Когда Гурракалон перевёл его слова, Светлана Николаевна не поверила сказанному. Она думала что Гурракалон продолжает шутит.
— Да, перестаньте Вы шутить, Геннадий Коптасомонувуч, я серьезно спрашиваю у этих милых ребят.
— Я не шучу, Светлана Николаевана, я перевел дословно всё то, что он сказал — заверил её Гурракалон.
— Ой, бедные ребята. Спросите у них. Помощь им нужна? Я могу дать им немного денег, но только не узбекскими сомамы, а рублями — сказала Светлана Николаевна.
Но она еще больше удивилась, когда Гурракалон перевёл ответ школьника, который отказался от помощи, хотя она было безвозмездной и искренней.
— Нет, не нужны нам чужие копейки — сказал он — нам мама велела, чтобы мы никогда не попрошайничали, даже если будем умирать с голода. Через два дня почтальон принесет бабушкину пенсию… — переводил слова мальчика Гурракалон.
Услышав это, Светлана Николаевна и Лариса с Фаридой заплакали.
Тут неожиданно на большой скорости пробежал мимо худой сутулый узкоглазый парень в рваной тюбитейке и скрылся в зарослях юлгунов на краю поля. Следом за ним прибежал сердитый смуглый и толстый тип в шляпе, с железным прутом в руке.
— Эй, вы — сказал он, матерясь — не пробегал ли тут худой сутулый узкоглазый мальчик в рваной тюбитейке?! Сволочь, он не выполнил сегодня норму по сбору хлопка и удрал!
— Нет, не пробегал — сказал Гурракалон, желая спасти бедного мальчика в рваной тюбитейке от избиения.
— Ну, ничего, я все равно поймаю его завтра и разобью ему его тыквенную голову вот этой железякой! — орал смуглый толстый человек в шляпе — он тоже отправится на тот свет, как его однокашник, который тоже не смог выполнить дневную норму по сбору хлопка. Он, дурачина, не знает, что хлопок — это стратегически важное сырьё для нашего государства, и одновременно он является политическим товаром! Хлопок наш хлеб! — сказал он и ушел, ругая на ходу беглого мальчика в рваной тюбитейке не цензурными словами.
— Ну как Вам наш экзотический край, дорогая Светлана Николаевна? Романтика, не правда ли? — спросил Гурракалон хитро улыбаясь.
— Что этот смуглый толстый человек в шляпе сказал? Я ничего не поняла — сказала Светлана Николаевна. Гурракалон перевёл его слова.
Услышав это, Светлана Николаевна с Ларисой ошалели. Помолчав, они с грустными мыслями сели в такси и уехали. По дороге, положив голову на плечо Гурракалона, Фарида начала плакать.
— Ну, престань, милая, не плачь, Я же рядом с тобой. Я ездил в СИЗО и встречался со следователем товарищем Турмадалановым Когозкопом Саттарувучем, который сказал, что как только найдут настоящих убийц того заправщика, так сразу отпустят нашего сына Ильмурада — сказал Гурракалон поглаживая плечи и руки Фариды.
— Дай-то Бог. Бедненький мой сыночек стал жертвой клеветы… А еще я потеряла нашего ребенка, упав с дерева, когда хотела позвать проклятого адвоката обманщика Тотиё Ойчотирзомби — плакала она.
— Не плачь дорогая… Ну, что теперь поделаешь? Я же вчера говорил тебе — не горюй. Это дело Божье. Самое главное — ты сама осталась живой… Нашего ребенка худо рахмат килсин (да благословит его бог). Короткой оказалась его жизнь. Пусть его душа пребывает в раю — сказал Гурракалон и замолчал.
Он безмолвно плакал, тайком вытирая слезы.
106 глава Письмо из зоны
В печке-буржуйке c треском горели сухие ветки и красные корни саксаула. Хотя потолки, чёрные от дыма, выглядели мрачными, но всё же в комнате было тепло и уютно. На улице шел сильный снег, который покрывал белизной крыши домов, сады, огороды, опустевшие хлопковые поля, далекие тополиные и ивовые рощи, юлгуновые мелколесья, которые росли по берегам степной реки Джуга, покрытой льдом. Вдали простирались заснеженные дюны комсомолабадских степей.
Сидя за столом, Фарида познакомила Ларису, Светлану Николаевну и Гурракалона со своей подругой художницей Фатилой. Они быстро подружились. Фатила радостно поделилась с ними новостью, получив очередное письмо от своего мужа Хорухазона Пахтасезонувуча. Он мотал срок на зоне, пожертвовав собой ради искусства. Фатила читала письмо своего любимого с особой интонацией, размахивая руками в такт произносимых слов, как дирижер, управляющий оркестром.
«Здравствуй, моя лилия в тихом пруду в безлюдной тишине под яркой луной! — писал Хорухазон Пахтасезонувуч. — Ты всё рисуешь зимние пейзажи комсомолоабадских степей, покрытых снегом и режущих глаза своей белизной? Жаль… Ты бы лучше тоже, как и я, перешла на батальные сцены. Я на днях написал заявление на имя начальника зоны, с просьбой направить меня этапом в другие места лишения свободы, туда где зеки убивают друг друга в кровавой драке. А то на этой проклятый зоне ОМОН не даёт осужденным драться, колошматя их по голове дубинами и бейсбольными битами. В результате, осуждённые родные братья — Мусульманин Мулла Сурабудун и христианский священник Инабудун-Игумей перестали драться. Кругом скукота! Воют зловещие пронзающие холодные ветры, цепляясь подолом своей невидимой рубахи за колючую проволоку, которая сверкает инеем на запретке. В таком вакууме не трудно умереть от скуки! Я всматриваюсь вдаль пустыми глазами в поисках кровавого сюжета, чтобы написать хоть какую-нибудь батальную сцену так, чтобы с холста капали алые краски словно кровь! Но начальник зоны отказал в моей просьбе, ссылаясь на жестокое избиение заключенных омоновцами. Ишь ты, художник вонючий, на хрена жалуешься, а?! Рисуй, грит, если хочешь, сцены зверского избиения заключенных сотрудниками нашей зоны. Тут море крови! Или это тебя не устраивает, тварь ты неблагодарная?! Осуждённые родные братья — Мусульманин Мулла Сурабудун и христианский священник Инабудун-Игумей сейчас, грит, не могут драться, так как, грит, во время проведения профилактических мероприятий наши омоновцы муллу Сурабудуну сломали челюсть, а святому отцу Игумея-Инабудуну, грит, сломали ребро. Ты, грит, потерпи недельки две, если эти братья не умрут, то, грит, они снова начнут драться между собой и ты сможешь, грит, запечатлеть их поножовщину красной киноварью. Я, грит, гарантирую. Очень, грит, нетерпеливый вы народ, художники, сволочи! Я ему говорю, начайник, мол, изображать избиение заключенных неинтересно, так как, говорю, твои омоновцы в масках. То есть грядущие поколения, зайдя в музей Лувр в Париже, где будут висеть мои картины в золотых подрамниках, могут не узнать их истинное лицо, понимаешь?! Лучше, говорю, начайник, ты отправь меня этапом в горячие точки планеты, например, в Сирию, где с начала противостояния оппозиции с правительственными силами погибло 15 тысяч человек! Вот там кровь льется рекой, то есть мне там не понадобится красок. Мокну свою кисть в кровь, перемешаю с грунтом — и нужная краска готова. Лишь бы были под рукой пол-литра с политрой, кисти с мольбертом. Остальное — дело техники. А там горят страшным пламенем арабские страны. Там Израиль с Ираном тоже готовятся к ядерной войне. А я, понимаешь ли, сижу тут, скрестив руки, равнодушный ко всему! Сколько молодых солдат и ни в чём не повинных детей погибло в этих странах! Гора трупов! Сколько детей осталось сиротами, и сколько бедных сирийцев превратилось в беженцев, вынужденно покинув свою родину, свои родные края, свой дом, в котором родились и выросли! Ты, начайник, пойми меня правильно, я — художник баталист, и темы моих шедевров тесно связаны с войной и кровью. Но это не значит, что я люблю войну. Вовсе не так. Наоборот, я запечатлеваю кровавые распри и войны лишь для того, чтобы грядущие поколения осознали, наконец, что война — это смерть миллионов ни в чем не повинных людей, это экономический распад, грабёж, насилие, голод разруха и так далее! Чтобы человечество, увидев мои картины, проснулось от страшного сна и вступило в борьбу во имя того, чтобы не было больше войны на планете! Начайник говорит, ты, грит, прости, Пикассо, но я не могу отправить тебя этапом на войну.
В разговор вмешался один сутулый и худой, как арматура, политзаключенный с птичьими глазами с чересчур длинной и тонкой шеей, напоминающей своей головой одуванчик. Это был „писатель“ с бледным трупным лицом по имени Шамшеддун Мамасыллык. Он был в коротких брюках и в белых носках, в старых, рваных туфлях фирмы „саламандура“.
— Вы говорите — сказал он взахлеб — что идет война в Сирии. Ну и что из этого?! Пусть воюют и убивают, друг друга, нам-то что с того?! Египет, Ливия, Сирия, — это только начало. Там, говорят, и Турцию, втянули в сирийскую войну. Если события будут развиваться такими темпами, то скоро может вспихнуть следующая, но последная мировая война! Я по природе трус, но, одновременно являюсь и фанатом.
— Правильно говорите, Шамшеддун Мамасыллык! Хотя я сторонник светского государства, но скажу по секрету, что вся надежда на Вас — сказал шепотом другой заключенный по имени Шалака Шулук, который тайно сотрудничал с администрацией зоны.
Начальник зоны снова обратился ко мне. Ну, придположем, грит, я отправлю тебя этапом в горячую точку. И что? Ты думаешь, война на этом прекратится?! Боюсь, что твои кровавые картины вдохновят палачей, и война разразится с еще гораздо большей силой. Так что, извини, художник вонючий, я не могу, грит, отправить тебя на Аравийский полуостров. Тем более, что у нас тоже тотальная диктатура. Не хватало ещё, чтобы наш угнетенный народ тоже к весне поднялся против нашего многоуважаемого императора страны. Нет гарантии того, что арабская весна не перекинется сюда. Ну, скажи, грит, художник тыквоголовый, кто будет рисовать нашу весну, с особым вдохновением, если ты уедешь в другую горячую точку планеты? Ты, грит, наш современный Верещагин Василий Васильевич, ты здесь нужен как хлеб, воздух и вода, а не там, за кордоном! Я говорю всё, начайник, я тя предупредил. Если ты по-хорошему не отправишь меня этапом на войну, то я совершу побег, выкопав туннель! Клянусь искусством! Начайник зоны задумался, закурил папиросу „Беломор канал“ и, жмуря глаза от горького дыма, заговорил:
— Ну, тогда копай свою туннель-могилу. И желательно поглубже, сволочь! Только, не забудь нарисовать карту туннеля в двух экземплярах и отдать один из них мне, чтобы я мог приложить этот документ к твоему уголовному делу.
— Хорошо — сказал я.
Нарисовав акварелью карту туннеля в двух экземплярах, я отдал один из них начальнику зоны. Настоящую карту туннеля, которую я нарисовал масляной краской на холсте, я спрятал. Так что, дорогая моя осенняя хризантема, когда принесешь мне следующую передачу, не забудь положить в мешок саперную лопату с киркой.
С виртуальным поцелуем,
твой муж,
художник-баталист Хорухазон Пахтасезонувуч».
