Бибул и Эмилий общались мало. У юноши был только один кумир — Сципион, а Публиций, видя, что не ему отдают предпочтение, проникся к младшему товарищу пренебрежением и держался с ним холодно.

Публий близко сошелся также с военным трибуном первого легиона Фабием Максимом, сыном диктатора. Их объединила общность взглядов на положение в государстве и оценку хода войны. Они и познакомились во время спора офицеров о тактике полководца. Большинство из них уже тогда критически относилось к затягиванию воины в расчете не на победу в бою, а на то, чтобы взять противника измором, считали такую стратегию позорной для римлян, а заодно отмеривающей лишние дни жизни Ганнибалу. Мало кто держал сторону Фабия, но и те, боясь обвинения в трусости, молчали. Открыто стал защищать позицию диктатора только Сципион. Он убедительно описал, ссылаясь на примеры «Требии» и «Тразименского озера», к чему приводят бесшабашные действия с необученным войском против матерых африканцев, объяснил, что осторожность необходима для того, чтобы приучить солдат к противнику, избавить их от страха перед Ганнибалом, сделав его присутствие будничным явлением. Кроме того, как пунийский вождь всегда изучал своего соперника, так и Фабий теперь, по его мнению, был занят исследованием характерных черт врага, поиском его уязвимых мест, а на это требуется тем больше времени, чем сложнее Ганнибал в сравнении с рядовыми полководцами. После того как молодежь разошлась по своим шатрам, Квинт Фабий подошел к Публию и поблагодарил его, причем не столько за поддержку отца, сколько за восстановление справедливости. Сам он, Фабий, разделяя мысли Сципиона, тем не менее, не мог их высказать, дабы не быть обвиненным в пристрастии ввиду родственных связей с обсуждаемым лицом. Затем они еще некоторое время говорили о происходящих событиях. Подчеркивая свою объективность, Фабий сказал напоследок, что, как ни высоко он ценит отца и сочувствует его нынешней тактике, все же считает, что не ему предназначено выиграть эту войну. За такую откровенную мысль, до которой сам Сципион еще не дозрел, Публий проникся большим уважением к собеседнику.

С тех пор они встречались довольно часто. И Публий, по-прежнему интересуясь личностью диктатора, узнал от его сына много интересного. В частности, ему стало известно, что Фабий старший от рождения был хилым и неповоротливым ребенком и среди сверстников отличался робостью. Многие учителя считали его тугодумом. Однако соображал этот мальчик медленно, но верно. Главной его чертой являлось упорство. Упорство и труд он добавлял к другим своим качествам и тем усиливал их. Так, в школе он медленнее других решал простые задачи, но зато, волей заставляя трудиться свою небыструю смекалку, в конце концов мог одолеть такой вопрос, который другим был вообще непосилен. Так же, как научился пользоваться своим умом, обращая в достоинства даже его слабые стороны, он укрепил и свое тело многими занятиями. Теперь же упорство сделало его принцепсом сената и вторично — диктатором.

Однако один за другим тянулись дни, не приносящие удовлетворения римлянам. Ганнибал маневрировал, шел вперед, назад, вызывал противника на открытый бой, устраивал засады, но неизменно невозмутимый Фабий стоял лагерем на возвышенностях, когда Пуниец предлагал сражение, и двигался, не спускаясь в низины, следом за неприятелем, если тот перестраивался в походную колонну и совершал марш. Никакими бесчинствами на италийской земле карфагеняне не могли спровоцировать Фабия на риск решающей битвы. Избалованные безнаказанностью пунийцы подходили к самому рву римского лагеря и засыпали вал стрелами насмешек. Нагло раздавались финикийские, нумидийские, мавританские ругательства, издевательски звучали испанские и галльские наречия, и лишь латинская речь стыдливо молчала.

Редко Фабий позволял сделать вылазку и отбросить противника от лагеря. Вообще же римляне совершали набеги лишь на отряды пунийцев, посланные за фуражом. Сами они выходили за продовольствием только под охраной конного сопровождения. Причем диктатор никогда не двигался с места, не произведя тщательной разведки.

Настало время, когда его осторожность стала для солдат приторной. Возмущение вызывающим поведением врагов и их собственным бездействием нарастало. Внутренняя энергия войска увеличивалась и грозила, если ей не дать должного выхода, взорвать армейский порядок.

Уважение к полководцу быстро падало, легионеры в насмешку называли его «ганнибаловым дядькой», который заботливо всюду провожает Пунийца, как бы помогая ему грабить Италию. Центром возмущения стал Марк Минуций, который постепенно объединял вокруг себя всех недовольных. Он ораторствовал среди солдат о необходимости проучить заносчивых африканцев, издевательски вопрошал у друзей диктатора: «Не потому ли Фабий бродит по горам и вот-вот заберется на само небо, что прогнали его с земли?»

Когда Максиму передали это и другие подобные высказывания, упрекающие его в трусости, он сказал, что нет ничего зазорного в страхе за Отечество, а истинная трусость — бояться мнения недальновидных людей и идти на поводу у тех, кем должно повелевать.

Мятеж назревал, росло недовольство и в Риме, чем не замедлили воспользоваться враги аристократической партии, впервые поднявшие голову после неудачи их ставленника Фламиния. Но вдруг настал день, когда тактика диктатора восторжествовала.

Ганнибал упорно стремился склонить на свою сторону италийцев и вербовал как отдельных людей, так и целые общины, используя жестокость и милосердие, подкуп и угрозы. Нашлись у него сторонники и во втором по величине и значению городе Италии Капуе. Они принадлежали к группе пленников, отпущенных им на свободу у Тразименского озера. В надежде на них, он двинулся в Кампанию.

Пунийцы направлялись к городу Казину, расположенному на границе кампанских земель с Лацием, чтобы захватить горный перевал на Латинской дороге и отрезать римлян от союзников. Однако проводники, неверно поняв Ганнибала, завели его в окрестности Казилина. Обнаружив ошибку, карфагенский вождь велел распять проводников на крестах. Тем временем пунийская конница под началом Магарбала принялась опустошать и выжигать богатейшую Фалернскую область в надежде силой склонить на свою сторону население.

Войско Фабия при этом размещалось на горном хребте, разделяющем Лаций и Кампанию. Римляне с вершин хорошо видели дымящиеся италийские равнины, и сторонники Минуция говорили, что Фабий издевательски дает им красочные зрелища гибели Отечества. Но в этот раз диктатор избежал бунта, заставив солдат действовать энергичнее обычного. Он разослал легатов во главе сильных отрядов занять окрестные горные перевалы и ущелья.

Ганнибал вскоре понял, что фалернская земля щедра виноградом и фруктами, но не располагает ресурсами настоящего пропитания для его армии, потому поспешил ее покинуть. К этому времени все дороги к Капуе, Риму и Самнию оказались перекрыты римлянами, и, зайдя в ущелье, карфагеняне оказались в ловушке.

Целый день африканцы штурмовали укрепления римлян, перегородившие им путь, но, потеряв восемьсот человек против двухсот у противника, поняли тщетность своих усилий. Закрыв врагу выходы, Фабий с основной частью войска разместился в горах.

Тут-то все и восхитились прозорливостью Максима. Наставшая ночь стала бы последней для карфагенской армии, если бы плащ ее полководца не носил Ганнибал. Пуниец велел привязать к рогам захваченного у италийцев скота охапки хвороста. В самую глухую пору ночи африканцы подожгли хворост и погнали двухтысячное стадо быков в горы, следуя за ним в боевом порядке. Вначале быки шли относительно спокойно, когда же пламя дошло до кожи, они взбесились и понеслись в разные стороны. Римские часовые, увидев, что все горные склоны покрыты мечущимися огнями, возомнили, будто несметные полчища пунийцев идут в наступление одновременно со всех сторон, используя какую-то новую тактику, скрывающую в себе неведомое коварство, и, побросав посты, кинулись врассыпную.