Газдрубала, сына Гизгона, не томил любовный недуг, и он еще с осени отправился в путешествие по самым дальним и труднодоступным районам Иберии и Лузитании для вербовки наемников, видя в этом деле последнее средство к спасению своей карьеры. Он без устали знакомил диких горцев с последними достижениями пунийского красноречия, приглашая их спуститься на равнину и собраться у его гостеприимного костра и вечно тугого денежного мешка. Успех Газдрубала превысил самые радужные надежды. Наверное, если бы даже сам мешок с серебром вдруг ожил и лично посетил местные племена, при каждом шевелении призывно позвякивая монетами, он вряд ли добился бы большего.
Итак, ранней весною Газдрубал, сын Гизгона, и Магон Барка вывели из Гадеса большое войско численностью свыше пятидесяти пяти тысяч. Римляне были озадачены внезапным возрождением пунийской мощи, но Сципион всех успокоил, заявив, что благодаря усилению карфагеняне, по всей видимости, рискнут вступить в открытое сражение и тем самым предоставят римлянам возможность разом закончить войну, избегнув необходимости гоняться за противником по всей стране, как бывало в прежние годы.
Однако регулярное войско Сципиона количественно в два раза уступало вражеской армии, поэтому проконсул серьезнее обычного отнесся к подкреплениям от испанских союзников. Но при этом он выбирал из иберов только самых надежных, кроме того, тщательно соблюдал пропорцию между силами испанцев и италийцев, которая позволила бы римлянам в любой ситуации иметь преимущество над союзниками, развращенными деньгами пунийцев за долгие годы африканского господства. В конце концов, к Бетису Сципион привел сорок пять тысяч воинов.
Встреча противников, как и в прежние времена, произошла в долине Бетиса на его правом берегу. Карфагеняне заранее заняли выгодную позицию на возвышенном месте и, укрепившись там, в полной готовности ожидали врага. От разведки Сципион знал о дислокации пунийцев и предвидел немалые трудности при подходе к их стану. Поэтому с приближением к противнику он замедлил марш, чтобы не утомлять солдат, в авангарде поставил легкую пехоту с конницей и перестроил их в боевой порядок, а вперед выслал отряд всадников с Кавдином Лентулом во главе устроить засаду за холмом, напротив того места, которое он облюбовал для лагеря.
Когда римляне стали насыпать вал, на них напала ливийско-нумидийская конница под командованием Магона и Масиниссы. Газдрубал рассчитывал помешать римлянам укрепиться и подготовиться к битве, с тем чтобы прямо с похода втянуть их в бой, измотать конницей и после этого окончательно раздавить тяжелой пехотой. Но италийские всадники во всеоружии встретили врага. Однако с самого начала войны африканцы имели значительное преимущество в качестве и количестве своей конницы, что проявилось и сейчас. В завязавшейся схватке римские турмы, несмотря на поддержку легковооруженных, скоро стали уступать противнику. Видя это, Сципион снял легионную пехоту с лагерных работ и бросил ее на поддержку конницы. Сражение выровнялось, но тут из-за холма выскочили всадники Кавдина и стремительно ударили во вражеский тыл. Пунийцы привыкли сами устраивать засады, но переполошились, попав в чужую западню. Очень быстро их отступление превратилось в бегство, и от избиения они спаслись только благодаря близости собственного лагеря. Потери с обеих сторон оказались невелики, но это сражение вновь напомнило воспрявшим под впечатлением своей многочисленности пунийцам о том, что перед ними Сципион, который на протяжении пяти лет в любых ситуациях неизменно одерживал над ними верх. Карфагеняне и особенно испанцы в их лагере приуныли, а римляне беспрепятственно укрепились на холме, создав не менее надежный плацдарм, чем их противники.
Только неутомимый Газдрубал, один из всего пунийского войска, не терял бодрости и оптимизма. В последующие дни он умело воодушевлял солдат и закалял их дух в частых схватках с римскими фуражирами и разведчиками. Поскольку эти стычки проходили с переменным успехом, африканцы снова заразились воинственным пылом и поверили в собственные силы. Вскоре Газдрубал рискнул вывести все свое войско за лагерный вал и построить в боевом порядке.
Сципион не торопился с ответными действиями и пока лишь наблюдал за маневрами карфагенян. Из ворот вражеского стана выползали все новые толпы войск и занимали пологий склон. Во всю ширину холма расцветал гигантский живой узор. Перемещение отрядов, расположение подразделений, сочетание тяжелой и легкой пехоты, ливийцев, испанцев и нумидийцев пока невнятно обозначали контуры замыслов полководца. Постепенно картина прояснялась и в тот момент, когда пунийцы остановились, изготовившись к сражению, и обратили грозные взоры на римский лагерь, приняла окончательные четкие очертания. Теперь Сципион увидел, чего можно ждать от соперника и на что тот не способен. У Публия даже возникло впечатление, будто он давно лично знаком с Газдрубалом.
Поняв, что активная часть программы на сегодня исчерпана и противник более ничего интересного ему не покажет, Публий обернулся к ликторам и велел передать войску приказ строиться рядом со своими укреплениями, а сам вернулся в свою палатку. Зазвучали трубы, ликторы понесли легатам навощенные таблички с подробными указаниями проконсула, лагерь мгновенно наполнился движением.
Центр карфагенского построения составляла отборная африканская пехота, а на флангах белели густые ряды иберов, которым для усиления или, скорее, для уверенности придали слонов. Сципион в середине поставил свои лучшие силы — легионы граждан и латинские когорты, а крылья его армии, как и у противника, состояли из испанских отрядов.
Публий потерял интерес к дальнейшим событиям, поскольку был уверен, что Газдрубал не отважится пересечь низину и атаковать римлян на возвышенности. Сам он тоже не желал идти вперед и вступать в бой на невыгодной позиции, тем более, что даже в случае успеха врагу нетрудно будет укрыться за валом и тем самым избегнуть разгрома. Он построил свое войско только для того, чтобы не дать повода пунийцам заподозрить римлян в трусости и за счет этого укрепиться духом.
Свою оценку ситуации Публий поведал несколько удивленному его пассивностью Лелию. На вопрос товарища о путях к победе Сципион ответил, что пока он еще не знает, как победить, но уже знает, что победит, и в ближайшие дни, а может быть, и часы, изобретет эффективный способ разделаться с врагом. Главным, по его мнению, было не спугнуть противника каким-либо неосторожным ходом, дабы не затянуть кампанию, и нанести только один, но сокрушительный удар. В свою очередь Публий поинтересовался мнением Лелия о Газдрубале. Гай еще не постиг сущность пунийского вождя и стал длинно говорить об отдельных чертах его тактики. По частям все его замечания были верны, но единого целого при этом не вырисовывалось. Когда Лелий смолк, поняв, что говорит не по существу, Сципион задумчиво сказал: «Достаточно узнать одного пунийца, и познаешь их всех… Эти Газдрубалы и Магоны — лишь восковые маски Ганнибала… то же коварство, стремленье заманить в ловушку, ударить в спину, обмануть обещаниями. Ганнибал — есть сгусток пунийских качеств, я хорошо изучили его, а значит, никакие Газдрубалы уже нам не соперники». После некоторой паузы он добавил: «Да, я обязательно что-нибудь придумаю. Слишком часто я видел выжженные и разграбленные италийские земли, это подхлестнет мою смекалку».
Весь день две армии простояли одна против другой, разделенные широкой низиной. Вечером пунийцы вернулись в свои палатки. После них отправились на покой и римляне. Назавтра все повторилось. Несколько дней по утрам Газдрубал выводил карфагенское войско перед лагерем, демонстрируя противнику свою мощь, и аналогично поступали римляне. Но никто не сделал лишнего шага от собственных укреплений, никто не бросил дротика и не пустил стрелу. Каждое утро солдаты предвкушали битву и всякий вечер, разочарованные и измученные ожиданием, возвращались обратно. Построение с обеих сторон не менялось: римляне и пунийцы стояли друг против друга, и им не терпелось вступить в схватку, чтобы свести давние счеты, пыл испанцев был слабее, но и они негодовали на соотечественников из противоположного стана, считая их изменниками. В душах людей копилась энергия ненависти, зрела гроза, и предшествующие ей, как и всякой грозе, неподвижность и тягостный внутренний зной постепенно размягчили волю солдат, притупили их бдительность.
