Друзья, забыв о времени, беседовали вплоть до обеденного часа. Они обсудили характеры и политическую ориентацию нескольких десятков наиболее видных сенаторов и выработали линию поведения по отношению к каждому из них.

Сципион уже давно предпринял все меры для подготовки к весеннему походу, и теперь, с возвращением Лелия, ничто более не задерживало его в Тарраконе. Дороги еще не пришли в норму после дождливой зимы, поля и луга были голы, но Публий торопился. Он желал вести войну на чужой территории, чтобы не подвергать лишениям принявшие его сторону народы, а также — не искушать их близостью противника, не подавать лишнего повода для измены. О снабжении армии на тот период, пока земля не породила новый урожай, он договорился с вождями дружественных племен. Загодя наметив свой маршрут, Публий позаботился о том, чтобы по пути следования не встретить ни одного врага. Всю зиму он щедро раздавал иберам подарки и обещания. Народы, не догадавшиеся прислать к нему мирные делегации, по его инициативе были склонены к этому их соседями. Так что в походе на юг он вправе был повсюду ожидать радушный прием.

Сципион рассчитывал расправиться с тремя пунийскими войсками поочередно, но, во избежание неприятностей при неожиданных отклонениях от намеченного плана кампании, решил максимально увеличить свою армию, для чего снял моряков с кораблей и пополнил ими пехоту. По трагическому опыту старших Сципионов он знал, что нельзя полагаться на испанцев, а потому имел в виду, что большая часть войска обязательно должна состоять из римских граждан.

Итак, римляне бодро выступили из лагеря и, не встречая препятствий, быстрыми переходами устремились в глубь Испании. Вначале войско двигалось прошлогодним маршрутом, но, пройдя чуть более половины пути до Нового Карфагена, свернуло к Кастулону, проследовало по плоскогорьям севернее этого города и вышло к реке Бетис.

Газдрубал Барка едва очнулся от зимней спячки и неуверенно продвигался навстречу римлянам. Варвары в его войске волновались, и почти каждый день какой-либо отряд покидал пунийцев и уходил к Сципиону. При таком положении дел Газдрубалу опасно было вступать в сражение, но и откладывать битву не представлялось возможным, так как силы пунийцев постоянно таяли.

Сципион по отцовским письмам и рассказам ветеранов в достаточной степени представлял способности соперника. Он мог судить о Газдрубале как о довольно квалифицированном полководце, но много уступающем старшему брату. Даже в коварстве, этой фамильной черте Баркидов, он был гораздо мельче, чем Ганнибал, который с устрашающим бездушием, надменно переступал через самые основополагающие, сформировавшиеся за тысячелетия совместной жизни людей нормы морали, и этим был непредсказуем и грозен для тех, кто не мог перешагнуть в себе человека. В схожей ситуации, когда каждый из них оказался запертым в ущелье: Ганнибал — Фабием, а Газдрубал — Клавдием Нероном, второй, затянув лживые переговоры, притворством, хитростью спасся от плена и даже не смел помышлять о большем, тогда как Ганнибал изощренной выдумкой, вызывающе смелой операцией попрал, казалось, волю самих богов, загнавших его в ловушку, перевернул события кверху дном и из неминуемого поражения добыл победу.

Проанализировав известные ему поступки Газдрубала, Сципион мысленно проник в его оболочку, как бы на какое-то время сам став Газдрубалом, и обшарил все закоулки его души. На миг ему показалось, что стоит перед ним Баркид совсем прозрачный. Однако Публий не переоценивал свои впечатления о пунийском вожде и предполагал тщательно корректировать сложившийся образ по ходу действий.

Вообще, мнения Сципиона о людях всегда были открытыми для углубленья, он не выносил окончательных приговоров. Но эти уточнения в основном шли именно в глубь, а не вширь, так как первым делом он стремился определить границы возможностей оппонента, которыми природа очертила его ум и сердце, а уж затем — изучать его детально в установленных пределах.

В последний момент оставили лагерь пунийцев и пришли во главе своих войск к римлянам два могущественнейших вождя Испании — Индибилис и Мандоний. Публий знал, что Индибилис принимал участие в последней битве его отца, и теперь, глядя в мужественное лицо этого рослого, сильного человека, испытывал и ненависть за причастность его к смерти отца, и гордость от того, что эта грубая сила сломлена им, Публием, и склонилась в покорности пред Римом. Но в конце концов оба чувства оттеснились на задний план расчетом. Варвар был нужен ему, впрочем, значение имела не столько его дружба, сколько — отсутствие вражды, а потому Сципион принял величавого князя достаточно любезно, ввиду необходимости простив ему прошлое так же, как он простил пока мятежные города Кастулон и Илитургис, предавшие старших Сципионов.

В своей речи Индибилис проявил ум и достоинство, равные мужественной красоте его облика. Он не похвалялся подобно другим варварам своим переходом на сторону римлян, так как справедливо полагал, что перебежчик в любом стане должен вызывать настороженную подозрительность, и просил не считать его человеком непостоянным, на которого нельзя положиться, ибо надменным и корыстолюбивым карфагенянам он служил не по доброй воле, там же, где его ждет уважение к себе лично и своему народу, он и проявит лучшие качества. Сципион одобрил его стремление к союзу, основанному на понятиях чести и достоинства, а не купленному за деньги, и сказал, что будет судить о нем не по прошлым делам, а по настоящим. На том они пока и разошлись.

Сципион тщательно следил за продвижением врага, и, когда противников разделял только двухдневный переход, он расположил солдат на отдых раньше обычного. К концу следующего дня, часа за два до наступления темноты, в полном соответствии с расчетом Публия, войска встретились недалеко от города Бекула. Пунийцы уже возводили лагерь, готовясь к ночлегу, но римляне прямо с марша атаковали их передовые посты. Воодушевление нападающих, ведомых молодым, уверенным в себе полководцем, было столь велико, что карфагеняне обратились в бегство и едва сдержали натиск римлян у ворот своего лагеря. Казалось, только позднее время заставило Сципиона отступиться от мысли с ходу уничтожить врага.

Публий провел эту атаку исключительно для достижения морального превосходства над противником, что имело особое значение в ситуации, когда половину войск с обеих сторон составляли испанцы. Прежде многие иберы, будучи расположены к союзу с римлянами обходительностью проконсула, сомневались в их силах, так как захват Нового Карфагена, несмотря на всю его эффектность, все же — не битва в чистом поле с регулярными пунийскими войсками. Теперь же эмоциональные варвары в обоих лагерях заразились продемонстрированным римлянами презрением к карфагенянам.

Вечернее время для этой операции Сципион избрал по двум причинам: во-первых, чтобы не завязывать настоящего сражения, которое ввиду отсутствия должной подготовки могло бы обернуться неудачей и было невыгодно ему даже в случае победы, потому как в данной обстановке у противника оставались бы пути для спасения бегством; а во-вторых, чтобы придать делу вид стихийной стычки и тем избежать традиционного религиозного ритуала, так как возможный неблагоприятный исход жертвоприношения нарушил бы его планы.

Итак, солдаты из авангарда Сципионова войска, досадуя на приближающуюся ночь, отнявшую, по их мнению, верную победу, нехотя вернулись к месту расположения остальных сил, где уже шли работы по устройству лагеря. Здесь все с нетерпением и надеждой ждали следующего дня.

Противоположное настроение было в другом стане. Африканцы, подавленные неудачей, с сумрачным видом бродили между палаток, опасаясь спать, и подозрительно косились на испанцев, а те собирались кучками и таинственно шептались о чем-то, украдкой поглядывая через вал.

Газдрубал долго размышлял над создавшимся положением и мимоходом посылал проклятия самоуверенному мальчишке-Сципиону, которому удивительно везло в его экстравагантных проделках. Наконец он решил, что полководческий талант не позволяет ему бездействовать, смиренно ожидая милости от судьбы. Он собрал офицеров и велел им без лишнего шума поднять воинов с целью покинуть лагерь.