Сципион оставил Пиренеи и направился в Тарракон. Многие поздравляли его, считая кампанию года успешной, несмотря на удавшееся бегство Газдрубала, так как оказалась покорена почти вся Испания, но Публий не слышал похвал, его мысли были далеко отсюда, душою и разумом он находился в Италии.

Очевидно, Газдрубал пополнит армию галлами, да и испанцы, очутившись вдали от своих жилищ, будут вынуждены думать о сражении, а не о бегстве. Тем не менее, Публий оценивал возможности пунийского войска на уровне обычной консульской армии, возглавляемой опытным полководцем, каковых немало в Риме. Главную опасность представляло объединение пунийских сил под командованием Ганнибала. Если таковое произойдет, тогда единственный путь к победе, по мнению Публия — избрать консулом его самого и поручить ему войну с Пунийцем. Сципион понимал, что такое возможно через год-два, когда он завершит войну в Испании и этой победой приобретет достаточный политический вес. Вопрос в том, сможет ли государство продержаться необходимое время против Ганнибала с удвоенным войском? Спокойно поразмыслив, Публий обнаружил в активе своего Отечества все потребные для этого ресурсы. Римские войска никогда не были слабее пунийских, за исключением тех случаев, когда противник располагал подавляющим перевесом в коннице, полководцы же, изучив манеру действий Ганнибала, теперь практически не уступали ему.

В результате мучительных раздумий Сципион пришел к выводу, что поход Газдрубала, несомненно, представляет опасность для Италии, но несравнимую с той, которую несло в себе нашествие Ганнибала, Римское государство ныне совсем не такое, каковым оно было десять лет назад, да и вражеское войско существенно слабее прежнего и по качеству воинов, и по способностям полководца.

Обо всем этом Сципион написал своим друзьям в Риме, а также тщательно перечислил слабые места Газдрубала и дал подробные рекомендации, как действовать против него. Основной совет Сципиона состоял в том, чтобы сразу же ранней весною сконцентрировать все силы на борьбе с Газдрубалом и уничтожить его войско, прежде чем пунийцы освоятся в новых условиях. Если же это не удастся, то взаимодействие двух вражеских армий, по его мнению, лишь затянет войну, но в конечном итоге не воспрепятствует окончательной победе Рима. Кроме того, Публий просил Марка Эмилия прозондировать в сенате вопрос о возможности наделения его, Сципиона, империем в предстоящей весенней кампании на основании факта его профессионального знакомства с новым врагом.

Стараясь использовать все имеющиеся в его распоряжении средства для оказания помощи Отечеству, Публий снарядил свои последние корабли и на них отправил в Италию две тысячи отборных легионеров и девять тысяч иберов, в том числе, тысячу всадников.

Делами провинции Сципион в эту зиму занимался мало, поручив их устройство легатам. Впрочем, и иберы присмирели, увидев, как проворно сами пунийцы разбегаются при появлении римлян. Обстановка в Испании была спокойной. Оставшиеся воинские подразделения карфагенян объединил Газдрубал, сын Гизгона, и увел их на зимовку в глубь Лузитании, а Магон с небольшой свитой и мешком денег переправился на Балеарские острова вербовать наемников из местных жителей, которые были особенно хороши как пращники.

Все время Сципион проводил в бездействии и с тоскою смотрел на море, ожидая вестей из Италии. Никогда прежде друзья не видели его столь пассивным, он ничего не писал, почти ни с кем не разговаривал и не участвовал в войсковых учениях. Окружающие не понимали его беспокойства, поскольку, по их мнению, он вполне добросовестно выполнил свой долг. Эмилий писал из Рима в том же духе. Он сообщал, что в столице все знают, как было дело с Газдрубалом, и потому никто не ставит ему в вину возникшую угрозу Италии, считая такой ход событий неизбежным, как при победе пунийцев в Испании, так и при неудаче. Если бы Сципион преградил карфагенянам путь в Италию и вынудил их вернуться в Африку, то они могли бы переправить освободившиеся войска в Италию прямо из Карфагена.

Однако у Публия были свои особые причины для опасений. Дело в том, что еще осенью на пути от Пиренеев к Тарракону во сне ему привиделся халдей. Тогда, у Нового Карфагена, старик сказал ему противоречивые слова о том, что будто бы его победы обернутся поражениями. Это представлялось абсурдом, но вот теперь в виде сарказма судьбы пророчество стало сбываться.

Прибыв в зимний лагерь, Публий сразу же отправил гонца в Новый Карфаген с заданием разыскать и доставить к нему в Тарракон пресловутого халдея, надеясь так или иначе выведать у него, кто и как внушил ему злополучное пророчество. Однако из Нового Карфагена пришла весть, что мудрец умер чуть ли не на следующий день после памятного пира. Боги оборвали последнюю нить, тянувшуюся от них к Сципиону. Естественно, это не добавило Публию оптимизма.

Он стал ощущать настоятельную потребность очутиться в храме Юпитера на Капитолии, дабы испросить помощь у своих родных богов. Мысленно он представлял себя на скамье у деревянной, обделанной терракотой колонны, в тишине внимающим высшему духу. Иногда ему удавалось сосредоточиться надлежащим образом и достичь субъективного эффекта присутствия в храме. Он напряженно слушал бога и не мог уловить какого-либо предостережения. Публий решил, что италийские боги к нему по-прежнему благожелательны, а вот испанских — он еще не сумел привлечь на свою сторону, хотя эвокация у Нового Карфагена дала положительный результат. Тогда он предпринял единственное деяние, которое было в его силах: принес несколько жертв хозяевам местных небес.

Приближалась весна, но Публий не торопился в поход. Он держал наготове вернувшиеся из Италии корабли, куда они отправили подкрепление, чтобы при первом сигнале из Рима, в случае неудачного исхода сражения с Газдрубалом, устремиться на помощь Отечеству. Сципион понимал, что, возвратившись без разрешения в Город, он не встретит сочувствия в сенате, но в критической ситуации готов был на коленях упрашивать народ о доверии. Он рассчитывал убедить сограждан поручить войну с Газдрубалом именно ему, так как он уже одержал над этим противником победу и, столкнувшись с ним вторично, так же изгонит его из Италии, как прежде — из Испании. А, заручившись поддержкой народа, можно было бы получить империй и помимо воли большинства сенаторов.

В прошедшем году, несмотря на отсутствие крупных битв, государство неожиданно постигло суровое несчастье: почти одновременно и бесславно погибли оба консула. Первым консулом был тогда избран Клавдий Марцелл сразу, после того как, будучи очернен народными трибунами из-за якобы намеренного затягивания войны, он прибыл в Рим и убедительно отвел возводимые на него обвинения. В сотоварищи ему народ определил столь же горячего человека Тита Квинкция Криспина.

В тот год консулы решили объединить свои усилия, чтобы окончательно разделаться с Ганнибалом. Оба они торопились отправиться к войскам, но особенно спешил Марцелл, разгоряченный прошлогодней неудачей и стремившийся поскорее на деле доказать народу неосновательность сомнений в его талантах. Однако религиозные мероприятия, призванные отвести гнев богов, явленный людям грозными знамениями, надолго задержали консулов в Городе. Оказавшись, наконец, во главе своих легионов, они стали яростно теснить Пунийца, который понимал, что против двух консульских войск в открытом бою ему не устоять, и потому отступал, всячески уклоняясь от столкновения с противником. В этой ситуации Ганнибал мог уповать только на удачную засаду или какую-либо иную хитрость. Вскоре он действительно сумел подстроить римлянам ловушку. Консулы, видя пассивность пунийцев, решили начать осаду Локр и выделили для этой цели часть тарентийского гарнизона. Агентура Ганнибала сообщила ему о плане противника, и на дороге из Тарента в Локры была устроена засада. Римляне не ожидали появления карфагенян на своем пути и, застигнутые врасплох, потеряли две тысячи человек убитыми и полторы — пленными. Эта неудача совсем взбесила Марцелла. Всю жизнь не знавший равных в поединках, он даже стал мечтать о личной встрече с Ганнибалом, что было немыслимо при чрезвычайной осторожности Пунийца. Так или иначе, но Марцелл не мог более терпеть перед собою врага, он рвался в бой.