Римляне возвели мост через Пад и стали лагерем в непосредственной близости от врага.

Тут воспоминания Публия о недавнем прошлом слились с настоящим, и мысли обратились в будущее. Завтра предстоит решительное сражение. В случае победы римлян Ганнибал окажется зажат между горами и победоносным войском. Тогда с Ганнибалом, наиболее талантливым и воинственным из карфагенских вождей, а ему было только двадцать восемь лет, будет покончено. Война переместится в Испанию. А в случае поражения… Публий не вынес такой мысли и снова заворочался на ложе, призывая сон, но безуспешно. Тогда он поднялся и вышел из шатра.

Осенняя ночь взбодрила его. Он посмотрел по сторонам, вверх и замер. Таинственный месяц холодно сиял в центре гарема томно мерцающих звезд. Никогда небо не казалось Публию столь близким. А возможно, он видит его в последний раз… И кто-то там, среди звезд, уже знает об этом. Может быть, именно сейчас бессмертные держат на небесах совет, намечая деяния предстоящего дня, распределяя жизнь и смерть, славу и позор. Нет, Публий верит в своего гения. Он вдруг снова, как в храме, почувствовал, что его душа выросла за пределы тела и слилась с миром, со звездами и через них впивает мощь Вселенной.

Тем временем ночь прошла экватор, настала третья стража. Сципион вдруг ощутил спокойствие и умиротворение и, вернувшись в палатку, вскоре заснул.

На рассвете консул велел трубачу играть сбор. Публий очнулся от сна, когда лагерь уже наполнился движением. Он быстро привел себя в порядок, не прибегая к помощи своего раба Фауста, стоявшего поодаль в ожидании приказов господина, и поспешил на трибунал.

Когда войско собралось перед преторием, полководец произнес речь для поднятия духа воинов. Он говорил, что им выпал славный жребий повергнуть вероломного противника, освободить родную землю от захватчика и заслужить славу и любовь народа, обращал внимание на то, что перед ними враг, не раз побежденный римлянами в прошлом, а теперь еще и сраженный альпийскими снегами, самими богами наказанный за нарушение договора, и им, солдатам, надлежит лишь довершить начатое богами; напоминал о том, как отец Ганнибала Гамилькар Барка в свое время сдался консулу и платил дань римлянам. Затем он сказал, что прежде войны с пунийцами велись за Сицилию или Сардинию, но теперь впервые — за Италию. «Пусть каждый из вас представит себе, что он будет биться не только за себя, но и за мать, жену и детей. Взоры сенаторов и всего народа обращены на вас. От вашей доблести зависит судьба Рима!» — закончил консул речь перед воспрянувшим войском.

Солдаты разошлись по своим палаткам и занялись завтраком, при этом каждый время от времени поглядывал на шатер полководца, однако сигнал к бою пока не появлялся. Консул решил действовать наверняка, потому отложил срок сражения. Он собрал большой конный отряд, добавил к нему когорту метателей и, возглавив эти силы, отправился из лагеря, чтобы лучше изучить окрестности, а также неприятеля.

Долины двух рек Пада и Тицина предоставляли возможность развернуться любому войску. На широких бурых после горячего летнего солнца равнинах есть где сразиться, здесь достаточно места и для победы, и для гибели. У Публия дух захватывало, когда воображенье рисовало ему, как через день или два он будет нестись на коне по одному из этих полей навстречу строю карфагенян.

Тем временем отряду повстречались разведчики из числа галлов, дружественных Риму, которые возвращались из лагеря Ганнибала. Консул, не слезая с коня, переговорил с ними и двинул отряд дальше. К Публию подошел ликтор и сказал, что его ждет полководец. Сын, не мешкая, подъехал к отцу и сделал движение, чтобы спешиться из уважения к власти высшего магистрата, но отец позволил ему остаться на коне. Они поехали рядом.

— Ну как, Публий, настроение? — спросил консул.

— Сегодняшний день для меня потерян, ведь сражение не состоялось. Настроение соответствующее, — ответил Публий.

Консул как бы забыл, что разговор уже начат, и после некоторой паузы предложил ему иное вступление:

— Вот ты беспокоился о толпах слонов у Пунийца и меня пугал. Я ломал голову над тем, куда бы их запрятать, чтобы не мешались. А боги их уже упрятали в альпийские ущелья. Несколько штук осталось. Наверное, специально для представления их нашей толпе во время триумфа.

— Ты уверен в триумфе, в победе? — настороженно спросил Публий.

— Да, мы обязаны победить, а значит, победим. У нас нет другого выхода. Однако Пуниец, этот юный наглец, весьма не прост.

— Ясно, что не прост тот, кто осмелился начать такую войну, кто прошел полмира, вознесся выше Олимпа, сравнялся с Геркулесом и зашел в тыл Риму, — с горячностью перебил Публий.

— Мои галлы рассказали, что он привел в их долины полумертвецов, однако сейчас они ожили и кипят страстью к бою, беснуются злее варваров. Ганнибал устроил им гладиаторские бои на свой манер.

— Уж не по своей ли кончине?[1]

— Не перебивай, — спокойно, но решительно сказал отец, — это серьезно. Он выставил перед войском пленных горцев и спросил, кто из них желает сразиться в поединке, чтобы в случае победы избавиться от участи раба, получить оружие, доспехи и занять место в рядах его наемников. Все галлы заявили, что жаждут схватки.

— Тогда составленные по жребию пары стали биться с таким ожесточением, что заразили азартом все войско, — продолжал консул. — После нескольких поединков Пуниец остановил представление и заявил солдатам, что сыграл перед ними сцену, где представил их собственную судьбу. Так же, как и у этих варваров, у них, пунийцев, вся надежда на оружие. Он ярко обрисовал их положение в случае поражения. Самый последний африканец понял свой выбор: победа или смерть. Вдобавок он наобещал им горы сокровищ, каждому солдату по два раба из нас, римлян, за одного из ныне сопровождающих его людей, которых он в свою очередь освободит и поставит господами опять же над нами.

— У вождя торгашеского государства и цель торгашеская, — не сдержал гнева Публий.

Старший Сципион продолжал спокойно и размеренно:

— Нас же, римлян, он объявил захватчиками, которые отняли у них Сицилию и Сардинию, а теперь указывают свободным народам, с кем им воевать, с кем дружить, вмешиваются в чужие дела. Вот что говорит нарушитель договора. Как видишь, настоящий оратор любое событие повернет себе на пользу. Кстати сказать, он прошелся и на мой счет. Назвал меня «шестимесячным полководцем», выигрышно изображая, что он де бессменный вождь с пеленок и на всю жизнь.

— Действительно, полководцы у них пожизненные, теряют власть вместе с жизнью. Я слышал, что при неудачах войско их съедает. Так, отец?

— Ты, Публий, в насмешках Ганнибалу не уступаешь. Любопытно было бы свести вас вместе, то-то вы бы поострили. А на твой вопрос скажу: да, бывали у них случаи даже в войну с нами, когда командующего, потерпевшего неудачу, войско само казнило.

— Так вот, этот молодой пуниец совсем не прост, — после паузы продолжил консул. — Он лихо управляется с войском, умеет в надлежащем виде содержать и дух солдат, и их материальную субстанцию, если выражаться в духе твоих греков, но на нашем языке. Если же мы не уничтожим его здесь же и сразу же, война затянется. Дальше, когда он обеими ногами упрется в землю Италии, справиться с ним будет гораздо сложнее. Он знал, зачем шел сюда, он мутит галлов, которые и без того никогда от любви к нам не изнывали. Дай им только повод, оступись, и они ударят тебя в спину. Мы должны уничтожить его сразу, с первого удара.

Некоторое время они двигались молча, потом старший Сципион, сменив тон на более жизнерадостный, не без лукавства поинтересовался:

— Ну как, Публий, ты выбрал поле для боя?

Молодой воин, углубившийся в смысл услышанного, забыл, зачем они совершают эту поездку. Теперь же он прояснил взор и осмотрел округу.

— А вот хотя бы это, — встрепенувшись, сказал он. — Видишь: рельеф как бы переломлен. Если мы сойдемся с ними здесь, то начинать нам доведется на несколько худшей позиции, зато, когда они едва заметно дрогнут, мы легко погоним их под уклон, причем конница вон там по кратчайшему пути может зайти им в тыл. Здесь мы их всех и уложим.