Когда же воины Сципиона закончили работы и грандиозные сооружения зажали со всех сторон город, когда множество катапульт и баллист обрушили на осажденных поток огромных камней и стрел чудовищной пробивной силы, а пращники и лучники, засевшие на валу, своими снарядами совсем согнали защитников со стен, когда двинулись вперед штурмовые башни, влекомые сотнями мулов, и рядом с ними поползли к воротам «черепахи», испанцы, наконец-то, оценили по достоинству труд римлян и прониклись таким глубоким впечатлением от происходящего, что едва сумели отразить первый натиск. Луций повел на штурм третью часть своего отряда, дав остальным отдых. Изнурив врага этой атакой, он отвел назад передовой эшелон и двинул на приступ основные силы. Повторного напора горожане не выдержали и, оставив оборонительные посты, бросились спасаться. Многие, желая предотвратить гибельный для города и мирных жителей уличный бой, открыли ворота и беспорядочной толпою высыпали перед стеной, жестами изъявляя намерение сдаться. Но римляне, опасаясь какой-либо хитрости, набросились на них и всех истребили. Насытив этим жажду крови, неизбежно возникающую в трудах и лишениях осады, они в самом городе вели себя уже спокойнее и уничтожали только оказывавших сопротивление. Пунийский гарнизон был слишком слаб, чтобы своими силами, после бегства иберов, удержаться против римлян, и тоже вынужден был капитулировать. Всех карфагенян и несколько сотен жителей, поддерживавших пунийцев, римляне под стражей увели с собою, а город в соответствии с политикой проконсула оставили испанцам, передав управление наиболее благонадежным из них.

Еще в центральной части страны Луций со своим отрядом и пленными догнал основное войско, следовавшее к Иберу. Публий Сципион высоко оценил достижение брата и даже поставил его успех в один ряд с собственной победой над Новым Карфагеном. При этом Публию особенно приятно было увидеть, что, искренне радуясь удаче, Луций ничуть не возгордился ею и оставался веселым, открытым и общительным, как и прежде. Значит, потенциал его был выше одержанной победы, поскольку зазнайство, наоборот, находит себе место там, где успех превышает масштаб личности. Публия в свете недавних переживаний смутило лишь избиение иберов, пытавшихся сдаться. В память о «Долине Костей» он решил сделать брату внушение, чтобы тот внимательнее разбирался в ситуации и не допускал лишних жертв даже среди врагов, и уже вызвал его к себе в палатку, но в последний момент под влиянием той же памяти смолчал об этом и заговорил о другом.

Вернувшись в Тарракон, Сципион разместил легионы по зимним лагерям. Как и в другие годы, легаты не позволяли воинам прозябать в бездействии и все погожие дни использовали для проведения самых разнообразных учений. Сам проконсул неоднократно объезжал расположения войск и возбуждал усердие солдат обещаниями близкого окончания испанской войны и возвращения на родину, причем связывал это с уровнем их подготовленности. Приближающийся год, по его словам, должен был стать особенно насыщенным событиями.

С отчетом перед сенатом Публий послал в Рим Луция Сципиона и для убедительности отправил с ним пленных, включая Ганнона, а также наиболее ценную часть добычи. В официальном письме он сообщал о ходе кампании и выражал надежду на скорое ее завершение, однако при этом подробно распространялся об особенностях Испании, многочисленности иберийских племен, находящихся на различных стадиях развития и, следовательно, требующих соответствующего обращения с каждым, их воинственности и непостоянстве, вносящих нестабильность в ситуацию в стране, способную вызвать непредсказуемое развитие событий. Все эти оговорки Сципион сделал для того, чтобы показать специфичность местных условий и создать у сенаторов мнение, что в Испании может успешно действовать только человек, хорошо изучивший эту страну. Он опасался, как бы враждебные силы в столице не прислали ему преемника, дабы пожать плоды его успехов. Не потеря славы как таковой страшила его, а лишение возможности, опираясь на нее, добиваться права возглавить войну непосредственно с самим Карфагеном. В том же духе предполагалось и выступление в сенате Луция. В его словах должны были прозвучать твердая уверенность в победе и одновременно убежденность в неизбежном затягивании войны при каком-либо новом командовании. Однако все это следовало представить аккуратно и ненавязчиво, о чем с Луцием был проведен подробный инструктаж. На основе сказанных вскользь намеков уже сами сенаторы из числа Сципионовых друзей, которым он написал о своих целях более откровенно, должны были «сделать вывод» о необходимости продления проконсульских полномочий Публия. В крайнем случае Луцию предписывалось искать справедливости в народном собрании. Именно потому Публий и послал в Италию брата, а не другого легата, чтобы при необходимости тот мог предстать перед народом не только как доверенное лицо Сципиона, но и непосредственно как один из Сципионов, и тем произвести особое впечатление на простых людей. Впрочем, Публий считал, что основная политическая борьба развернется позднее, а сейчас дело еще не дойдет до прямой конфронтации. Отправляя Луция в Рим, он в первую очередь преследовал более мирные цели, а именно: желал приобщить брата к государственным делам и заодно приучить сенаторов видеть в младшем Сципионе фигуру, с которой в скором будущем придется считаться.

Зима в Испании не принесла каких-либо событий. Во многих общинах, однако, подспудно зрело недовольство чужеземцами, каковые все более откровенно заявляли о себе как о хозяевах этой страны. Но на открытое выступление против них испанцы не решались, потому что слишком прочным казалось положение римлян и слишком высок был авторитет Сципиона, да и сама по себе новая власть представлялась меньшим злом, чем господство алчных карфагенян. В Италии также не произошло чего-либо непредвиденного. Удачи в Испании радовали и народ, и сенат, поэтому недруги Сципиона вынуждены были затаить свою злобу. Публию и Силану безоговорочно продлили полномочия.

Луций Сципион вскоре возвратился в Тарракон и привез Публию множество хвалебных писем от друзей и благоприятных отзывов о его деятельности от нейтральных сенаторов. Было ясно, что если он вернется в Рим с полной победой над Испанией, то его шансы на консульство будут весьма высоки.

Между прочим Луций поведал брату о том, как прекрасная Эмилия преследовала его в Риме своим вниманием, которое, правда, мало льстило его самолюбию, поскольку весь ее интерес был направлен на Публия. По словам Луция, в Риме все ждали свадьбы представителей двух могущественных и дружественных родов. Из писем друзей Публий узнал также о притязаниях на родство с ним Валериев, имевших на выданье дочь Марка Левина. Такая излишняя честь грозила немалыми осложнениями, поскольку при безусловном сотрудничестве с Эмилиям Сципион рассчитывал упрочить отношения и с Валериями, а потому затевать соперничество между этими фамилиями не входило в его планы. Но самым неприятным для него было то, что ему не нужна ни Эмилия, ни Валерия. Душа его по-прежнему томилась по Виоле. Теперь, когда война в Испании близилась к завершению и предстояло возвращение на родину, его с новой силой стали терзать воспоминания о ее дикой, необузданной красоте. Более трех лет Публий не имел о ней сведений и мучительно гадал, какова она сейчас, изменилась ли внешне, по духу, стала ли матерью. Впрочем, по настроению Аллуция, который каждое лето присоединялся к войску со своим конным отрядом, он мог судить о ее благополучии. Как организатору свадьбы Сципиону незазорно было бы поинтересоваться у Аллуция состоянием жены, но гордость не позволяла ему сделать это, хотя он нередко проявлял внимание к семейной жизни других испанских вождей. Публий жадно присматривался к счастливому кельтиберу, прислушивался к его разговорам с окружающими в надежде получить косвенную информацию о Виоле, но все было тщетно. Причем сам же он воспринимал эту неизвестность как меньшее из зол, поскольку сознание подсказывало ему, что яркий цветок, некогда поразивший его воображение, ныне превратился в пресный плод. Но все же он не мог противостоять повелительной силе и в каждую новую встречу с Аллуцием снова страдал, терзаемый противоречиями.