— Нет-нет, мне нужно это знать, — заверил Красс, — ведь рассказанная тобою, Сципион, трагедия — характерная черта нашего времени, такие израненные судьбы — наша общая беда. И мы вместе должны искать способы, как помочь таким людям.

Итак, Сципион благополучно посеял в голове Красса вторую мысль, теперь следовало не мешать им обеим прорасти и переплестись в единый букет. Большая часть задачи была решена, оставалось только присыпать семена слоем доброй почвы, но в свете растревоженных воспоминаний, ему расхотелось продолжать разговор. Однако во имя той же памяти о погибших и о том же Эмилии, он должен был завершить свое дело.

Сципион грустно посмотрел на Лициния и стал расспрашивать его, где можно достать те или иные книги для Марка по перечисленной ранее тематике, и таким образом он постепенно втянул его в диалог по юридической части. Назика в это время куда-то отлучился.

Сципиона не особенно интересовали вопросы права, но сейчас, встретившись с умным и знающим собеседником, он в конце концов увлекся и благодаря искреннему вдохновению произвел должное впечатление на Красса.

Тем не менее, по некоторым положениям между ними разгорелся спор. Так, оба они различали высшую, истинную справедливость и людские, писаные законы, которые хороши или плохи в зависимости от нравов породившего их государства. Но Красс утверждал, что абсолютный закон — есть эталон, данный человечеству богами, а Сципион считал его выражением реальных связей, наложенных на людей их общественной природой. Понятия божественного промысла у Красса и природы у Сципиона в процессе их раскрытия неоднократно сближались, так как Сципион признавал, что боги присутствуют в людях и, в конечном счете, через них реализуют свою волю, позиции оппонентов разделяла призрачная грань, но, когда казалось, будто эта межевая полоса вот-вот растворится, она вдруг снова углублялась, превращаясь в непреодолимый ров разногласий.

Они так и расстались, лишь укрепившись каждый на своих собственных позициях, но при этом были весьма довольны друг другом и с нетерпением ожидали продолжения спора в будущем. Прощаясь, Красс выразительно сказал:

— Нет, Корнелий, ты не только солдат.

Когда Лициний ушел, Назика попросил Сципиона задержаться. Юноша принялся смаковать их общий успех в воздействии на своего тестя, но, видя, что брат выглядит слишком утомленным и не проявляет восторга, хотя и удовлетворен итогом встречи, он лишь попросил рекомендаций относительно дальнейшего поведения при общении с Крассом и отпустил его. Однако у порога Назика снова окликнул Сципиона и, подойдя поближе, тихонько сказал:

— Я знаю, что тебе сейчас не до меня, но все же ответь на мучительный для меня вопрос. Ты стремишься к высшей магистратуре, чтобы попасть в самое пекло войны, жаждешь встречи с Ганнибалом, этим чудовищем, плавающим по горло в крови наших соотечественников, которого никто из нас так толком и не победил в открытом бою. Нет ли в тебе страха, сомнений, каковые есть во мне? Почему ты столь уверен в своей победе?

— Я добьюсь успеха, потому что я обязан победить именно ввиду сказанного тобою, — устало, но твердо и даже с нехарактерной для него жесткостью произнес Сципион. — А уверенность в своем превосходстве у меня основывается на трех противопоставлениях: я — римлянин, а он — карфагенянин; я — Сципион, а он — Ганнибал; я знаю его насквозь, а он не имеет обо мне представления.

— К этому можно добавить и четвертое, правда, менее существенное, — после некоторой паузы, усмехнувшись, сказал Сципион, — я моложе; он уже исчерпал себя, он устарел.

Через день после беседы со Сципионом Красс уже сам искал встречи с ним и подговаривал зятя устроить ему такую аудиенцию. Сципион с готовностью откликнулся на призыв, но при следующем свидании не форсировал события и говорил на отвлеченные, в основном, теоретические темы, игнорируя всяческие попытки Лициния перевести речь на обсуждение нынешних политических событий. Правда, Красс не скучал и в этот раз, поскольку Сципион предложил его осмыслению весьма оригинальные идеи.

А еще через день подгоняемый приближением выборов Публий Лициний Красс, Великий понтифик, уже сам пришел к Сципиону, прихватив с собою для приличия Назику.

На этот раз Красс не стал прикрываться любознательностью, а прямо заговорил о деле. Он сказал, что очень кстати встретил Назику, якобы шедшего к Сципиону, и присоединился к нему, так как уже давно намеревался поделиться со своим новым другом некоторыми соображениями относительно младшего Эмилия.

— Меня очень тронул твой рассказ, Сципион, о судьбе этого молодого человека, — произнес он сразу после приветствия и общих вступительных слов. — Я еще тогда взглянул на войну по-иному, как бы с другой стороны, и решил впредь более серьезно заботиться о людях, пострадавших за Отечество, как твой товарищ.

— Будет замечательно, если ты, Лициний, возьмешь над ним шефство и привьешь ему вкус к тем областям человеческого знания, каковыми сам владеешь в совершенстве, — отозвался Сципион.

— Я сделаю больше. Я не только привлеку его интерес к искусству и таинствам подведомственных мне коллегий, но и возвращу этого человека государству. Я намерен сделать его жрецом.

— Превосходная мысль! — с нескрываемой радостью воскликнул Сципион. — Вот здорово, если бы Марк стал авгуром! Думаю, такая должность будет ему интересна и посильна. И ведь какой почет! Я сегодня же поговорю с ним.

— Да, Публий, подготовь его к такому шагу и поскорее познакомь нас. У меня неплохие отношения с Эмилиями, и я сам мог бы навестить Марка, но будет лучше, если я предстану перед ним как твой друг. Правда, роль авгура я пока не обещаю, ведь по обычаю от жрецов этой коллегии требуют не только нравственного, но и физического совершенства. Однако мы посмотрим, сколь серьезна хромота юноши и, надеюсь, уладим этот вопрос, в крайнем случае, предложим ему что-либо равноценное.

— Лициний, возвращая к реальной, активной жизни моего Марка, ты спасаешь и частичку моей души! Скажи, чем я могу отблагодарить тебя?

— Кто-то из наших мудрых предков изрек: «Наибольшая несправедливость — требовать платы за справедливость». Если добро делается в уплату за какую-либо услугу, то это уже не добро, потому я хочу, чтобы наши отношения строились на иной основе и были свободны от пут посторонних интересов. Пусть мы будем чувствовать долг только перед Отечеством.

— Прекрасно, Лициний! Если бы я был красноречив, то выразил бы свое мнение по данному вопросу точно такими же словами.

— Очень хорошо, Публий Корнелий, что у нас такое отличное взаимопонимание. Это особенно ценно в свете некоторых моих ближайших планов.

— Я заинтригован, Лициний. После проявленного тобою великодушия, я уже готов ожидать от тебя самых возвышенных и благотворных идей.

— Поговорив с друзьями, я удостоверился в справедливости своих первоначальных мнений относительно предполагаемых магистратов наступающего года, а именно — могу прямо сказать, Публий — навязываемые тебе в коллеги люди — полнейшие ничтожества, своего рода — теренции варроны. Недобрые люди, завистники готовят их в консулы и преторы, чтобы вредить тебе. И это тогда, когда Ганнибал все еще находится в Италии. Я мирный человек по своему характеру, но при встрече с подлостью любой честный гражданин кипит воинственностью. Я, Публий, намерен выставить свою кандидатуру в консулы, естественно, если ты одобришь мое решение, ведь мы должны действовать согласованно.

— Да, Публий Красс, едва ты сейчас заговорил, я сразу догадался, какую мысль вдохнули в тебя боги. Будешь ли ты после этого утверждать, что не Юпитер привел тебя ко мне? Для меня бесконечно дорог мой несчастный друг, но Родина вообще бесценна, потому как она включает в себя не только всех окружающих нас людей, но также предков и потомков. Отдельный человек нам друг, пока он жив, но в понятии Отечества живут и все умершие друзья. И вот ты, вначале явившись, чтобы спасти моего Марка, теперь идешь на помощь Родине. Вдвоем с тобою нам под силу великие дела. Ступай белить тогу, Красс.