушением пиршества. Испанцы уже успели порядком угоститься вином на городских площадях, потому теперь выражали свои чувства с особенной откровенностью. Когда столы заполнились яствами, кто-то из вождей встал и пышно поблагодарил устроителей праздника — римлян за то, что они «зажгли над Испанией зарево свободы», а также непосредственно за нынешние торжества. Все варвары дружно вскочили с мест и, простирая перед собою кубки, подняли восторженный галдеж, с восхищением глядя в благородное лицо молодого чужеземца. Сципион нехотя поднялся, мучительно улыбнулся и объявил о вечной дружбе между Римом и Испанией.

Когда кубки опустели, и все сели, Фламиний сказал Публию:

— Насчет «зарева свободы» этого дикаря, наверное, проинформировал твой Лелий.

Публий не ответил. У него было впечатление, что это действо происходит где-то в подводном царстве: он все видит, но в неверном свете, контуры размыты; движется, но испытывает ощущение, будто плывет; слышит звуки, но не разбирает слов. Пространство его души, предназначенное для восприятия мира, целиком заполнил образ красоты, и все остальное представлялось лишь как тени на нем. Только что среди всеобщих славословий, обращенных к Сципиону, Виола наградила его еще одним лукавым взглядом, и оттого голова у него закружилась, он почувствовал себя опьяненным волшебством. Опасаясь грозной силы, поднимавшейся из глубин его существа, океанской волною вздымавшей грудь, он попробовал утопить ее в вине и стал пить его неразбавленным, как делали это кельтиберы. Квестор последовал его примеру.

— Как ты думаешь, — обратился к Публию Фламиний, — то, что мы пьянствуем в одной упряжке с варварами, это — почет для римлянина, ибо он, так сказать, объединяет собою мир, как ты утверждал, или все же позор, как если бы мы делили корыто со свиньями?

— Наши предки обедали за одним столом с рабами, и это не мешало славе их дел. К тому же, посмотрев напротив, легко убедиться, что боги рассыпают таланты не только среди римлян или греков. Но хватит об этом. Впредь помни, мы здесь не для удовольствия, а выполняем миссию своего народа, который ведет тяжелую войну. Всякий наш шаг должен быть направлен к победе. Потому не затевай подобные разговоры со мною, но старайся развлекать беседою варваров, то есть, я хотел сказать, наших новых друзей.

Фламиний напрягся и сочинил какую-то фразу к лохматому кельтиберу, сидящему на соседнем ложе. Сципион этого уже не слышал. Он снова погрузился в себя. Наконец два вида опьянения: от вина и любви — несколько уравнялись, и он уже не мог разобрать, от чего именно больше болит голова. Тогда он начал острить, то грубо и просто, приводя испанцев в восторг, то тонко и замысловато, повергая в замешательство переводчика. При этом Публий невольно старался говорить громко, чтобы его слышали за противоположным столом.

Вдруг он осекся на полуслове, ибо вспомнил свою роль, и усилием воли обуздал темперамент. Он решил придать разговору более общий характер и, приподнявшись на распрямленной руке, воскликнул:

— Кто мне назовет наиболее достойную тему для застолья?

Один из испанцев сказал, что вид зажаренного кабана должен возбудить воспоминания об охоте, и тогда лучшей приправой для мясного блюда станет острая история о травле дикого зверя. Гражданин Нового Карфагена Ардей, испанец по происхождению, но бывавший в Африке, который возлежал рядом с Фламинием, поведал о развлечениях пунийцев. Вначале те говорят о своей торговле, оспаривая друг у друга первенство в масштабах наживы, потом о пиратских историях, сопровождающих купеческие походы, затем о качествах вина за столом, дальше уже только о его количестве, а завершают беседу смакованием женских прелестей.

— Недурно! — восхитился Фламиний. — Только ведь они и прелести оценивают в денежном выражении!

— Ну а римляне, о чем они ведут разговоры за столом? — поинтересовался один из кельтиберских вождей.

— За столом римляне, как и везде, говорят о политике, — с грустной усмешкой ответил Сципион.

— Даже в присутствии женщин? — несколько насмешливо удивился со своего дальнего ложа Аллуций и нежно склонился к Виоле.

— Даже и сами женщины.

— Как, ваши женщины интересуются политикой? — донеслось от другого стола.

— И сами делают ее, как например, Ветурия и Волумния, остановившие нашествие вольсков, когда мужчины уже признали свое бессилие, ибо врага вел высший из римлян. Ну, впрочем, достаточно об этом. Мне больше по душе застольные беседы греков. Без упражнения ума в направлении познанья мира они и часу прожить не могут.

— Так за вином они философствуют? — спросил легат Корнелий Лентул Кавдин, полулежащий рядом с Аллуцием в неудобной позе, так как постоянно косился на прекрасную Виолу.

— Ну, не совсем. Правда, некоторые всерьез рассматривают вопрос о том, стоит ли вести мудреные беседы во время застолья, но большинство все же признает, что винные пары порождают шаткую философию. Потому основы вселенной в таких случаях эллины затрагивают редко и чаще темы находят вокруг себя, однако и при этом хитроумные виражи их мысли не уступают замысловатым петлям в походке пьяницы. Вот вам пример: вы видите передо мною три кубка, только что поданных специально по моему заказу, в них вино из одного и того же бочонка, но пусть отведает его Аллуций, и он, конечно же, обнаружит различие и определит, где лучшее.

По знаку Публия рабыня поднесла кубки юноше. Тот настороженно отпил из каждого и не очень уверенно выбрал один. Его подали Сципиону, и тот, посмотрев на приклеенную к серебру метку, сказал:

— Твой вкус и в этом верен, Аллуций. Опыт можно продолжить, и выяснится, что лучшее вино то, которое добыто из средней части бочки, а вот лучшее масло находится вверху, тогда как самый ароматный мед опускается на дно бочонка. Для практической жизни достаточно этого знания, обычному гурману более ничего не надо, но греки лакомятся мыслью, их мучает вопрос: «А почему?», — Публий обвел взглядом озадаченных, будто даже протрезвевших от удивления испанцев и сказал: — Впрочем, у нас сегодня слишком длинный и веселый день, чтобы задумываться над такими задачками. Я не требую от вас немедленного ответа в столь непривычном для вас упражнении и лишь приведу еще несколько подобных тем для развлеченья вам в часы досуга. Мы говорили о вине. Так вот, есть такое правило: пять кубков — да, три кубка — да, четыре — нет. Что это значит?