Я бросаю свои сумки возле лестницы на второй этаж и иду по коридору. Когда добираюсь до гостиной, я упираю руки в бока и улыбаюсь, забавляясь этой сценой.

Хуанита, моя пятнадцатилетняя соседка, сидит, скрестив ноги, на полу перед диваном с открытым пакетом Cheetos на коленях и банкой Red Bull в одной руке. Она одета в школьную форму, состоящую из белой рубашки и клетчатой юбки, но ее худые ноги босые, как и ступни, а буйная копна вьющихся темных волос забрана сзади в неряшливый хвост. Пол вокруг нее усеян обертками от конфет, пустыми банками из-под газировки, выброшенными пакетами из-под чипсов и школьными учебниками. На кофейном столике перед ней стоит открытый ноутбук, и она смотрит борьбу ММА, свое самое любимое занятие в мире.

Стараясь придать своему голосу строгости, я говорю: — Когда кто-то говорит тебе «чувствуй себя как дома, пока его нет», Нита, это эвфемизм, означающий «чувствуй себя комфортно». А не «заселяйся и превращай дом в свинарник».

Она не утруждает себя признанием этого и не смотрит в мою сторону.

— Когда ты купишь телевизор? Что ты за чудачка, у которой нет телевизора?

— Я не чудачка. Я лимитированная серия.

— Пф.

— Я также хотела бы отметить, что я единственная в этой комнате, на ком нет крысы.

Любимая крыса Хуаниты, Элвис, сидит у нее на голове. Он белый с большими черными пятнами, как у коровы. Хуанита спасла его из ливневой канализации, когда он был маленьким, и с тех пор они неразлучны. Он путешествует с ней на плече или в ее рюкзаке, к ужасу ее матери и школьных учителей. Когда директор сказал, что отстранит ее от занятий, если она не прекратит приводить Элвиса на занятия, Хуанита пригрозила позвонить в отдел гражданских прав Министерства юстиции США и сообщить, что ее права нарушаются в соответствии с Законом об американцах с ограниченными возможностями, потому что Элвис – это служебное животное, как собака-поводырь. Когда Хуаниту спросили, какие услуги он оказывает, она с невозмутимым видом ответила: «Эмоциональную поддержку».

Я люблю этого ребенка.

Она приходит сюда каждый день после школы, чтобы сбежать от своих шестерых братьев и сестер, которые все еще живут дома. Она говорит своей матери, что я помогаю ей с домашним заданием по математике, но реальность такова, что Хуанита могла бы сама вести занятия по математике.

— Ты говоришь так, будто это хорошо, — отвечает Хуанита и тянется, чтобы почесать Элвиса за ухом. Он дрожит от удовольствия, его белые усы трепещут. — Как прошла работа?

— Как ты думаешь, как все прошло?

Хуанита фыркает.

— Я думаю, ты уменьшила яйца другого богатого белого старикашки до размера горошины.

— Я так и сделала. Еще пара шариков размером с горошину пополнят мою коллекцию. — Я удовлетворенно вздыхаю. Мне действительно нравится моя работу. — Я собираюсь сделать сэндвич. Хочешь?

Ее внимание все еще приковано к экрану компьютера, где двое парней без рубашек и босиком избивают друг друга до полусмерти, Хуанита говорит: — Не-а. Я не голодна.

Я смотрю на обертки от нездоровой пищи, разбросанные вокруг нее.

— Ты бы не умерла, если бы время от времени ела нормальную еду, малыш.

Хуанита корчит гримасу.

— Конечно, Лурдес.

Лурдес – имя ее матери. Так она называет меня, когда я лезу не в свое дело.

Она часто называет меня так.

— Как тебе будет угодно, — беззаботно говорю я и оставляю Хуаниту и Элвиса наслаждаться их шоу.

На кухне я сбрасываю обувь и открываю холодильник. В отличие от остального моего дома, он всегда набит битком. Пустой холодильник – одна из немногих вещей, которые меня пугают.

— Ростбиф, проволоне¹, помидоры, листья салата, — говорю я, собирая всё подряд. — Привет, мои красавцы!

Я беру хлеб из кладовки, делаю себе сэндвич и ем его, стоя над кухонной раковиной. Затем я делаю еще один сэндвич, кладу его в зип-пакет и убираю в рюкзак, который Хуанита оставила на тумбочке у входной двери.

Потом поднимаюсь наверх и распаковываю вещи. Когда мои вещи убраны, я прохожу по коридору в свой кабинет, включаю компьютер и проверяю электронную почту.

Ничего вообще от слова совсем!

И старое, знакомое одиночество кладет голову мне на плечо и целует в щеку.

Это самое худшее время, когда я прихожу домой с работы и у меня нет никаких планов. Во время работы, мои мысли заняты, а когда мои мысли заняты, я могу не задумываться о смысле всего происходящего днями и неделями. Но когда я не работаю…

«Держу пари, ты бы сошла с ума, если бы тебе не нужно было разгадывать головоломку. Верно?»

Морпех и его раздражающе проницательные наблюдения.

Одна мысль о нем вызывает мигрень. Как можно находиться рядом с этим самоуверенным, раздражающим придурком? Я знаю, что у него успешный бизнес, а значит, у него есть сотрудники, клиенты, поставщики – люди, с которыми ему приходится ежедневно взаимодействовать. Наверное, у него даже есть друзья… подружки?

Нет, — думаю я, морща нос. — Он бы не назвал их «подружками». Он бы назвал их… дырами. Или чем-то столь же отвратительным.

Я действительно ненавижу этого шовинистического придурка.

— Дыши, — напоминаю я себе, когда мой желудок сжимается. — Снова.

Коннор Хьюз плохо влияет на мое кровяное давление.

Снизу Хуанита кричит: — Я ухожу! Увидимся после школы в понедельник!

Я кричу в ответ: — Удачи тебе с тестом по математике!

— Отсоси!

Раздается смех, а затем хлопает входная дверь.

— Я тоже тебя люблю, малышка, — говорю я, улыбаясь.

Я переодеваюсь в спортивную одежду и направляюсь на Вашингтон-сквер, большой парк в нескольких кварталах отсюда. Я пробегаю свой обычный маршрут по дорожкам, петляющим по парку, киваю старикам, играющим в шахматы, обхожу уличных артистов, семьи и пары, выгуливающие собак. Стоит ясный, прекрасный весенний день, и в парке много людей, которые устраивают пикники вокруг главного фонтана и наслаждаются погодой.

Вот почему я обычно бегаю по утрам. Все эти люди заставляют меня нервничать.

Час спустя, вся в поту, с ноющими ногами, я возвращаюсь к себе домой. Я заканчиваю читать книгу о Чернобыльской катастрофе, сортирую свою коллекцию компакт-дисков по жанрам, а затем решаю принять душ, прежде чем отправиться на поиски места, где можно поужинать. По субботам я обычно хожу в небольшой французский винный бар в нашем районе. Мне нравится наблюдать за парами, которые пришли на свидание и с обожанием смотрят друг на друга через бокалы с бордо по завышенной цене, и размышлять о том, кто кому изменяет.

И почти всегда решаю, что это делают все.

Я долго принимаю горячий душ, ухаживаю за волосами и брею все свои женские места, которые нуждаются в этом. Не то чтобы кто-то собирался трогать их, но мне нравится, так сказать, поддерживать свой сад в чистоте. На случай, если я попаду в аварию и меня будет осматривать в больнице какой-нибудь безумно сексуальный врач. Почему он будет осматривать меня голой, я не знаю, но в моих фантазиях регулярно возникают подобные странные сценарии.

На самом деле, прошло много лет с тех пор, как мужчина видел меня обнаженной.

Так проще. Секс приводит к чувствам, а чувства приводят к разочарованию, поэтому логически следует, что безбрачие не приводит ни к каким разочарованиям. Тем более, с помощью вибратора я могу кончить меньше чем за шестьдесят секунд. Так что это легко и эффективно.

Я вытираюсь, наматываю полотенце на волосы, оборачиваю его вокруг головы и голышом иду в спальню.

Тут я издаю душераздирающий крик.

Коннор Хьюз, развалившийся на моей кровати, закинув руки за голову и скрестив ноги в лодыжках, ухмыляется мне.

— Вот уже второй раз я заставляю тебя кричать, сладкие щечки, даже не прикоснувшись к тебе пальцем.

Его обжигающий взгляд скользит по всему моему обнаженному телу. Его голос становится хриплым.

— Представь, что я мог бы сделать всеми десятью.

Табби