— Урто (товарищ) преподаватель, покараульте меня, пожалуйста, пока я помочусь — умолял он учителя.

Из чувства ответственности перед родителями и учениками, Далаказан соглашался и присматривал, пока пузатый милиционер с лысой головой мочился, сидя в школьном туалете, то есть в юлгуновых зарослях, или справлял большую нужду, вздувая от напряжения свои шейные артерии и краснея.

Однажды Далаказан притворился, что в страхе убегает наутек с криком:

— Беги пузатый милиционер с ученической сумкой на плечах! Макушки юлгунов качаются! Там, наверное, ползет тракторист-призрак со змеиным телом!

Услышав это, пузатый милиционер с лысой головой, с ученической сумкой на плечах вскочил с места и, в ужасе помочившись наполовину в брюки, убежал как угорелый в сторону шкаф-школы преподавателя птичьего языка домли Далаказана.

Домля Далаказан читал своим ученикам нотацию, упрекая их:

— Эх вы, трусливые ученики, чего вы боитесь?! Не бойтесь! Нашы деды в старине боролись львами и тиграми и убивали их задушив голыми руками! Будьте храбрыми, смелыми и забудьте о трактористе-призраке Газиниязе раз и навсегда! Это всего лиш очередное космическое откровение, которое происходит в моем подсознании, благодаря чудо-таблеткам, которые я принимал в спецлечебнице, где трудятся вежливые врачи и медсёстры с голливудской улыбкой на устах!

Он, как мог, успокаивал своих боязливых подопечных, но они все равно боялись, со страхом оглядываясь вокруг во время уроков под открытым небом, услышав малейший шорох в кустах. В конце концов, ученики единодушно решили, что будут учиться только в две смены, а вечером в аккурат будут возвращаться домой.

После того, как школьники уходили домой, шкаф-школа пустовала, словно заброшенный дом в мертвом Чернобыле, где по вине ученых ядерщиков взорвался атомный реактор АЭС. Это была трагедия мирового масштаба, которое унесла жизни тысяч ни в чём неповинных людей, искалечив огромное число взрослых и детей, заразив радиацией почву и воздух, которым дышит всё человечество. Хотя Далаказан был храбрым и доблестным учителем птичьего языка, но он тоже стал испытывать страх по ночам, особенно когда писал конспекты, сидя у окна при свете керосиновой лампы. В таких моментах ему казалось, что за окном кто-то стоит и дышит, словно тяжело больной в маске, подключенный к искусственному дыханию в реанимационном отделении мрачной больницы. Вот тогда в голову Далаказана пришла уникальная идея: он расклеил всюду небольшое объявление о том, что ему для охраны шкаф-школе требуется сторож, который согласен работать бесплатно, из чувства патриотизма и гражданского долга перед Родиной. Но, к сожалению, на его объявление никто не откликнулся. Ну, ясное дело. Кто захочет работать сторожем бесплатно, да еще в ночное время, рискуя жизнью?! Пришлось Далаказану самому сторожить шкаф-школу. Он написал заявление на имя директора, то есть на свое имя, и сам же подписал его, приняв себя на работу.

— Вот это независимость! — подумал Далаказан. Сам — директор своей частной школы, сам — зам, сам — завуч, сам — завхоз, сам, наконец, — сторож! Какая свобода! Не надо ни перед кем кланяться, не надо никому сдавать отчеты о проделанной работе, о финансовых затратах, — никому! Даже народу! Такую свободу не сыщешь даже в Америке! Самое главное — тебя никто не может выгнать с работы! Ну, кто тебя выгонит, ежели сам являешься всем?! Сам же не будешь выгонять себя с работы, даже тогда, когда совсем состаришься, правильно?!

Далаказан раньше не знал, что работа сторожем доставляет такое огромное духовное удовольствие. Он пришел к мнению, что настоящий учитель должен работать не в университете, не в школе или в гимназии, нет, он должен работать именно сторожем на каком-либо предприятии. Сидишь, например, у низкого окна сторожевой будки, глядя на опустевший двор предприятия, и вдруг видишь, как из-за высокого дерева начинает подниматься полная луна, словно окровавленный щит воина-героя, павшего на поле битвы, над которым от стаи стервятников и ворон чернеет небо. В тишине твои нервы начинают расслабляться, ты чувствуешь прилив вдохновения, и в голове у тебя начинают возникать стихотворные строки, текущие с горных вершин в океан твоих мыслей, словно весенняя чистая прозрачная журчащая вода тающих снегов. Ты спешно ищешь бумагу с карандашом, боясь, как бы ни вспугнуть эти строки, и стремишься быстро запечатлеть их на бумагу, пока они не улетели прочь как стрекозы. Наконец ты находишь бумагу с карандашом и начинаешь писать трясущимися руками, словно алкаш, сидящий перед стаканом водки или человек, который страдает болезнью Паркинсона. Пишешь ты, пишешь, и слова начинают извиваться как личинки шелкопрядов, которые, нашёптывая молитву, поедают листья тутового дерева. Потом они уходят в спячку. После спячки, повзрослев, они обматывают себя шелковым саваном, который позже превращается в гроб-кокон.

Лёжа и копошась в коконе, шелкопряды делают небольшое отверстие в нём и улетают, превращаясь в бабочки, в которые вселилась их душа! А ты пишешь и пишешь, острым кончиком карандаша. Бумаге кажется, что кончик карандаша это клюв, а сам карандаш — птица. Карандаш-дятел поклевывает бумагу и щекочет её. Бумага смеётся издавая звуки: «карак — крак — крак». Она принимает карандаш за дятла, который стучал по ней в далеком лесу, когда она была высокой сосной, пока не превратилась в бумагу на деревообрабатывающем и целлюлозном заводе.

В это время издалека донеслись звуки вагонных колес ночного поезда. Вдохновившись, Далаказан написал стихи:

Далаказан удивился, глядя на стихи, которые только что написал. Ничего себе, подумал он, оказывается, я умею писать такие классные стихи, а живу скромно в своей шкаф-квартире. А многие лжеписатели и пииты издают свои, так называемые «произведения» в твердом переплете, огромными тиражами, получая за них в качестве, якобы, гонорара, целые состояния, получают звание народного поэта и писателя, строят коттеджи на эти грязные деньги, живут на дачах, предназначенных для действительно талантливых поэтов и писателей, таких как я. А ведь они еще пишут о справедливости. Где тут справедливость? — задавал себе вопрос Далаказан. И не находил ответа.

Он вышел из шкаф-школы, чтобы подышать свежим воздухом. Луна теперь находилась посреди неба и светила, задумчиво глядя на Далаказана.

— Жить — жиииить! Житталалалу — лалула! Жить — жиииить! Житталалалу — лалула! — крикнул Далаказан и сам испугался от собственного крика.

Городское утро. В воздухе витает запах осени. В утренней тишине деревья в аллеях тихо роняют свои пожелтевшие листья с утомлённых, обессиленных ветвей. Усталый город по-настоящему еще не проснулся. На улицах сонно проезжают одинокие автомобили и автомашины. Около винно-водочного магазина расположились алкаши — кто сидит прямо на асфальте, кто на кирпичах, в ожидании прихода хозяина, которого они называют лечащим врачом. Вот на асфальте лежит старый алкаш в замызганной тюбетейке и в рубахе с оторванным рукавом. Лежит и бредит:

— Чуваки, помните? Большинство из нас раньше были порядочными людьми. Мы любили выпить в кругу друзей, помните? Бренчит гитара, с треском горит домашний костер — камин, звучат песни, рекой льются водка, коньяк, шампанское… Девушки легкого поведения, секс, словом, — беззаботная жизнь. Нам казалось, что так будет вечно. Но дорога жизни оказалась не такой гладкой, как мы себе её представляли. И выпивка, которая казалась нам тихой рекой, убаюкивающей нас в люльках, и наслаждение — всё это постепенно превратилось в мощный безжалостный водоворот, в котором мы с вами утонули, как рыбаки, попавшие в морской шторм. Из-за любви к выпивке мы потеряли стыд, потеряли свою репутацию в обществе, потом работу, семью, дом, друзей… Но, всё же, у нас тоже есть свое общество, своя философия, своя правда, свои неписаные законы, своя конституция, наконец. Например, у нас правда и справедливость проявляются в манере разливать водку и вино. Строго соблюдая правила, мы наливаем водку или вино в одноразовые пластмассовые стаканчики, всем поровну, следя за каждой капелькой огненной влаги, словно живительной влаги и тщательно проверяем, всем ли поровну налито вино или водка. Мы наливаем осторожно, с полотенцем на шее — одним концом полотенца держим бутылку, а другим — поддерживаем дрожащую руку, чтобы она невзначай не налила спиртного в стакан больше или меньше расчётного количества. Второй аспект, который мы считаем истиной бытия, это отшельничество, бродяжничество и отречение от всех жизненных благ, кроме конечно выпивки, которую мы любим больше, чем своих жен и детей. Мы не бреемся и не ходим постригаться в парикмахерскую. Мы редко принимаем душ или ванну — и это правильно. А на хрена нам всё это? Жизнь дается человеку один раз. То есть наши мамы, проглотив нас, не станут рожать заново. Зачем тратит такую короткую жизнь на ерунду, на всякие там дурацкие процедуры, на чистку зубов, которых у нас нет? Зачем понапрасну тратит бесценное время на непослушных детей, на семью, на жену, которая не даёт? Ну, я имею в виду, не даёт денег на выпивку. Мы должны жить только для себя! Да, мы плохо одеты, одеваемся по сезону, но не по вкусу, как некоторые, и не ходим, как по подиуму при демонстрации мод, который организуют дельцы от культуры в далеком Рио-де-Жанейро, в Париже или в Амстердаме. Осенью и зимой мы ходим в плаще и в грязной шляпе, из-под которой торчат наши лохматые нечесаные волосы, похожие на копну сена. Своим видом мы напоминаем поэтам пугало огородное, которое торчит одиноко на краю осеннего поля, вымокшее до нитки под холодным осенним дождем, вдохновляя их на написание поэтических шедевров. Жалко нас, конечно. Но как можно нашу жизнь направить в правильное русло, когда мы сами этого не хотим? Это, я думаю, очень сложный вопрос. Потому что мы не знаем, что выпивка нам не друг, а, наоборот, злейший враг, который отнял у нас почти всё. Мы стали рабами мимолетных наслаждений, которые являются грозным оружием в руках у шайтана, способного разрушить духовный мир любого человека, который прикоснется к этому жидкому оружию зла. Это железная сатанинская стена между человеком и Богом. Есть на свете незрячие люди, и они считают себя несчастными. Но это не совсем так. Самое большое несчастье — это духовная слепота. Духовно ослепшие люди, вроде нас, ходят по дороге жизни на ощупь и наугад. В результате они погибают, падая в колодец отчаяния, или случайно сталкиваются со смертью, которая приходит бесшумно с косой в руках — завершил свой монолог старый, болтливый, худой алкаш с поношенной тюбетейкой на лбу и в рваной клетчатой зимней рубахе с одним рукавом.