Прочитав письмо Санатория Самоваровича, Поэт Подсудимов обомлел от удивления.
— Это, наверно, какая — то шутка злого человека — подумал он и выбросил письмо.
19 глава В поисках возлюбленной
Стоматолог Хурджунбай совсем замучил клиента, сверля ему зуб с помощью бор — машины, кончик который жужжал словно пчела, вращаясь как пропеллер самолета, а бедный клиент орал во всю глотку, когда из его зуба потянулась струя белого дыма. Несмотря на дикие вопли клиента, Хурджунбай работал спокойно, словно геолог который бурит скважины в поисках нефтяных месторождений в степях. Работал как гастарбайтер с отбойным молотком в руках, который приехал в Россию из Средней Азии за заработком. Он лечил зубы клиента и пел какую-то жуткую песню, время от времени останавливаясь и глядя в рот клиенту как в колодец.
А в это время Сарвигульнаргис мыла полы, орудуя шваброй и двигаясь, словно нападающая сборной женской хоккейной команды «Андижанка». Она так же, как и стоматолог Хурджунбай, работала и пела свои любимые песни, которые очень любил слушать главный герой нашего романа Поэт Подсудимов, который приехал в город, чтобы увидеться с ней. Поэт Подсудимов стоял в коридоре, словно околдованный песней прекрасной певицы, которую безумно любил. Там на топчанах, сидели клиенты, у которых болели зубы. Закончив песню «Отмагай тонг», Сарвигуль Снаргис стала выжимать грязную тряпку в старом помятом ведре.
— Нус, саламалейкум, госпожа Сарвигульнаргиз-ханум! Вы думали, я Вас не найду? Да? И уехали, понимаете ли, не оставив хотя бы записочку со своим адресом, написав его палочкой на первом снегу.
Утром я вышел из дупла и ахнул, увидев снег, который покрыл хлопковые поля белым пушистым одеялом. Белое безмолвия царило вокруг. Как захотелось тогда крикнуть во вес голос что-нибудь, вроде «Эхе-хе-хе-хе — хе-ее-еее-еей, Сарвигульнарги-ии-ии-ис! Проснитееее-ее-еесь! Грешно спать в такое утро-оо-ооо!» Но я не стал кричать, подумав о Вашей репутации. Потом я решил, дай, думаю, пойду и порадую Сарвигульнаргис-ханум, поздравив её с первым снегом. С этими мыслями я пошел в сторону полевого стана, попутно продолжая думать о том, что Вы в это время спите сладким сном, видя меня во сне. Подошел ближе к полевому стану и вижу, там, на снегу, нет ни единого человеческого следа. Ну, думаю, ёлки-палки, неужели горожане до сих пор спят, так и не зная о том, что выпал первый снег? Ну, сейчас будет им сюрприз! С такими радостными мыслями я подошел к окну, заглянул вовнутрь помещения, смотрю — а там никого нет. Увидев этот мрачный пейзаж, у меня екнуло сердце, и снег почернел перед моими глазами.
Потом внезапно я заболел. Лежу как-то на снегу, хвораю и думаю, ну, конец. Теперь нет смысла возвращаться в дупло тутового дерева, в котором я живу и пишу хокку об одиноком голосе далекой кукушки. Куда мне теперь без Сарвигульнаргиз ханум? Теперь мне все равно — думал я тогда. Не помню, сколько времени я там пролежал в холодном снегу, но я начал медленно замерзать. Мне казалось, что я лежу один среди бескрайней тундры, словно одинокий путешественник, который потерял свою собачью упряжку, и вокруг никого нет. Тут мне послышался мамин голос, и я начал улыбаться, думая, что это, наверно, идет сама старуха смерти с косой в костлявых руках, только в облике моей мамы, которая живет в доме престарелых. Но оказалось не так. Оказывается, женщина, которая окликнула меня, действительно была моей мамой, и она спасла меня от явной смерти. Она, оказывается, приволокла меня к краю заснеженного хлопкового поля и развела костер. Потом, согрев меня у костра, привела, меня в чувство, накормила и напоила горячим чаем. После этих процедур мы с мамой долго беседовали у костра, вспоминали о моем детстве и всё такое. Короче говоря, я чудом спасся. Но на следующий день температура у меня резко поднялась, и я начал страшно кашлять. Лежу в дупле тутового дерева, закопавшись в клеверное сено, и лихорадочно дрожу-брожу. Бедняжка мама решила вызвать скорую помощь. Она надела свои самодельные лыжи и пошла в сторону села, через заснеженное колхозное поле, словно биатлонистка на зимней олимпиаде, которая прошла в Ванкувере. Я лежу, стонаю, у меня галлюцинация, мне мерещится, что Вы поете арию из оперы «Аве Мария», температура у меня высокая, я думаю, дай Бог, чтобы не загорелось клеверное сено от моей жары и не возник пожар в дупле тутового дерева. Ну, прикиньте сами, как же я мог локализовать пожар в дупле, ежели сам горел в адском пламени. Там, сами понимаете, нет поблизости не то, что там пожарной команды, но и ни одного соседа, который мог бы прийти на помощь, гремя ведрами с водой, услышав мой вопль о помощи. Наоборот, мои завистливые соседи, вместо того, чтобы погасить пламя, плеснули бы в огонь бензина или керосина. Слава Богу, через часов десять пришли пешком работники скорой помощи, объяснив своё опоздание нехваткой бензина на машину скорой помощи. Они тщательно обследовали меня, поставили диагноз «острая двустороняя пневмания» назначили лекарства, сделали несколько уколов, и так я там случайно познакомился с ними. Дежурного врача звали Сатим Пати, если, конечно, память мне не изменяет. А медсестру звали Фортуной кажется, Чемоданоносецей. Я кашляю, значит, стонаю непрестанно, думая о Вас. Потом спросил у госпожы Фортуны Чемоданоносецы, мол, не знаете ли Вы, случайно, красивую ничегосебехонкую женщину с божественным звонким голосом по имени Сарвигульнаргис, которая работает главной уборщицей в стоматологической поликлинике. И вдруг — на тебе. Она, ну, энто, медсестра по имени Фортуна Чемоданоносица, говорит, что Сарвигульнаргис, то есть Вы, — её близкая подруга. Я грю, дык чего Вы стоите тогда и рисуетесь тут, дайте мне, пожалуйста, адрес моей возлюбленной певицы, сенёриты Сарвигульнаргис-ханум. Фортуна Чамоданоносица оказалась хорошей женщиной и быстро написала Ваш адрес вот на этом листочке бумаги, и мне удалось разыскать Вас. Теперь я хочу, чтобы Вы не прогнали меня, ударом шваброй по голове или, шмякнув меня по лицу грязной мокрой тряпкой, и вот… — сказал Поэт Подсудимов. Глядя на него, Сарвигульнаргис застыла от удивления с тряпкой в руках. Потом пришла в себя, и первым делом спешно прикрыла подолом халата своё оголенное, гладкое как атлас, белоснежное бедро, на которое страстно глядел Поэт Подсудимов, как голодный человек, который глядит на вкусный гамбургер. Она вся покраснела.
— А-аа, Вы снова явились, юморист яккатутский? Небось, пришли в наш город с гастролями, чтобы тут тоже устроить какой-нибудь бесплатный юмористический вечер в надежде рассмешить публику? А у нас клиенты, у которых зубы болят, и им сейчас не до смеха. Ну, добро пожаловать, господин юморист. Как Вы там, всё пишете смешные трёхстишия в своем дупле тутового дерева на краю хлопкового поля? А что касается моего ухода не попрощавшись с Вами и не оставив записочку на снегу, где я должна была палочкой написать мой адресочек, то простите. Во-первых, я не очень хорошо знаю Вас, во-вторых, у меня трое детей, тройняшки, ну, ровесники. Они учатся в шестом классе, но выглядят как ученики десятого класса. Боюсь, что мы не поместимся в дупло Вашего дерева — сказала Сарвигульнаргись.
— Нет! Не говорите так, Сарвигульнаргис ханум! Поместимся! Еще как поместимся! Я, между прочим, потомственный плотник, и с помощью стамески и молотка могу расширить дупло дерева до нашей свадьбы. Главное, чтобы у человека в душе было просторно. Вот тогда не то, что там пять человек, даже двадцать человек может поместиться в узком дупле и жить в толерантности. Я еще раз прошу Вас, не выгоняйте меня, Сарвигульнаргис ханум, умоляю Вас, не отвергайте мою любовь, ради всего святого! Я Вас люблю больше жизни, Сарвигульнаргис! Без Вас я пропаду! Поверьте бедному поэту, который живет в дупле тутового дерева, на краю хлопкового поля! Я сегодня пришел просить Вашей руки и сердце, понимаете?! — сказал Поэт Подсудимов с искажённым от горечи лицом и, резко сняв с себя шапку-ушанку, стал вытирать глаза, полные горьких слез. Клиенты, которые сидели на топчанах, засмеялись, искривляя свои опухшие от зубной боли лица. Сарвигульнаргис не знала, что делать. Ей стало жалко Поэта Подсудимова, и она смотрела на него с сочувствием. Потом, выпрямив спину, начала говорить мягким скорбным голосом:
