— Мекоииил, беги, сынок, позови людей на помоооощ!

И тут же снова ушел под воду, кувыркаясь и стараясь выпутаться из прочной рыбацкой сети, который он сам недавно купил. Мекоил, падая и спотыкаясь, поднялся наверх и побежал в сторону села, чтобы позвать людей на помощь. Когда он вернулся, с односельчанами Гурракалон качался на поверхности воды, лицом вниз, зацепившись ногами за рыбацкую сеть. А Далаказана вовсе не было видно. Односельчаны начали строить приспособлению, чтобы вытащить Гурракалона из бурлящей воды. Другие побежали по берегу быстротечной степной реки Джуга, чтобы найти Далаказана. Гурракалона вытащили из воды и начали оказать ему первую медицинскую помощь, массируя ему грудную клетку, делая ему искусственное дыхание. Но им не удалось спасти Гурракалона. Он был мертв. Вскоре односельчане нашли Далаказана на песчаном берегу, где он лежал без сознания. Когда привели его в чувство он заговорил слабым голосом: — Жить — жии-и-ить житталалалу — лалу — лааа…

Услышав о гибели Гурракалона, Фарида упала в обморок, а у Светланы Николаевны резко поднялось давление. Соседи и другие односельчане совместными усилиями убирали двор, подметали улицу, брызгая водой, чтобы не поднималась пыль.

Бедную Ларису тоже оповестили о том, что Гурракалон погиб на рыбалке. Услышав это, Лариса резко побледнела лицом и стала похожей на сумасшедшую женщину, которая не реагирует ни на что. Ей оказали психологическую помощь и забрали у неё ребенка, чтобы она невольно не причинила вреда малышу, сама того не осознавая. Малыша велели кормить смесью, пока Лариса не придёт в себя полностью. Гибель Гурракалона обрушилась на семью, словно атомная бомба, которая во время войны разрушила японские города Хиросиму и Нагасаки. Мекоил и Зулейха тоже плакали. Особенно сильно горевал Далаказан. Он рыдал диким голосом громче всех. Бедняга был вне себя, рвал на себе полосатую пижаму, подошел к имаму и, встав на колени со своим шкафом на спине, просил его, чтобы он разрешил ему понести тело Гурракалона на кладбище в его шкафу. Имам посчитал такую перевозку тело усопшего несерьезной и оскорбительной. Но когда Далаказан стал умолять имама со слезами на глазах, целуя ему руку, он согласился.

— Ладно, пусть этот раб Божий несёт на своем горбу своего давнишнего соседа и друга к последнему пристанищу. Только переоденьте его — сказал имам.

— Спасибо, Господин мулла — сказал Далаказан, благодарно целуя имаму руку еще раз. Односельчане одели Далаказана в зимнюю клетчатую рубашку, завязали галстук, и надели на него черный пиджак с длинными рукавами. Перед тем как произнести джаназу, имам произнес назидательную речь, которая известна в народе как мавъиза.

— Дорогие муъмины мусульмане! — начал имам свою речь. Вот перед нами в тобуте лежит Гурракалон Коптасомон углы, закончивший свой жизненный путь. Жизнь казалась ему вечной, и он не предполагал, что умрет, да еще и на рыбалке. Кто мог подумать, что его нога зацепится за рыбацкую сеть и он, запутавшись в ней, как муха запутывается в паутине паука, погибнет? Пусть это будет очередным уроком для всех нас, и мы будем помнить, что смерть не выбирает человека по возрасту и должности, а забирает рабов Божьих, когда у них кончается жизнь, намеченная Творцом. В старину жил один злой трусливый правитель, который казнил тысячи ни в чем неповинных людей на кровавых эшафотах и на виселицах. Многих из них он варил в огромном котле, наполненном кипятком. Когда узников бросали живьем в кипяток, бедняги дико вопили в ужасе и, если они выпрыгивали из котла, с них мгновенно слезала кожа, и они умирали в мучениях трепеща и булькая в кипятке. Однажды один старик с белой бородой, которого собирались казнить, стоя под виселицей, сказал тирану, что через месяц его ужалит скорпион и он умрет в страшных муках, мол, эта весть приснилась ему. Тиран расхохотался, услышав эти слова, и приказал:

— Повесить этого колдуна предсказателя! Палачи выполнили его приказ, вздёрнув на виселице ни в чем не повинного святого человека с белой бородой, которого уважал и любил угнетенный народ. Прошли дни и недели, и срок смерти злого правителя, о котором говорил казненный святой человек, приближался. Наконец, пришел тот роковой день, и злой правитель, чтобы не умереть от яда скорпиона, сел на коня и решил провести день в мелководье реки, чтобы предсказание святого человека не сбылось. Он сидел на своем коне, который стоял в воде. Тут незаметно из гривы коня выполз большой черный скорпион и ужалил руку злого правителя. Тот в ужасе тряхнул рукой, но сильный яд скорпиона проник в его тело, и пока он скакал на своём коне до целителя хакима, у него парализовались мышцы, и он упал с коня. Лежа на земле, злой правитель долго корчился и стонал от невыносимой боли и умер в страшных мучениях. Так что, дорогие мои, от судьбы и смерти не уйти. Даже если вы будете жить в этом мире тысячу лет, все равно жизнь покажется вам ничтожно короткой. Поэтому в своей жизни мы должны стараться успеть сделать как можно больше добра людям. Да благословит всевышний нашего односельчанина, Гурракалона ибн Коптасомона, амин!

На этом имам завершил свою речь и начал читать намази-джаназа. После джаназы односельчане, осторожно подняв тобут Гурракалона, уложили его в шкаф Далаказана.

Далаказан стоял в черном пиджаке с чересчур длинными рукавами и в клетчатой зимней рубашке с галстуком. Потом люди направились на кладбище. Впереди толпы шли Далаказан и Мекоил, держа в руках посох и громко плача.

— Акаммоооо, акаммо! Балик тутаман деб уз сотиб олган торига узи уралашиб улган акаммо! Сизни уз акамдай якши курар эдим, акаммо! Оч колганимда мендан хабар оладиган мехрибоним акаммооооо, акаммо! Музлаб колганимда мени масчидга олиб борган, алкашлардан шкафимни олиб берган акаммооооо акаммо! — плакал Далаказан, идя по дороге со шкафом-гробовозом на плечах. Его плач в переводе звучал примерно так: «О, мой брат, мой брааааат! Желая поймать рыбу, ты упал в реку и запутался в рыбацкой сети, которую сам приобрёл! Каким добрым человеком ты был! Приносил мне еду, когда я был голоден! Не ты ли принёс меня на руках в мечеть, когда я лежал в снегу замерший! Это ты, именно ты, выгнал из моего шкафа несчастных конченных и вонючих алкашей в клетчатых рубахах и в рваных куртках! Я любил тебя как своего родного брата! О, мой браа-аа-аат! Мой брат!»

Услышав его трогательный плач, люди, идущие за шкафом-гробовозом, дружно заревели. Мекоил тоже горько запричитал.

— Алвидо, дадажон! — сказал он, заливаясь слезами — уз отамдан хам мехрибон эдингиз! Бизни уз болангиздай тарбияладингиз! Бизларни бирон марта хам урмадингиз, хатто хакорат килмадингиз! Биз энди янги тугилган укам билан етим колдик! Бувим билан ойимни касалхонага олиб кетишди! Мени кечиринг, дада, сизни куткаролмай колдим! Балик овига бормасак хам булар экан! Кушма корхона очаман деб уриниб, кийналиб, максадингизга етолмадингиз! Дадаммооооо, дадаммо!

Я пишу эти строки и сам безмолвно плачу, с трудом разбирая слова, которые с дрожью звучат сквозь слезы. Они, словно утренняя роса на ветру, падают на клавиатуру компьютера, которую прислал мне по почте из России мой друг, одаренный поэт и переводчик Алик Вагапов. Несмотря на слезы, я пишу, и хочу перевести на русский язык плачь Мекоила тоже. Его слова в переводе звучат так:

— Прощай, папа! Ты был добрее, чем мой собственный отец! Ты нас воспитывал и любил как своих детей! Ты никогда не бил и даже не ругал нас! Теперь мы с моим маленьким братиком остались сиротами! Пап, ты прости меня за то, что я не смог спасти тебя! Маму с бабушкой увезли в больницу, отец! Эх, лучше бы мы не ходили на рыбалку! Ах, мой отец! Как он старался, как он бегал месяцами, желая открыть совместное предприятие, но не смог это сделать! О мой отее-е-ец, мой бедный отец!

Наконец, они пришли на кладбище, и подошли к вырытой могиле Гурракалона. В Узбекистане покойного хоронят не так, как в России или в Америке. Могилы тоже выглядят по-разному. Вырытая яма является крыльцом могилы. А сама могила находится в выемке, или нише, с правой стороны этой ямы и в эту нишу кладут покойного, завернутого в белый саван. Ниша с телом покойного замуровывается гувалой (гувала — это не жженый кирпич овальной формы). Потом яму заваливают грунтом.