— Вы не заслужили права достаться в добычу моим заклятым врагам, вы не заслужили права не подчиняться Ганнибаалу, — хмуро ответил полководец.

— Некогда ты призвал нас под свои знамена лозунгом об освобождении нашей страны от римского господства. «Италия — италикам!» — провозгласил ты. Мы — италики и желаем остаться в Италии. Подтверди же хотя бы раз добрые слова добрым же делом! — в отчаянии воззвал к своему кумиру другой офицер.

— Какие еще лозунги! — презрительно возмутился Ганнибал. — «Серебро!» — вот твой лозунг! Хватит разговоров! Вы ослушались Ганнибаала! Серьезность такого преступленья вам растолкуют наши копья!

Повернувшись в сторону африканцев, он крикнул:

— Вперед, мои бравые герои! Все, что захватите у этих италийских выродков, — ваше!

Фаланга, ощетинившись металлическими остриями копий, двинулась на толпу растерянных италиков. Последние не были готовы к бою и потому бросились назад, к морю. Достигнув побережья, они укрылись в знаменитом кротонском храме Геры. Святость места не остановила Ганнибаловых воинов: штурмом овладев обширным зданием, африканцы перерезали своих недавних сотоварищей в том самом храме, в котором незадолго перед тем Ганнибал поместил алтарь с надписью, перечисляющей его подвиги.

— Пусть все знают, что от возмездия Ганнибаала не спасут никакие боги, — мрачно подвел итог своему последнему италийскому деянию полководец.

Одержав эту победу, карфагеняне погрузились на суда и вышли в море. Ганнибал долго смотрел вслед уплывающим в туман берегам. К италийской земле его нестерпимо притягивала неутоленная страсть лютой ненависти, и он, как зачарованный, вглядывался в голубой горизонт, мечтая возвратиться сюда на горе всем римлянам, и даже поклялся себе в этом, но какой-то внутренний голос, раня душу печалью, тихо шептал ему в такт качающимся волнам пророчества о тщетности его надежд.

Магону после поражения от объединенных сил Корнелия Цетега и Квинтилия Вара также не имело смысла оставаться в Италии, и потому он воспринял приказ Карфагена об отступлении в Африку с удовлетворением. Однако путешествие оказалось ему не по силам, но это выяснилось уже в пути: он умер от раны, полученной в недавнем сражении. Несколько его кораблей возле Сардинии попалось римлянам, но большая часть флотилии благополучно достигла карфагенской гавани, доставив в столицу войско, но уже без полководца.

Сципион хорошо подготовился к встрече новых пунийских войск. Блокировав Карфаген благодаря системе укреплений вокруг Тунета, он рассчитывал вынудить противника почти сразу же по прибытии в столицу вступить с ним в генеральное сражение. При этом карфагеняне были бы отрезаны от людских и материальных ресурсов большей части своей страны, а Сципион, наоборот, действовал бы в хорошо освоенной им области, невдалеке от главного лагеря, через который осуществлялась связь с Сицилией. Однако Ганнибал верно просчитал ситуацию и, обойдя карфагенский залив слева, высадился в районе торговой зоны, где у него было более всего единомышленников, в городе Лептисе. Своим офицерам, жаждавшим побыстрее попасть в родной Карфаген, он объяснил такой зигзаг маршрута неблагоприятным знамением, будто бы отвратившим его от прямого пути. Избежав таким образом ловушки Сципиона, он теперь еще и сам угрожал ему с тыла.

Положение римлян, дислоцированных на подступах к Карфагену, стало весьма опасным. Им пришлось оставить большинство укреплений и сконцентрироваться в самом Тунете. Конечно, такой ход событий не был для Сципиона полной неожиданностью. Пунийцы могли бы даже, предварительно зайдя в Карфаген, потом посредством флота перебазироваться на любой выгодный для них рубеж, но в этом случае создавалось бы впечатление, будто они бегут от Сципиона, не отваживаясь вступить в открытый бой, и римляне получали бы психологическое превосходство. Проконсул рассматривал и другие варианты стратегического маневрирования противника, как, наверное, мудрил по-своему и полководец карфагенян. Но как бы там ни было, а Ганнибал показал, что за годы прозябания в Бруттии он не утратил бдительности и, не собираясь с ходу форсировать события, осторожно и расчетливо готовится к долгой позиционной борьбе с соперником.

Но случилась и другая неприятность, которую Сципион действительно никак не мог предугадать. Консул Гней Сервилий Цепион, возомнивший себя гением после незначительной стычки с Ганнибалом, теперь посчитал, что, отправляясь в Африку, враг бежит именно от него. И возмечтав о великой славе завершителя войны, Гней Сервилий без ведома сената покинул порученную ему провинцию и переправился в Сицилию, намереваясь далее двинуть стопы свои в пределы владений Сципиона, дабы преследовать Ганнибала до самых ворот Карфагена.

Узнав об этом чрезвычайном марше, Сципион пришел в ужас. Хотя Публий и был назначен главнокомандующим в африканской кампании до окончания войны, но с прибытием сюда консула, он все же будет вынужден подчиниться высшему магистрату Республики. Несмотря на то, что при сравнительно недавнем введении практики проконсульств, еще не были урегулированы правовые отношения этих, новых магистратов с традиционными, все же консул оставался консулом. Потом, по окончании административного года, Сервилия нетрудно будет призвать к ответу за самовольный уход из провинции и вмешательство в чужую сферу деятельности, но, прежде чем наступит это время, мир может потрясти новая катастрофа, сравнимая разве только с «Каннами». Публий представлял себе, как незадачливый консул, присвоив плоды его трудов, второпях, дабы уложиться в срок своих полномочий, ринется на матерого Ганнибала, и краснел при мысли о грозящем государству позоре. Он, Сципион, всю сознательную жизнь планомерно шел к цели, и вот теперь, в решающий момент, встревает какой-то недотепа, чтобы глупым темпераментом погубить все дело. А ведь Гней Сервилий прошел в консулы как кандидат именно Сципионовой партии. Увы, как яблоко раздора перессорило богинь, так жажда славы рушит связи дружбы и родства.

«Нет, мои воины не подчинятся какому-то Сервилию. Я не набирал это войско, как другие, на Марсовом поле, а создал его сам из воздуха, земли, воли, разума и страсти!» — гневно бормотал Сципион, нервно расхаживая по шатру, и сам же пугался своих слов. Он напрягал ум, лихорадочно ища выход из положения, но мысль невольно возвращалась к пунийцам и Ганнибалу. «Вот главная задача! — думал он. — А мои бестолковые сограждане сочиняют мне посторонние заботы! И кто? Ладно бы, Фабий!»

Публий так и не изобрел какой-либо изящный политический маневр против нежданного соперника, но решил попытаться удержать того в Сицилии до конца года. Он принялся строчить письма своим друзьям. Марк Помпоний и Гней Октавий распоряжались флотом, Виллий Таппул был претором Сицилии — все ключевые в данном деле посты принадлежали лагерю Сципиона. К этим людям он и обратился в первую очередь, требуя от них чинить всяческие препятствия глупости, дабы не допустить ее на арену войны. Писал он и в Рим. «Найдите соответствующее знамение, устройте бурю, землетрясение, что угодно, только остановите негодяя!» — взывал Сципион к Корнелиям, Эмилиям и Цецилиям, не пытаясь даже скрыть свой гнев принятыми дипломатическими выражениями. «Поймите, отстаивая мой империй, вы защищаете Родину!» — увещевал сенаторов Публий.

В эти тревожные дни вернулись из Рима карфагенские послы. Прослышав о срыве перемирия, Лелий и Фульвий не отпустили пунийцев домой и якобы для доклада, а фактически как пленных доставили их к Сципиону. Те в предчувствиях уже мнили себя распятыми на крестах, а потому самым униженным образом взмолились перед проконсулом о пощаде. Сципион заявил, что никогда не разговаривает с коленопреклоненными, и, презрительно отвернувшись, приказал своим людям немедленно доставить их в Карфаген. Кто-то из легатов при этом возмутился и эмоционально напомнил полководцу о надругательстве пунийцев над римскими послами, требуя ответных мер.

— А если на тебя бросится собака, ты, что же, встанешь на четвереньки и примешься облаивать ее на собачий манер? — холодно поинтересовался Сципион.