— Спасибо, мама! Честно говоря, я не ожидала такого подарка — обрадовалась Сарвигульнаргис.

— Я тоже рад, мамань. Только опасаюсь, что она может слопать когда-нибудь мои бесценные рукописи. Потому что козлы не понимают тонкостей хокку и не ценят их — сказал Поэт Подсудимов.

— Да ты не волнуйся, сынок. Вы её всегда будете держать на поводке — успокоила сына Купайсин.

— Да, теперь мне придется построить небольшой коровник для неё. А то зимой в густом и холодном ночном тумане может появиться стая голодных волков, бродя в поисках съедобного, и могут растерзать нашу козу. А моему чутью, сама знаешь, могут позавидовать целые поколения. То есть когда я сижу в ночи, внимая тишине туманных полей, в надежде написать новый цикл хокку и слышу далекий вой волков, которые медленно и осторожно приближаются к тутовому дереву, окликая друг друга и собирая всю стаю. Потом они начинают вращаться вокруг тутового дерева, где сижу я и спит моя семья, хором храпя, не подозревая опасности. А бедная коза дрожит в ужасе и блеет жалким голосом, прося о помощи. Когда волки начинают запрыгивать через проем в коровник, я надеваю свою шапку-ушанку и тулуп, беру керосиновую лампу и, вооружившись серпом, выхожу из дупла. Потом начинаю громко кричать, махая горящим фонарём, прогоняя волков. Или, скажем, приходят в полночь местные алкаши, которые могут погнать нашу козу на скотный базар, чтобы продать её и купить выпивку к утру на похмелье, когда откроется вино-водочный ларек — сказал Поэт Подсудимов.

— Ты прав, сынок. Постройте коровник и берегите козла. Теперь мне пора. Я должна успеть на проверку, которая проводится у нас в доме престарелых ежечасно, как в тюрьме — сказала Купайсин и ушла, несмотря на мольбу снохи, которая хотела чтобы Купайсин погостила у них и осталась на ночь. Но тут коза с силой, вырвавшись из аркана, побежала за Купайсин, словно её дитя. Купайсин пришлось вернутся.

— Мамань, ты энто самое, останься хотя бы на одну ночь, чтобы коза могла адаптироваться к новому месту. В твоем доме престарелых небо не свалится на землю за ночь. Они поймут — сказал Поэт Подсудимов.

— Ну, ладно — сказала Купайсин, соглашаясь со своими родными.

— Ура-а, бабушка остаётся на ночь в нашем дупле! Она расскажет нам сказки ночью перед сном! — обрадовался Чотиркардон.

Особенно сильно радовалась Сарвигульнаргис.

— Мама, спасибо что остались. Наконец-то мы с Вами посплетничаем на кухне. А то в этих местах нет женщин. Мои родные, мать с отцом не желают приходить сюда. Они не хотели, чтобы я вышла замуж за Вашего сына. Мама моя плачет каждый раз, когда я приезжаю к ним, чтобы навестить их Она говорит, мол, ты нас не послушала и вышла за муж за поэта. Разве поэты люди? Они не признают ничего, кроме слова и искусства. Живут Бог знает, где. Одни в теплотрассах, другие в водопроводных колодцах, третьи на чердаке и так далее. А этот кретин твой живет в дупле тутового дереава на краю хлопкового поля. Я грю, мама, в этом мире самое главное — любовь. А богатство и роскошь подвергает опасности существование человека. Оно словно тяжелые золотые кандалы с цепями, которые гремят у него на руках и ногах, и мешает людям жить по-человечески. Она грит, ты тоже с ума сошла как твой поэт. И обиделась на меня — сказала Сарвигульнаргис.

— Да, Вы не обращайте внимания, сноха, на такие обиды, так как они быстро проходят, сразу как только они осознают правдивость ваших слов. Самое главное, у Вас в дупле царят мир и спокойствие. Своя семья, любящий муж, умные тройняшки, как раз это и называется счастьем. Что Вам еще нужно? — сказала Купайсин, успокаивая сноху.

День пролетел быстро, и к вечеру Маторкардон, Чотиркардон и Буджуркардон стали просить у бабушки Купайсины, чтобы она рассказала им интересные сказки перед сном. Она так и сделала.

После того, как дети уснули, Поэт Подсудимов проник головой в творческие дела, сидя у проема дупла и задумчиво глядя на освещенное луной небо, где кишмя кишели оранжевые и синие звезды, похожие на рубины и алмазы, сверкая словно казна царя Саламона. А Купайсин с Сарвигульнаргис сидели на кухне в подвале дупла тутового дерева и беседовали. В полночь они тоже устали и легли спать. Купайсин, чтобы не мешать другим, предпочла спать на кухне. Но глубокой ночью ей захотелось сходить в туалет, и она позвала свою сноху, чтобы она покарауливала, пока Купайсин справит свои дела. Сарвигульнаргись вышла вместе с Купайсином из дупла. Купайсин пошла в сторону туалета, ограждённого рубероидом, у которого не было крыши.

На небе сияли бесчисленные звезды, а вдалеке над другим берегом реки тихо бродила луна, словно старуха с бледным лицом, которая ищет иголку в траве. Вдруг Сарвигульнаргис дико закричала от страха и побежала наутек в сторону дупла. Купайсин спешно подняла штаны, в ужасе вылетела из туалета без крыши и побежала, что есть мочи, в сторону дупла. Когда они зашли в дупло, Поэт Подсудимов испугался.

— Что случилось?! — спросил он у жены и мамы, которые от страха побледнели словно вампиры в полнолуние.

— Там, какой-то человек… — сказала Сарвигульнаргис.

Услышав это, Поэт Подсудимов насторожился.

— Ой, дадаси, я боюсь. Мне кажется, этот чек из тех, которые Вас бросили в реку. Не выходите из дупла, прошу Вас, дадаси, они вас могут убить — сказала Сарвигульнаргис и с тихо начала плакать.

— Не бойтесь, милые. Не плачь, дорогая. Вы сидите в дупле, а я посмотрю, что там — сказал Поэт Подсудимов, вооружившись кухонным ножом, который он держал всегда под подушкой, особенно после покушение на его жизнь со стороны незнакомых людей. Он тихонько вышел из дупла и оглянулся вокруг, прислушиваясь к тишине, чтобы уловить малейший звук, который мог помочь понять, где скрывается злоумышленник. Внимание Поэта Подсудимова было на таком уровне, что он слышал биение своего сердца. Он стоял так минут пятнадцать, затаив дыхание, Потом на цыпочках обошел территорию вокруг тутового дерева, словно японский ниндзя средних веков. После этого, твердо убедившись в том, что вокруг никого нет, он вернулся в дупло.

— Там никого нет. Это, наверно, вам показалось — сказал Поэт Подсудимов.

Но Сарвигульнаргись с Купайсином боялись спать.

— Как это никого нет? Я же видела своими собственными глазами, что там стоял какой то мужик в шляпе — сказала Сарвигульнаргис.

Услышав это, Поэт Подсудимов сел на табуретку и улыбнулся. Потом засмеялся, тряся плечами, потом вдруг захохотал как сумасшедший. Он смеялся до слез.

— Эх, вы, да это же пугало наше огородное, которое мы соорудили! — сказал он, продолжая смеяться. Услышав слова Поэта Подсудимова, Купайсин и Сарвигульнаргис переглянулись и тоже засмеялись. Сарвигульнаргис густо покраснела от стыда.

— Давайте-ка я вам прочту новый хокку, который я сегодня сочинил — сказал Поэт Подсудимов и начал читать:

Выслушав новые хокку Поэта Подсудимова, Сарвигульнаргис с восхищением зааплодировала.

— Браво! Это не хокку, а осенняя соната великого композитора по имени Поэт Подсудимов! Я горжусь, что вышла замуж за такого умного, талантливого и храброго поэта! — сказала она.

— А я счастлива от того, что родила на свет такого поэта-гиганта! Я горжусь тобой, мой сын, и прошу, тебя написать такое же хокку на моём надгробном камне, когда я умру — сказала Купайсин.

— Ну, ну, хватит, мамань. Долой, меланхолию и сентиментализм! Пора спать. Всем спокойной ночи — сказал Поэт Подсудимов, зевая и потягиваясь.

После этого Купайсин пошла на кухню, а Поэт Подсудимов, потушив висячую керосиновую лампаду, лег с женой в пастель, сделанную из клеверного сена.

Для того, чтобы писать хорошие стихи, поэту нужны не только тишина и душевный покой, но и соответствующие пейзажи тоже. Как я могу считать себя полноценным поэтом, ежели нет вблизи моей лачуги нормального рисового поля? — подумал Поэт Подсудимов. Потом взял кетмень и начал копать огород, создавая квадратные поля, похожие на мелкие бассейны, в которые можно залить воду и посадить рис. Тут подошла к нему Сарвигульнаргись с кетменем в руках и стала помогать супругу. Вдалеке на хлопковых полях работали труженики, сверкая остриями своих кетменей в лучах солнца, а на другом конце поля работал трактор-культиватор, поднимая за собой пыль. Так как он работал далеко от них, супругам не были слышны звуки мотора. Им казалось, что трактор безмолвно плавал по полю, словно корабль дальнего плавание в синем море. С берегов реки, где растут ивы, юлгуны, маслины и дикие карагачи и тополя, доносился печальный голос кукушки. Сарвигульнаргис, не отрываясь от работы, начала петь арию из оперы «Шахсанам и гариб» «углима ухшайди овозинг сани». Она пела так великолепно, и таким нежным голосом, что Поэту Подсудимову казалось, вся природа затихла, прислушиваясь к чарующей песне Сарвигульнаргись. Супруги работали под звучание песни и под воздействием этих песен не чувствовали усталости. Они слаженно работали до обеда, и когда солнце поднялось к зениту, отошли в тени тутового дерева, чтобы немного передохнуть, и заодно подкрепиться. Коза лежала под тутовым деревом, пережевывая траву хлопая ушами и лениво отгоняла мух. Проглотив очередную порцию травы, она немного подождала, и когда маленький шарик не разжеванной травы подкатился к горлу, а потом поступил в её ротовую полость, она снова спокойно продолжила жевать, сомкнув свои крученные длинные белые ресницы глаз от наслажденья. Когда коза разжевала траву, её борода ритмично начала двигалться вместе с её челюстью. Она напоминала Поэту Подсудимову старуху с бородой.