Прочитав письмо, Гурракалон завыл волком от отчаяния, глядя в потолок. Он начал бить себя кулаками в лоб.

— Ох, какой позор! Какой позор! Как я верил ей, как я её люби-и-ил! Вот сука, а? Ну, сука-аа! — плакал он.

Увидев это, Лариса испугалась.

— Что с Вами, Гурракалон?! Почему Вы плачете и бьете себя?! Что случилось? — спросила она растерянно.

— Ах, не спрашивайте, Лариса! Горящая лава обрушалось на мою голову! Ну, сука, а!.. — продолжал Гурракалон ударяя себя словно душевнобольной в состояние эпилепсии.

— Я, дурак, верил в неё, как в святыню! Думал, что она самая идеальная, преданная женщина на белом свете! А она!.. Вай онагинайни осма коприкка осиб… а! Вай бувингни игасскееее, жаллаб!.. — ругался он по-узбекски.

— Не понемаю, о чем Вы говорите, Гурракалон! Объясните толком! — сказала Лариса.

— Вот полюбуйтесь! — сказал Гурракалон, протягивая злополучную фотографию Ларисе.

Лариса на миг замерла, словно статуя, глядя на фотографию. Потом сказала:

— Да это же монтаж! Это дело рук шантажистов и клеветников! Я знаю, что некоторые завистники или шантажисты, используя компьютерный графический редактор Фотошоп, монтируют снимки, вырезая из фотографии голову своей жертвы и соединяют её с телом другого человека — начала утешать Гурракалона Лариса.

— О, нет, Лариса, нет! Это не Фотошоп! Я знаю свою жену! Это её платье, которое я лично подарил ей на Восьмое марта! И эти противные, грязные ноги с дырявыми носками вполне соответствует туловищу того алкаша! О Господи! За какие грехи Ты меня наказываешь?! Ведь я любил Тебя и не занимался делами, запрещёнными Тобой! Я жил честно! Как же теперь мне жить дальше?!.. — плакал Гурракалон.

Лариса тоже плакала, гладя волосы бедного Гурракалона.

Вечером Лариса начала беспокоится за Гурракалона, подумав, что ему сейчас опасно оставаться одному, так как в его положении человек от отчаяния может совершить всё, что угодно, вплоть до суицида. Эти мысли не давали ей покоя, и она решила поехать к нему и посмотреть, всё ли у него в порядке.

— Куда ты собралась, на ночь глядя?! — кричала её мама — В такое время на улицах шляются всякие хулиганы и насильники, доченька!.

— Мама, я должна идти! — стала объяснять ситуацию Лариса. — Один гастарбайтер из Узбекистана, который работает вместе с нами, попал в беду. То есть, у него в семье случилось что-то неладное. Этот гастарбайтер по имени Гурракалон — очень хороший человек. Он, бедняга, сейчас в таком состоянии, что может покончить с собой, понимаешь? Вот я и беспокоюсь за него. Хочу поехать к нему и попытаться утешить его в трудную минуту. Я не знаю, как но… Ведь ты понимаешь, — нехорошо оставлять в беде человека, у которого нет тут родных и близких. Он тоже человек, в конце концов.

— Опомнись, Лариса! Ты едешь не к женщине, да еще в кромешной тьме! Если этот человек из Средней Азии, то он тем более опасен! Говорят, что трудовые эмигранты нападают на девушек и насилуют! — беспокоилась мама Ларисы.

— Да не волнуйся, мамочка, ты же знаешь меня. Я занималась кикбоксингом, и, если что, — могу постоять за себя! А у насильников не бывает национальности, они везде есть. Во всех странах есть подонки, и есть герои. А честных и порядочных людей среди всех народов — большинство. Нельзя же из-за двух-трех негодяев обливать грязью весь народ. На самом деле, узбеки — очень дружелюбный народ. Ну, я — мигом — сказала Лариса одеваясь.

Она вышла во двор и, идя быстрым шагом, растворилась в ночном вихре белых снежинок.

— Ну, упрямая, непослушная девчонка, будь осторожна! — крикнула ей вслед мать.

На остановке никого не было. Лариса села в ночной автобус и заняла место у окна. В светлом салоне людей было мало. Пока ехала, Лариса всё думала о Гурракалоне. За окном сквозь снежные хлопья тускло мелькали дома, светящиеся окна магазинов, ресторанов, ночные деревья, безлюдные улицы, тротуары и уличные фонари. Когда автобус останавливался на остановках, двери автобуса открывались, словно пасть фантастического зверя, входили в салон пассажиры, и за ними влетали облака крутящихся снежинок. Ночной автобус, тихий снегопад, уличные фонари, усталые, зевающие последние пассажиры и пустые улицы, казалось, думали о том же, что и Лариса. Кондукторша с растопыренными глазами подошла к Ларисе и попросила приобрести билет. Лариса показала ей проездной, и та ушла обратно к своему сиденью около водителя. На третьей остановке Лариса вышла из автобуса и пошла по заснеженному тротуару в сторону дома, где временно жил Гурракалон. Этот низкий, старенький дом, у окна которого росла береза, принадлежал бабушке Александра Березанского.

Гурракалона дома не оказалось.

— Он в колледже, то есть в котельной! Сидит там с Захаром! — сказала бабушка Александра Березанского. Лариса пошла в сторону котельной. Там она заглянула в замызганное окно и увидела Гурракалона, который пил водку с кочегаром Захаром и был изрядно пьян. Захар обхватил стакан своей волосатой рукой и сказал:

— Давай, Геннадий, будем здоровы! Вмажем еще по сто. Ты, это, не горюй! Да пошли они к этому самому… эти женщины! Ты же знаешь, за чьи грехи мы мучаемся в этом мире. Бог не выдворил бы нашего праотца Адама из вечного рая, если бы Ева не уговорила Адама отведать Богом запрещенный плод. Вот мы, мужики, с тех пор и страдаем из-за женщин! Женщина — это таинственное, коварное существо! Хороших женщин очень мало на этом свете, Гена, ничтожно мало! Вот я, к примеру, ишачу целыми ночами в этой котельной, глотая угольную пыль, а как перешагну порог дома — начинает моя бранить меня, не останавливаясь. Зачем, грит, вааще я вышла замуж на тебя?! Лучше бы состарилась, оставаясь девушкой! Приличные мужчины ходят в смокингах, в галстуках, бритые как огурчики, аккуратно причесанные. Ездят на собственных тачках, у каждого — толстый бумажник, напичканный долларами. А ты?! Загляни, грит, в зеркало нашего шкафа сталинских времен с дыркой сзади, и сам испугаешься собственного отражения! Ну, посмотри! Чё, боишся, да? То-то и оно! Ты, грит, похож, знаешь, на кого? Я говорю, — нет, а на кого я похож? Она, грит, на кочегара адских котлов! Ты, грит, небритый — как домовой! От тебя разит запахом пота, гари, водки и чеснока! Если, грит, я срочно не куплю противогаз, то в один прекрасный день задохнусь от нехватки свежего воздуха! Я говорю, а что тут плохого?! Между прочим, запах чеснока оберегает человека от нечистых сил и вампиров! Вот, грит, она, видишь, даже нечистые силы боятся приблизиться к тебе, опасаясь заразится микробами! А я?! Я, дура, живу, грит, уже столько лет с тобой под одной крышей! Работаешь в котельной, получаешь мизерную зарплату, и то — не деньгами, а углем! Когда ты вообще, как все нормальные мужики, найдешь себе престижную работу, а?! Ездил бы на заработки, например, в Узбекистан! Собирал бы там хлопок на плантациях! Не-еет, ты, грит, боишься работы!.. Потом она начинает рыдать. Знаешь, Гена, в последнее время я даже стал бояться приходить домой. Иногда, особенно когда она спит рядом со мной, громко храпя, у меня возникает желание задушить её как Дездемону, но — не могу. Короче, надоело мне это! Уеду в твой Узбекистан, говорят, там есть справедливость. Давай, выпьем за нас! За дружбу! — сказал Захар Балалайкин, завершая свой грустный монолог.

Гурракалон лениво взял стакан с водкой в руку и, залпом выпив, поставил стакан на стол. Балалайкин тоже выпил и начал закусывать, запихивая в рот корку хлеба с селёдкой.

— Ты, давай, жакушывай — сказал он, пережёвываю пищу.

— Соколов даже после тринадцатого стакана не закусывает! Захар, ты налей еще — сказал Гурракалон.

Балалайкин наполнил стаканы прозрачной жгучей влагой, которая называется водярой.

— Ну, тогда поехали! — сказал Захар и, глядя на почерневший бетонный потолок котельный, плеснул водку из стакана в широко открытый рот и разом глотнул. И снова закусил, морщась от жгучей водки.