Тут он всмотрелся в этого тщедушного молодого человека и узнал в нем эллинофила Тита Квинкция Фламинина. Не меняя интонации, он продолжил:

— Мы терпели неудачи, потому что при нас, нашими силами Республика росла, преодолевая переломный период отрочества, а вам предстоит воплотить свои таланты в жизнедеятельность взрослого государства.

— Ты, Публий, сравнил меня с Александром, и в самом деле моим любимым героем, — отозвался Фламинин, — правда, сравнил не в лучших его качествах, но, может быть, когда-нибудь ты удостоишь меня уподоблением ему и в достоинствах…

— Весьма охотно. Но будет еще лучше, если я сравню тебя не с Александром или Пирром, а — с Манием Курием или Клавдием Марцеллом.

Тем временем посетители тепидария в большинстве своем перешли в кальдарий, следующее банное помещение, предназначенное для принятия горячих ванн. Эмилий и Сципион сами, без помощи рабов, натерлись оливковым маслом и последовали за остальными в кальдарий. Там они встали в неглубокий круглый бассейн с мощным фонтаном посередине, в растекающихся теплых струях которого несколько человек смывали пот — плод усилий предшествующего часа. Друзья ополоснулись под этим душем и погрузились в горячую воду основного бассейна, причем Публий по обыкновению выбрал место поближе к входной трубе, из которой поступала свежая вода.

Глядя на младшего товарища, Эмилий никак не мог узнать в нем теперь бесшабашного остряка, совсем недавно развлекавшего целую толпу веселыми россказнями, он был сумрачен и сосредоточен. Два-три раза Публий ответил Марку невпопад, после чего тот перестал его тревожить. Так продолжалось долго. В залах терм уже зажгли многочисленные светильники, пришли новые посетители, прежние разошлись, а Сципион все так же монотонно плескался в мутных волнах.

Наконец он выбрался на каменный пол и сказал Эмилию:

— Я знаю. Идем.

Немного обсохнув в тепидарии, они вернулись в холодный бассейн, и Публий, сразу повеселев, с размаху бросился в его воды. Эмилий не рискнул после горячей ванны принимать холодную и, кутаясь в тунику, присел на бронзовую скамью. Публий, совершив несколько кругов вдоль берегов водоема, как гладиатор на арене перед боем, стал агитировать товарища отведать даров Нептуна или, точнее, кого-то из его легатов, отвечающего за пресные водоемы. Эмилий отнекивался. А Публий принялся красочно восхвалять орнаменты и картины на стенах. Он напыщенно восторгался уродливыми триремами, бороздящими блеклую синюю краску, дельфинами, прыгающими выше бортов, и забавными морскими конями неестественной величины, везущими в упряжке крылатых купидонов. Эмилий от неожиданности даже не сразу сообразил, что его друг просто-напросто пародирует поэтов. Между тем Публий подошел к Марку и, ткнув рукою в круглый живот одного из купидонов над его головой, сказал:

— Вот с этим типом я недавно познакомился, но об этом после.

— Да, сначала объясни, что ты узнал в кальдарии.

— Помнишь, я тебе говорил о сторонах света?

— Помню. Причем ты здорово допек меня такими умствованиями.

— Вкуси еще. Я сделал новое открытие: оказывается, можно с одного направления, скажем с Юга, разом атаковать и Азию, и Европу.

— А кто же Юг?

— Для ответа пройдем на север, в нашу беседку.

Они надели поверх туник плащи, так как вечером уже было прохладно, и вышли во дворик.

— Так вот, Эмилий, — заговорил Сципион, когда они сели на скамью, — разрешить мою задачу, так же, как и твою, нам поможет Лициний Красс. Насколько я понимаю нынешнюю обстановку, народ не доволен прошлогодним бездействием консулов и не допустит повторения такой ситуации, особенно теперь, ободренный успехом в Испании.

— Да, это так. Одно консульское назначение должно быть вне Италии.

— А где именно? По-моему, только в Африке. Или в Сицилии. Для Фабия здесь есть разница, а для меня Сицилия и Африка в данном случае почти одно и то же.

— Да, но консулов двое, и тебя попытаются оставить в Италии.

— Значит, второй консул также должен быть нашим человеком, готовым уступить мне дорогу.

— У меня есть достойные кандидатуры, но все они патриции, а ведь твой коллега должен быть плебеем. Попробовать молодого Семпрония? Впрочем, нет, он слишком зелен.

— Вот я и подумал о Лицинии.

— Да, пожалуй, человек уважаемый и нам подходит. Но удобно ли к одному лицу обращаться с двумя просьбами?

— А у нас не две просьбы, а всего лишь одна, и тут же вознаграждение за нее. Он сделает нашего Марка жрецом, а мы за это продвинем его в консулы. Мы на подъеме, и с нашей поддержкой он обязательно пройдет.

— Насколько ты вырос и возмужал как государственный человек, Публий, — заметил Эмилий. — Рядом с тобою даже я чувствую себя мальчишкой! Но все же нам придется просить Лициния уступить тебе ведение войны.

— Совсем нет.

— Почему?

— Разгадка все в том же выбранном мною имени. Ты забыл, что Красс — Великий понтифик, а потому ему всегда полагается быть в Италии, особенно в нынешних условиях, когда народ напуган многими несчастьями и придает особое значение чистоте и правильности священнодействий. Так что Красс обязательно останется в Италии, а, значит, я отправлюсь в Африку. В вопросе о столь великом деле, как завершение войны, я не удовольствовался бы простой договоренностью, блеск славы слишком соблазнителен и затмевает клятвы, но на Красса наложены более осязаемые узы, чем слова обещаний.

— Да, Публий! Я старался удержаться от особых похвал тебе из педагогических соображений, опасаясь, что ты по молодости излишне возгордишься, но сейчас не могу молчать. Ты не только умнее меня, но и гораздо старше, несмотря на малочисленность лет.

— У каждого свои достоинства и слабости, потому не стоит сравнивать людей за пределами отдельных качеств.

— Но у тебя-то недостатков нет! Ты во всем любого превосходишь!

— Ну да! Где уж мне. В своем-то возрасте я все еще не женат и, между прочим, рядом с твоею дочерью, выражаясь твоими словами, чувствую себя мальчишкой.

— Это ты-то?

— Я. И сегодня весь день провел балбесом, говоря с обладателем бесценного сокровища о пошлой политике. А ведь шел-то я сюда совсем с другою целью.

— С какою же?

— Теперь уж поздно отступать, сознаюсь: просить руки Эмилии Павлы.

— И просишь?

— Еще как! Сильнее Африки!

— Ну так бери ее хоть завтра, и руку, и все остальное, кроме души, которая уже давно лежит у тебя за пазухой.

— Завтра, пожалуй, не сумею, а вот в ближайшие ноны обязательно приду.

— Ну и отлично! Если только она раньше не скончается от любви к тебе. Вот видишь, я устраняю твой последний недостаток, и отныне, то есть с будущих нон, ты станешь совершенством.

— Но благодаря тебе и твоей племяннице. Так и всегда человек может достичь совершенства, только объединившись с другими.

Придя домой, Публий сразу же объявил о предстоящей свадьбе. При этом Помпония, сумевшая сдержать эмоции, когда провожала сына на войну, и тогда, когда встречала его с победой, впервые расплакалась на виду у всех. Луций, имевший собственные виды на Эмилию, несколько опечалился, но лишь на мгновенье, а потом воспрял духом и стал шумно поздравлять брата и расхваливать его невесту, словно свою собственную.

Ложась в эту ночь спать, Публий почувствовал давно забытую душевную легкость; гнет мучительных дум о прекрасной иберийке, тяготивший его последние годы, исчез, растворился, как это бывает иногда с тучей под действием солнечных лучей. Он посчитал, что с нынешнего дня женский вопрос окончательно решен для него, и все прежние переживания разом ушли из реальной жизни и как бы превратились во фрески на стенах памяти.

Утром Публий тщательно напомадился аравийскими благовониями, как последний Марк Цецилий, сам при этом посмеиваясь над собою, и отправился к Эмилиям. Там он сообщил Эмилии Павле о своем желании взять ее в жены и получил ее согласие. Был назначен день свадьбы на ближайшие ноны, и в обеих знатных семьях началась интенсивная подготовка к торжествам.