Но самому Публию предаваться предпраздничным настроениям было некогда, и, несмотря на излишнюю возбужденность, он сразу от Эмилиев пошел к Назике. Публий Назика при виде двоюродного брата, повел острым носом и, улыбаясь, нараспев сказал:

— Каким, однако, ты стал эстетом, преобразился в считанные дни мирной жизни.

— Что поделаешь, нет времени, приходится наверстывать упущенное, дабы за несколько дней прожить всю глупость молодости.

— Да-да, я слышал, что ты женишься. Поздравляю тебя: отличный выбор.

— Благодарю за поздравление, но должен заметить, прекрасный у тебя слух; ведь о своих намерениях относительно Эмилии я объявил только что и в нескольких кварталах отсюда.

— Наверное, ты все-таки обмолвился еще вчера, ибо, как говорят, Марк Эмилий уже сегодня утром плясал перед клиентами, словно не он, а они угощают его своими объедками.

— Но-но, ты моего будущего тестя не порочь, он не грек, чтобы плясать всенародно.

— Ну уточним: пела и танцевала его душа, а руки и ноги по-прежнему вели сенаторскую речь.

— Пожалуй, искупив вину перед моим Марком, ты, насмешник, тут же снова провинился. Потому тебе я отомщу и в свою очередь возьмусь за твоего собственного тестя.

— Возьмешься за моего толстячка?

— Именно. Правда, он совсем не толст, а чтобы в самом деле стать таковым, ему надобно дружить со мною.

— Теперь, я думаю, всем желательно дружить с тобою, император.

— Ну, ты-то пока не вправе меня так величать. Вот, когда станешь моим легатом, тогда — другое дело.

— Позволь полюбопытствовать, зачем тебе мой Красс?

— Ты знаешь сына Марка Эмилия?

— Тоже Марка?

— Да. Он получил увечье от проклятых пунийцев, и нужно помочь ему заново определиться в жизни. Я хочу сделать из него авгура.

— Печешься о будущих родственниках?

— Не совсем так, мы давно — друзья, сражались плечом к плечу еще в самнитских ущельях. Тебе пока трудно судить, что это значит.

— Но я уже познакомил тебя с Лицинием.

— Мне необходимо знать о нем все, что знаешь ты, и еще намного больше.

— Хорошо, я ценю любознательность, — съехидничал младший Публий и в течение часа терпеливо отвечал на вопросы дотошного брата.

Расставаясь, Сципион поблагодарил Назику за информацию и еще раз задумчиво повторил:

— Так, говоришь, увлекается правоведением…

Дома Публий побыстрее отделался от клиентов, принесших ему поздравления по поводу предстоящего торжества, и «заперся» с Платоном и Аристотелем, поскольку для обстоятельного разговора на юридические темы мало было знать законы Двенадцати таблиц и преторский эдикт. Два дня он усиленно «беседовал» с греками, «прохаживаясь» с ними по афинским аллеям. Его занятия чрезвычайно веселили брата Луция, который в насмешку говорил, будто Публий занялся штудированием права в преддверии свадьбы, боясь уступить власть в доме молодой жене. На что старший брат отвечал ему советом не зубоскалить по его адресу, а самому подыскать невесту.

На третий день он наконец-то вышел из дома, проведал Эмилию и направился к Назике, который, согласно уговору, должен был пригласить к этому часу Лициния Красса. Таким образом и произошла встреча трех Публиев.

Сначала они вели поверхностный разговор на те темы, которые в последние дни обсуждались почти в каждом римском доме, а именно, о предстоящих консульских выборах и свадьбе Сципиона. Когда речь зашла о женитьбе, Сципион полушутя сказал, будто его подвел к этому шагу добрый пример брата Назики: идиллия мирного счастья двух примерных супругов смягчила зачерствевшее сердце воина. Красс по достоинству оценил этот комплимент, направленный ему окольными путями, и в ответ принялся нахваливать Сципиона, утверждая, что он, как никто другой, подходит для консульства в нынешний трудный период жизни Республики.

— Да, я солдат, — сказал на это Сципион, — и пока идет война, я смею рассчитывать, что смогу принести пользу Отечеству. Успех моих воинов, естественно, при помощи всех граждан, сегодня почти обеспечил мне консульство. Однако жизнедеятельность государства весьма разнородна, я же всю жизнь только воюю и умею управлять армией, но не государством. Потому я с тревогой смотрю в будущее, и меня очень волнует кандидатура на второе консульское кресло. В последнее время ко мне за рекомендацией обращаются многие достойные люди, но я до сих пор не знаю, кого из них поддержать авторитетом своих друзей и испанских побед. Может быть, Марка Цецилия… — тут Сципион назвал еще несколько имен самых никудышных кандидатов и удовлетворенно подметил, как презрительно улыбнулся при этом Красс.

— Да, это все очень достойные люди, — морщась, подтвердил Лициний, — и выбрать из них одного действительно сложно.

— Я считаю, что наступил переломный момент в войне. Народ не может более мириться с присутствием на нашей земле Ганнибала. Ценою великих жертв мы остановили напор пунийцев, постепенно выровняли положение и начали теснить врага. А теперь настала пора перейти в наступление, и в этот решающий период государству необходимо мобилизовать все силы, у его рулевых весел должны встать лучшие люди, оптимальным образом дополняющие друг друга. Меня страшит предстоящая ответственность, но я думаю, что сейчас долг каждого человека, способного принести пользу Отечеству, рисковать, но идти на помощь Родине.

Заронив семя нужной мысли в сознание Красса, Сципион перевел беседу на иное направление и стал делиться своими планами ведения войны. Он рассказал, что давно готовит массированную атаку на карфагенян, для чего обзавелся союзниками даже в самой Африке, и далее развернуто обосновал необходимость переноса боевых действий именно на вражескую территорию. Он считал весьма полезным уже сейчас убедить Лициния в верности избранной им тактики.

Заметив, что брат в принципе уже изложил свою позицию, Назика помог ему перейти к новой теме. Он сказал:

— Ты, Публий, даже накануне свадьбы думаешь только о войне.

— Может ли быть иначе? — отозвался Сципион. — Вся моя сознательная жизнь прошла в битвах, но не длительностью подчинила себе мои помыслы война, а ранами, самые глубокие из которых — душевные. Когда я впервые увидел пунийцев, меня окружали могучие закаленные воины, а через два года из них почти никого не осталось в живых, и я, тогда девятнадцатилетний юноша, считался ветераном, потому что рядом со мною были почти дети, которых пришлось выставить против завоевателя Республике. Что может быть трогательнее их тщедушных фигурок, гремящих воинскими доспехами! Разве можно забыть их лица, глаза, наивно поблескивавшие из-под нахлобученных шлемов! Но я помню и другое. Передо мною и сейчас, как наяву, предстает то жуткое зрелище, когда свирепые Ганнибаловы наемники, пришедшие на эту землю, чтобы нажиться на нашей крови, превратили в груду растерзанного мяса десятки тысяч этих мальчиков. Картины того дня и сегодня заслоняют моим глазам прелести мирной жизни. Кроме того, война отняла у меня близких людей: родственников и друзей. В расцвете лет погибли Аппий Клавдий и Тит Квинкций. Мой сосед по палатке Марк Эмилий получил тяжелое увечье. Бесчисленное количество раз мы вместе мечтали о будущем. Он обладал множеством талантов и в военной, и в гражданской областях. Это чрезвычайно способный молодой человек. Природа создала Марка Эмилия на благо обществу и предназначила для великих дел. Каково же мне теперь видеть его угасание в муках безысходности! И причиной всему — война.

— А что, Публий, твой друг не пытался найти себе дело по силам? — спросил Назика.

— Я неоднократно старался вдохновить его на поэзию или труд историка либо, в крайнем случае, философа.

— Но это не столь уж почетно, — заметил Назика.

— И он говорит так же. Но главное не в этом; Марк не мыслит себя вне общины. Он пытался писать историю самнитских войн, но историк в основном работает для потомков, а Марк желает быть полезен Республике сейчас же, немедленно, как и все мы, тем более, что именно теперь государство, как никогда, нуждается в способных и честных людях. Пока я делаю попытки увлечь его изучением накопленных обществом запасов разума и духа. В настоящее время он увлекся правом, гражданскими и религиозными обычаями, жреческими обрядами и культами, но информация по многим вопросам малодоступна, так как находится у специальных коллегий. Чуть ли не каждый день я заново борюсь с его апатией, всеми силами стремлюсь поддержать его интерес к жизни, но без настоящего дела он вот-вот угаснет… Впрочем, мы слишком увлеклись своими вопросами и отклонились от темы беседы, потому Публию Лицинию, видимо, досадно нас слушать, поскольку он, наверное, даже не знаком с Марком Эмилием младшим.