Марцелл, взойдя на башню, увидел перед собою огромный, не уступающий размерами Риму, а может быть, даже и Карфагену, прекрасный город с многовековой славной историей и под впечатлением от резкого контраста недавнего величия этого титана и предстоящего ему в ближайшие дни сокрушительного падения прослезился.

Обнаружив, что в Ахрадине и на укрепленном обрывистом холме — Эпиполах враг готов отразить любой штурм, Марцелл прекратил атаку и приступил к осаде.

В Эпиполах осажденные затягивали переговоры о сдаче, надеясь на прибытие в Сиракузы пунийца Гимилькона и их соотечественника Гиппократа с войсками. Однако надежды не оправдались, и им вскоре пришлось сдаться. Ахрадина и Остров поддерживались с моря флотом пунийца Бомилькара, и их положение было более устойчивым.

Захваченную часть города Марцелл отдал на разграбление солдатам, вознаграждая их за длительные труды, но предварительно поставил охрану в домах друзей римлян.

Когда подошли к городу армии Гимилькона и Гиппократа, Марцелл сам оказался в осаде. Но римляне выстояли в сражении на два фронта: против Эпикида с одной стороны и пунийцев — с другой. После этой битвы, показавшей примерное равенство сил, борьба перешла в фазу пассивного противостояния. Настала осень с ее нездоровой погодой, и в обоих войсках, но преимущественно среди карфагенян, стала свирепствовать чума. Такое явление не раз наблюдалось в здешних краях и в прежние времена, спасая Сиракузы от захватчиков. Теперь же чудовищная болезнь за несколько месяцев поглотила всю армию пунийцев вместе с полководцем, после чего их сицилийские союзники разбрелись по своим городам. У римлян потери были огромны, но все же войско осталось боеспособным.

Тем временем Бомилькар привел из Карфагена в помощь своим сторонникам в Сиракузах гигантский флот из ста тридцати военных кораблей и семисот — грузовых. Марцелл смело выставил против этой армады свою немногочисленную эскадру, и пуниец струсил. Опасаясь принимать бой в неблагоприятных осенних условиях на перегруженных солдатами и продовольствием судах, он вернулся в Африку.

Сиракузяне потеряли всякие надежды выстоять и начали сожалеть о своем отпадении от римлян. Они вспоминали, как счастливо жили пятьдесят лет в дружбе с этим могучим государством, и укоряли друг друга в измене ему. И тут вдруг выяснилось, что никто из них никогда и не желал перехода к Карфагену и не они вовсе потрясали кулаками на площадях, требуя казни римских сторонников, не они три года воевали с римлянами. Сотни тысяч этих людей теперь считали себя невинными жертвами двух подосланных Ганнибалом полупунийцев Эпикида и Гиппократа да еще малолетнего царя Гиеронима.

Видя, что дело плохо, сам Эпикид морем бежал в Агригент. Падение Ахрадины назревало. Марцеллу предложил помощь один испанский офицер из вражеского гарнизона. Он впустил римлян на свой участок стены. Развивая этот успех, римляне вскоре овладели крепостью на острове и частью Ахрадины, Марцелл понял, что город уже не способен обороняться, и вернул воинов, желая предотвратить погромы. Затем, уступая требованиям солдат, он все же подарил им Ахрадину, этот самый роскошный и богатый район города. Те, торжествуя, крушили все на своем пути. Один легионер ворвался в квартиру Архимеда, когда тот в увлечении, не слыша воплей и грохота штурма, чертил геометрические фигуры, и, не зная, кто перед ним, убил ученого старца. Впрочем, возможно, солдат лишь ради оправдания сослался на невежество. Может быть, он расправился с Архимедом сознательно, из мести, ведь хитроумные изобретения прославленного механика, приводившие в восторг представителей последующих эпох, отняли жизни у тысяч римлян, среди которых могли быть родственники и друзья злосчастного легионера.

Однако Марцелл очень сожалел о смерти великого ученого, устроил ему пышные похороны и щедро одарил его родственников.

К моменту штурма город был крайне истощен, и победителям, как и побежденным, пришлось бы туго, если бы не удачные действия начальника флота Тита Отацилия. Он незадолго перед тем совершил нападение на ливийское побережье в районе города Утики и с богатой добычей прибыл в Сиракузы, поддержав город продовольствием.

Марцелл отправил в Рим великие богатства, захваченные в Сиракузах по праву войны, среди которых выделялись статуи и картины — символы культуры, впервые оцененные римлянами.

Устроив дела в покоренном городе, проконсул с частью войска двинулся к Агригенту, где еще оставались силы пунийцев во главе с Ганноном и Эпикидом. Разбив их в большом сражении, он победителем вернулся в Сиракузы и расположился на зимовку.

В Испании судьба, много лет благоприятствовавшая римлянам, вдруг сделала крутой вираж.

Братья Сципионы посчитали, что настала пора очистить эту страну от пунийцев. Римлянам противостояли два войска: Газдрубала Барки и объединенное — Магона Барки и Газдрубала, сына Гизгона. Сципионы полагали, что если они разгромят одну вражескую армию, то вторая скроется в горах, и война снова затянется. Потому, желая предотвратить такое развитие событий и стремясь разом покончить с противником, они разделили свои силы. Публий взял из общего войска две трети римлян и италийских союзников, Гней к оставшейся трети римлян присоединил двадцать тысяч кельтиберов, поступивших к нему на службу за деньги, на тех же условиях, на каких прежде они нанимались в войско карфагенян.

Публий Сципион выступил против Магона и второго Газдрубала. На равнинной местности, где происходили эти события, римлян особенно беспокоили нумидийцы, которыми руководил стремительный Масинисса, прибывший в Испанию после победы над Сифаксом. Положение осложнилось еще и тем, что на помощь пунийцам двигался иберийский вождь Индибилис со своим многочисленным войском. Римляне, отмахиваясь от нумидийцев, как от пчел, выступили навстречу Индибилису, чтобы уничтожить его, прежде чем ему удалось бы поприветствовать пунийских полководцев. Однако Масинисса не позволил армии Публия оторваться далеко от карфагенян, и когда в длинной узкой лощине римляне вступили в сражение с испанцами, то вначале на поле боя прибыли нумидийцы, а затем подтянулись и карфагеняне. Римляне попали в окружение, но с обычным хладнокровием и порядком отражали врага, наседавшего со всех сторон. Сил у них было достаточно, чтобы избежать поражения даже в такой ситуации. Но все изменилось, когда погиб Сципион, бившийся в первых рядах. Его осиротевшими солдатами овладело отчаяние, плотный строй дрогнул и стал распадаться, карфагеняне воспользовались этим, и римляне пустились в бегство, во время которого почти все были изрублены.

Гней Сципион очень скоро также попал в критическую ситуацию. Газдрубал Барка, хорошо знавший нравы местного населения, заплатил вдвойне кельтиберам, и они покинули римлян. Гней остался с кучкой легионеров посреди равнин, наполненных пунийцами и нумидийцами. Когда же его солдаты увидели среди врагов воинов Магона и другого Газдрубала, то поняли, что войско Публия погибло, и окончательно впали в уныние. Гней Сципион пытался отступать, чтобы уйти из открытой местности, но близлежащие города Илитургис и Кастулон не приняли его, и в конце концов он был загнан нумидийской конницей на пологий холм. Римляне даже не смогли возвести обычные укрепления, так как на голой возвышенности отсутствовал лес, а грунт не поддавался лопате. Они кое-как загородились обозными телегами и вьюками. Однако такой вал был ненадежной защитой. С первого же натиска пунийцы захватили лагерь. Сципион погиб в самом начале штурма, и противник разметал его войско в клочья.

Если бы Публию сказали, что Ганнибал вошел в Капенские ворота, эта весть не так поразила бы его, как сообщение о гибели отца и войска. Он давно привык получать из Испании добрые вести, много лет с надеждой смотрел на запад и ожидал, что вот-вот Сципионы закончат дела в далекой стране и со славой вернутся в Рим, дабы положить предел победам Ганнибала. Сколько раз он предвкушал триумф своего отца! И вдруг такое… Он не поверил, посчитал, что этого не может быть. Но его неверие лишь усугубляло ощущение трагедии. Если бы возможно было вернуть начало года! Он поехал бы в Испанию трибуном или даже легатом и, будучи рядом с отцом, не позволил бы смерти занести над ним свою зазубренную косу.