— Старик умирает, и это его предсмертный бред — сказал Худьерди, потягивая маленький окурок сигареты без фильтра, и добавил: он был великим алкашом нашей эпохи. Мы, то есть его ученики, унаследовали его богатый опыт в деле пьянства и дебоша, его умение пить, говорить трогательные тосты, услышав которые человеку невольно хочется горько плакать и рыдать. Обычно, когда человек умирает, его близкие капают ему в рот воду. А у этого старого заслуженного народного алкаша нет близких людей, кроме нас с вами. В этой бутылке есть две — три капли вина. Вы не против, если я капну эту влагу в рот нашего старого собутыльника, который собирается уйти на тот свет, где нет спиртного? — сказал он, обращаясь к алкашам.

Компания пьяниц одобрила его идею, и Худьерди принялся осуществлять свою историческую миссию, капая остатки вина в рот дряхлого алкоголика. Облизывая рот, похожий на нору грызуна в осенней траве, умирающий пьяница заплакал:

— Спасибо вам огромное, дорогие собутыльники мои… не ругайте меня, и прощайте… Видно, моя песенка спета. Я покидаю этот мир… Простите, если обидел вас нечаянно, и скажите моей жене Гарибе, что я её люблю. Люблю своих детей, которые росли без меня… Бедные… Пусть они меня простят… Тхи… хи… и-и… — плакал старый алкаш с поношенной тюбетейкой на лбу и в клетчатой зимней рубахе с одним рукавом.

Слезы катились по его грязному и небритому до самых ушей лицу. Потом он снова заговорил:

— Я завещаю вам: после моей кончины ни в коем случае не хороните меня ни на мусульманском, ни на христианском кладбище. И не выбросьте моё тело в мусорный бак или на городскую свалку. Не кремируйте меня. Отдайте мое тело медицинскому институту, и пусть студенты практикуются. Пусть моё тело вскроют в присутствии студентов, и пусть мой скелет служит наглядным пособием на занятиях со студентами. И пусть мой скелет выставят на витрине, как музейный экспонат. Пусть мое тленное тело приносит хоть немного пользы нашему обществу после моей смерти. Устройте в мою честь скромные поминки, выпейте за упокоение моей души, читайте на поминках стихи моего кумира, великого Омара Хайяма про вино — сказал он.

— Обязательно, будьте покойны, аксакал. Сейчас придет лечащий врач и откроет аптеку. Купим пару бутылок животворной воды, откупорим, выпьем и вы снова вернётесь в наши ряды. Если нет, ну что же, как говорится, гудбай — успакоил его Худьерди, держа пустую бутылку, словно капельницу, над его ртом.

— Эх, Худьерды, теперь даже животворная вода не сможет поднять меня на ноги! — сказал старый алкаш с поношенной тюбетейкой на лбу, в клетчатой зимней рубахе с одним рукавом. Тут появился незнакомый тип, с виду тоже алкоголик со стажем. Он спросил у пьяниц, откроется ли сегодня «аптека» вообще.

— Ты тоже «больной» что ли? — спросил у него Худьерди.

— Не то слово, «больной». Я тяжело больной. Голова трещит. Не голова у меня, а какая-то шарообразная чугунная гиря — ответил незнакомый ему алкаш.

— Ты из провинции? — поинтересовался Худьерди.

— Да, я из село Таппикасод. Алкаши засмеялись.

— Ну и название у твоего села — сказал Худьерди. (слово «таппи» означает кизяк. А касод переводится как кризис. Получится слово кизяковый кризис).

— Я вижу, что ты тоже не очень городской. Скорее, колхозник. Ты наверно из большого кишлака, который считаешь городом, и гордишься — сказал новый алкаш.

Услышав это, Худьерди, вместо того чтобы разозлиться, почему-то засмеялся. Потом протянул руку новоиспеченному алкоголику и сказал:

— Ладно, давай познакомимся что ли. Меня зовут Худьерди, а тебя?

— Извини чувак, я не могу пожать тебе руку, так как я тебя впервые вижу. По крайней мере, привычка у меня такая странная. Зовут меня Калтакапан, а фамилия моя Арратопанов. Можете назвать меня Калтакапан Таппикасодий.

— Хорошо, договорились — сказал Худьерди.

Потом обратился к компании:

— Братцы! Вот сегодня с утра в нашу армию прибыло пополнение! Ну что, примем его в свою либерально-демократическую партию «Сто грамм»?! — крикнул он.

— Да! — ответили коротко и в один голос члены компании бродяг.

— Ну, поздравляю, Калтакапан Таппикасодий. Это политического дело, и его надо обязательно обмыть. То есть с тебя пузырь — сказал Худьерди.

— Нет проблем. Только не сегодня. Потому что в данный момент мои карманы пусты как барабаны. Вот я на днях должен ограбить дом одного богатого башмачника по имени Гурракалон, который живет на нашем селе, на берегу реки Тельба-дайро, вот тогда я вас всех напою — сказал алкаголик Арратопанов Калтакапан.

— Ни фига себе! А разве башмачники тоже бывают богатыми? — удивился Худьерди.

— Еще как. Он, то есть этот Гурракалон, сволочь, в последнее время разбогател и женился на пухленькой женщине, похожей на французскую булочку. Ничегосебехонькая такая, по имени Фарида, с тремя детьми из какого-то села, Хаджыкишлак что ли, я сейчас точно не помню. Короче, я ненавижу этого буржуя, недавно мы даже подрались… — сказал алкоголик Арратопанов Калтакапан.

От его слов Худьерди одеревенел на миг. Потом, немного придя в себя, спросил:

— Что, Фарида?! С тремя детьми?! Из Хаджикишлака?! Ё мое, да это же моя жена и мои дети! Ну сука толстуха! А я её ищу всюду, чтобы обезглавить! Замуж, значит, вышла, да? Ну спасибо тебе, Калтакапан Таппикасодий, за бесценную информацию! Ты мне очень помог. С меня пол-литра…

Тут старый алкаш с поношенной тюбетейкой на лбу, который лежал на земле, стал лихорадочно дергать руками и ногами, широко открыв рот, и, испустив последний вздох, умолк, глядя на утреннее небо широко открытыми потускневшими глазами, похожими на пуговицы серого цвета.

В доме алкоголика Арратопанова Калтакапана, от которого ушла жена, веселились гости, то есть компания пьяниц, которые пожаловала из города. Они пили дешевую брагу, закусывая по-вегетариански горьким луком, который обжигает язык.

— Чуваки, я вспомнил одну смешную историю — сказал хозяин застолья, алкоголик Арратопанов Калтакапан.

— Валяй рассказывай, Калтакапан Таппикасодий! — крикнул Худьерди.

И Арратопанов Калтакапан начал рассказывать: сидим, говорит, как-то с собутыльниками около магазина, выпиваем водку, закусываем копченой рыбой, короче, настроение — ништяк. Вдруг на улице верхом на осле появляется местный имам нашей махалли Мулла Абу Абдулатиф Алаутдин Ибрагим шейх Салахуддун ибн Абдельрахман, которого унесло волной во время оползня. Увидев нас, он остановился на миг. Потом давай читать мораль, мол, как вам не стыдно, ребята. Всем, говорит, вам уже стукнуло за тридцать и за сорок, а вы, вместо того, чтобы готовится к отплытию на деревянной лодке без вёсел в рай, занимаетесь делами, запрещёнными Богом. Вы что, хотите попасть в ад?! У вас половина жизни уже прожита. Никто из нас не знает, когда за нами придет смерть. Или вы думаете, что вы бессмертны?! Не пора ли подумать о Боге и сходить в мечеть, чтобы покаяться у алтаря за грехи?! — сказал он, просвещая нас в вопросах религии. Нам стало стыдно. Мы даже покраснели.

— Ну, хорошо, мулла-ака — сказал я ему — мы сегодня же бросим пить и завтра утром придём в Вашу мечеть, и совершим утреннюю молитву вместе с Вами.

Однако мулла Абу Абдулатиф Алаутдин Ибрагим шейх Салахуддун ибн Абдельрахман не поверил моим словам. Думал, что я шучу. Он ушел прочь, погоняя своего осла, который пошел мелкими шагами по проселочной дороге.

Когда мы рано утром пришли в мечеть, Мулла Абу Абдулатиф Алаутдин Ибрагим шейх Салахуддун ибн Абдельрахман, увидев нас, на миг замер от удивления. Мы стояли перед ним в традиционных чапанах и в тюбетейках, умытые, чисто выбритые, словно огурчики. Придя в себя, Мулла Абу Абдулатиф Алаутдин Ибрагим шейх Салахуддун ибн Абдельрахман тихо заплакал от радости, вытирая слезы кончиком чалмы.

— Ну, слава Богу, что на вас подействовали мои слова, и вы выбрали правильную дорогу, которая ведет в вечный рай — сказал он, обнимая нас, каждого по отдельности. Люди приходили, постепенно заполняя небольшое помещение сельской мечети. Вскоре началась утренняя молитва. Я стоял на молебном паласе жайнамаз, потом нагнулся, встал на колени, и начал молиться, и мне почему-то захотелось плакать. Плачу, и не могу остановиться. Боже, говорю, ты такой милосердный, что осветил своим светом душу такого негодяя, как я. Ты не отрекся от меня, наоборот, повернулся ко мне лицом и одарил меня своим светом, осветив мою дорогу, которая затерялась во мраке сомнений и грехов. Господи, прости меня за то, что я ограбил шкаф-магазин бедного Далаказана Оса ибн Косы, который ходит со своим шкафом на спине, напоминая гигантскую деревянную черепаху — плакал я. Потом слышу — мои собутыльники, которые пришли вместе со мной в мечеть, беззвучно смеются, тряся плечами и стоя на священном жайнамазе.