Остаток того дня, когда было получено страшное известие, Публий лежал больным, уткнувшись в подушку. Едва он воспрял духом, едва государство оправилось от ужасных поражений и стало увереннее вести войну, как вдруг снова оказалось на краю гибели. Сципион понимал, что значит для пунийцев Испания, ведь только с одного испанского рудника Ганнибал ежедневно получал триста фунтов серебра. Теперь следовало ожидать, что Карфаген, проглотив и переварив эту огромную страну, со всею силой обрушится на Италию. Отец погиб, гибнет и Отечество… Публий ощутил себя вдвойне сиротою.

Ночь принесла его впечатлительной натуре кошмар болезненных видений. Ему отчетливо представала картина краха войска. Он словно присутствовал там, в Испании, и видел процесс окружения, панику, бегство и, как следствие, избиение легионов, метания отца, который, несомненно, до последнего дыхания был в строю и предпринимал все, что было в его силах. Мерещились «Канны», где вместо Павла бросается на вражеский строй Публий Сципион, где вместо Минуция Руфа с пронзенным лицом падает Сципион, вместо Сервилия под копытами нумидийских коней гибнет Сципион, вместо бесславия Теренция, реет над долиной позор Сципиона, где так же, как и прежде, истекает кровью Родина. Он видит поле «Канн», и в каждом из пятидесяти тысяч трупов ему чудится окаменевшее лицо отца. Он вновь слышит ночные «Канны», пиршество хищников, терзающих тела на поле боя, и тут же все это пронзает вопль души отца, рвущейся из холодной мертвой груди к небесам. Успела ли она вознестись в обиталище богов раньше, чем зубы шакала впились в ее прежнее жилище, раньше, чем ворон выклевал глаза, которыми она взирала прежде на людей? Публий Сципион остался без погребения, и африканские загребущие руки шарили по его трупу в поисках серебра!

Публий чувствовал, что сходит с ума, но вдруг замирал пред новым виденьем. В Рим входят пунийцы, самовлюбленный Ганнибал с колесницы надменно смотрит на толпу понурых сенаторов в цепях. Внезапно он останавливается и, вглядываясь в пленных, небрежно указывает пальцем в первый ряд, спрашивая своих: «А это кто? Что за юноша с такою благородною осанкой, столь смешною при цепях? Так молод, и сенатор». «Это Публий Сципион, поверженный сын побежденного тобою консула», — отвечают ему. Потом варвары рушат форум, статуи богов в храмах и предков — в атриях, оскверняют скамью в Капитолийском храме, где Публий мечтал о славе. Рим в руинах. Африканцы терзают женщин, пунийцы грабят храмы, галлы жгут дома, режут детей и, горланя дикие песни, пьют вино из черепов. На что бессмертие богам, когда не станет Рима! На что взирать божественным очам в осиротевшем мире, где все и всех распродадут пунийцы!

Он снова «видит» отца в кошмаре гибели собственной армии, в безысходности поднимающего взгляд к небесам. Но боги далеко. Может быть, в этот страшный миг он мыслью устремился к сыну? К кому еще воззвать возможно? Кто другой способен теперь поднять из руин его дело и его имя? Через некоторое время Сципион уже отчетливо ощущает обращенный к нему взор отца, без слов диктующий наказ не дать ему погрязнуть в бесславии под обломками Отчизны. Будет живо государство, и отец хотя бы восковым изображением вернется домой в сонм предков и, стоя в атрии, насладится созерцанием счастливого потомства.

В утренних сумерках Публий поднялся с ложа ночных пыток и на размытых, едва проступающих сквозь мрак контурах знакомых предметов своей комнаты увидел как бы пелену, где выцветшими, полупрозрачными красками слабо проступала ночная картина триумфа Ганнибала. И снова надменный пуниец тычет пальцем в лицо Сципиона, но Публий ему говорит: «Нет, будет наоборот!» И карфагенянин, беснуясь в гневе, растворяется в проблесках рассвета.

Публий тщательно привел себя в порядок, смыл с лица ночные страсти и через служанку вызвал мать. Она предстала перед ним тихо, как призрак, глаза ее ввалились, но лицо было спокойным. Прибежавший следом Луций хныкал, но Публий встряхнул его и велел замолчать, а в будущем — беспрекословно слушаться его, Публия, так как он теперь глава семьи.

Вести быстро распространяются в народе, особенно — дурные. У порога дома уже толпились клиенты и друзья рода Сципионов. Публий накрыл голову краем тоги, словно при жертвоприношении, облачился в темный плащ и первым вышел к гостям. Через несколько мгновений перед толпой предстала жена погибшего, которая в течение минувшей ночи, казалось, обратилась в бестелесный дух и передвигалась теперь, как бы не касаясь земли. Она была одета в снежно-белую столу, символизирующую цельность и чистоту души покойного, по плечам ее раскинулись серебрившиеся сединою длинные волосы, каковые прежде всегда были уложены в компактную строгую прическу. Скорбный вид матроны исторг у присутствующих тяжкий вздох. Вместе с матерью вышел и Луций. Еще час назад он вел себя, как мальчишка, хотя и воевал уже в легионах Фабия, но теперь принял сосредоточенный, самоуглубленный вид, беря пример со старшего брата.

Публий поблагодарил пришедших за оказанное внимание и пригласил их в дом. Рабы внесли в атрий уже приготовленную восковую маску того Публия Корнелия Сципиона, который отныне причислялся к манам рода. Публий двумя руками взял изображение, посмотрел на знакомые черты у чуждого предмета и поставил его на каменный фундамент в нише, где в скором времени должен был появиться бюст отца, после чего произнес короткую хвалебную речь во славу погибшего.

День был однообразен и бесконечно длинен. Скорбящая семья выслушивала соболезнования, на которые Публий отвечал стандартными словами вежливости. Сципионов посетили сотни людей, в том числе, десятки сенаторов. Бесчисленные лица гостей слились для Публия в один горестный лик сочувствующего Рима. Несмотря на кажущуюся отстраненность чужих переживаний, к концу дня Публий почувствовал некоторое успокоение, словно каждый из посетителей, покидая дом, уносил с собою частицу его страданий. Двоюродный брат Публия, сын Гнея Сципиона, тоже Публий по прозвищу Назика, что означало остроносый, придя утром с другими гостями, остался и после их ухода, чтобы помогать в исполнении необходимого ритуала. Во второй половине дня к нему присоединились все остальные члены семейства Гнея Сципиона, которые сами были едва живы от страха за своего хозяина и тревожно ждали дальнейших известий из Испании. Вечером Публий принес очистительные жертвы Церере.

В последующие дни поток соболезнующих стал постепенно затихать. А через месяц Рим узнал о гибели Гнея Сципиона и его легионов, столь же трагичной, как и смерть младшего брата. И вновь к домам Сципионов потянулись вереницы сочувствующих.

Между тем настала пора выборов. Для их проведения в Рим прибыл консул Аппий Клавдий. В первый же день он встретился с Публием и после обычных соболезнований сказал, что тому пора занять место отца во главе войска. Он выразил готовность оказать необходимую помощь на выборах. Но Сципиону теперь было не до того, да и обычаи не позволяли ему добиваться магистратур в течение ближайшего года из-за траура. Он не выставил свою кандидатуру.

Несмотря на подавленность и сосредоточенность на постигшем его горе, Сципион все же подробно расспросил Аппия о его боевых действиях, особенно в части, касающейся Ганнибала, и таким способом пополнил свой багаж знаний о противнике. Аппий Клавдий, бывший некогда вместе с ним, Публием, военным трибуном, уже сражался с Ганнибалом как полководец и не проиграл ему. Поистине нет ничего невозможного на свете! Настанет день, когда и он, Сципион, двинет легионы против надменного Пунийца — верил Публий.

Консулами на предстоящий год избрали Гнея Фульвия Центимала и Публия Сульпиция Гальбу, прежде не занимавшего ни одной курульной должности. Но главная роль в италийской войне осталась за проконсулами Аппием Клавдием и Квинтом Фульвием, которые продолжали осаду Капуи. Целью борьбы с Капуей было не только возмездие за предательство, но и организация наглядного урока всем союзникам. На этот город решили не тратить солдатские жизни и взять его измором, сыграв на безволии кампанцев.