Я улыбаюсь в ответ, киваю, гадая, сколько времени ему потребуется, чтобы попытаться связаться с Деной Джонсон в Facebook или Instagram и получить самый большой сюрприз в своей жизни.

Я даю на это час.

Я бормочу что-то вроде «до свидания», направляюсь к арендованной машине и с визгом шин выезжаю с парковки. Через двадцать минут я возвращаюсь в свой номер в отеле Four Seasons, где меня ждет бутылка Dom Perignon со льдом. К бутылке прилагается записка:

Небольшой подарок, чтобы смягчить горечь неудачи. С уважением, Роджер Гамильтон.

Я смеюсь дольше, чем, наверное, следовало бы, но, честно говоря, показывать человеку его слабости после того, как он уверял, что у него их нет, – это самая извращенно приятная часть моей работы. Мне не терпится продемонстрировать самоуверенному донельзя генеральному директору GenCeuticals – Роджеру Гамильтону, моему клиенту, – насколько успешным был сегодняшний день.

Чем выше вы поднимаетесь, тем больнее падать. И ничто не может быть полностью безопасным, какие бы отказоустойчивые системы вы ни внедрили.

Я сбрасываю туфли на каблуках, снимаю отвратительный сшитый на заказ костюм, который надеваю только на работу, не обращаю внимания на шампанское и наливаю газированную воду в один из хрустальных бокалов рядом с ведерком со льдом. Я залезаю в ванну, где наслаждаюсь победой и отмокаю до тех пор, пока не превращаюсь почти в чернослив. Затем вылезаю, вытираюсь, оборачиваю вокруг тела пушистое белое полотенце и направляюсь в спальню.

Где я нахожу мужчину – огромного, загорелого, темноволосого зверя, одетого во все черное, – растянувшегося посреди моей кровати, закинув руки за голову и скрестив гигантские ноги в ботинках.

Я вскрикиваю и роняю бокал. Он разбивается о мраморный пол.

Зверь ухмыляется, обнажая ряд идеальных, сверкающих белых зубов.

— Привет, сладкие щечки. Я тоже рад тебя снова видеть.

Коннор

— Сукин сын! — кричит Табби с красным лицом, и я просто не могу сдержаться и смеюсь.

Сразу становится ясно, что я поступил неправильно, когда она хватает со столика стеклянное пресс-папье и швыряет его в меня. Оно врезается в стену в нескольких сантиметрах над моей головой, осыпая меня штукатуркой, а затем падает на то место, где полсекунды назад было мое лицо.

— Вспыльчивая, — упрекаю я ее, стоя рядом с кроватью и скрестив руки на груди. — Тс-с-с.

— Я тебе покажу тс-с-с, черт возьми, — рычит она, хватая хрустальную пепельницу.

— Вау! — Я вскидываю руки. — Господи, сладкие щечки, кто нагадил в твои кукурузные хлопья?

Она корчит гримасу, что должно выглядеть угрожающе, но вместо этого получается чертовски мило.

— Это ты, морпех! Я надеялась, что больше никогда тебя не увижу! — Она заносит руку, целясь. — И какого черта ты делаешь в моем гостиничном номере?

Последнюю фразу Табби выкрикивает так громко, что люди в вестибюле, вероятно, могут ее услышать.

— Пришел поговорить о делах. — Мой взгляд опускается на полотенце, которое она прижимает к груди. Ее хватка такая крепкая, что костяшки пальцев побелели. Я опускаю взгляд ниже, рассматривая опасные изгибы, стройные ноги и босые пальцы на ногах – естественно, выкрашенные в черный цвет – и растягиваю слова: — Хотя, если у тебя есть какие-то другие идеи, я был бы рад их выслушать. — Я встречаюсь с ней взглядом и обнаружив, что она смотрит на меня, самоуверенно ухмыляюсь. — Эта кровать очень удобная.

Пепельница пролетает по воздуху, едва не задевая мое левое ухо, и врезается в стену. Я оборачиваюсь, чтобы оценить ущерб, а затем снова поворачиваюсь к Табби с самоуверенной ухмылкой на лице.

— Дерьмовый у тебя прицел, сладкие щечки.

Ее ноздри раздуваются. Грудь вздымается. Она говорит низким голосом: — Назови меня сладкими щечками. Еще. Один. Раз.

Я снова смеюсь. Я почти забыл, как весело злить эту женщину.

Рыжие волосы и длинные ноги мелькают, когда Табби бросается к комоду рядом с кроватью, хватает лампу с неудобным на вид керамическим основанием, разворачивается и, размахивая ею, как оружием, кричит: — Убирайся!

Я упираю руки в бедра и смотрю на нее свысока.

— Ты ударишь меня лампой после того, как я устрою тебя на работу в GenCeuticals?

Она замирает. На ее лице читается ужас и неверие.

— Что?

— Серьезно, Табби. Ты думаешь, такой парень, как Роджер Гамильтон, заплатил бы женщине восемьдесят тысяч долларов за проведение теста на проникновение, если бы кто-то, кому он безоговорочно доверял, не предложил этого?

— Ты тот спецназовец, которого, как он упомянул, он нанял на постоянной основе?

Я киваю.

Табби закрывает глаза.

— Ублюдок. — Побежденная, она ставит лампу на комод.

Мне немного жаль, что она так тяжело восприняла эту новость, поэтому я добавляю немного правды, чтобы смягчить боль.

— Если тебе от этого станет легче, я думаю, что войти прямо через парадную дверь и притвориться руководителем было смелым ходом. Блестящим. И неожиданным. Гамильтон наложит в штаны.

— Почему он просто не поручил тебе выполнить эту работу? Я уверена, ты мог бы спуститься на крышу по веревке из черного вертолета или сделать что-нибудь в этом духе – мужественное и мелодраматичное.

Я пожимаю плечами.

— Я больше не занимаюсь тестированием на проникновение. На это не хватает денег. Metrix перешла на более высокий уровень.

Она прищуривается, глядя на меня. За три года, что прошли с тех пор, как я в последний раз видел Табиту Уэст, я совсем забыл, какие у нее ярко-зеленые глаза. Как изумруд, поднесенный к солнцу. Как у большой кошки, выслеживающей добычу в запутанных первобытных джунглях, глаза которой светятся в лучах солнца.

Черт. Сейчас совсем не время для стояка.

— Например?

— Экстракции.

Она на мгновение задумывается, теребя большим пальцем узел между грудей, где сходятся края полотенца.

Никогда бы не подумал, что буду ревновать к узлу.

— Людей, — правильно угадывает она. — Политики, члены королевской семьи, богатые бизнесмены и всё такое?

Я киваю.

— В этом есть смысл, — размышляет она, переводя взгляд на город за окном. — Похищения, стихийные бедствия, захват заложников… Существует миллион различных сценариев, в которых богатым людям может понадобиться помощь.

— Большинство людей думают, что я говорю об удалении зубов.

Она резко поворачивает голову и смотрит на меня.

— Я не такая, как большинство людей.

— Нет, — соглашаюсь я, выдерживая ее яростный взгляд. — Ты не большинство.

Мы стоим в тишине чуть дольше, чем было бы комфортно, пока я борюсь с удивительно сильным желанием подойти к ней, сорвать с нее полотенце, перекинуть через плечо и бросить на кровать.

Должно быть, мои мысли отразились на моем лице, потому что Табби резко отворачивается.

— Я собираюсь одеться. Встретимся внизу, в баре, через десять минут. И ни к чему не прикасайся, когда будешь уходить, морпех.

Она направляется в ванную. Я кричу ей вслед: — Не надевай одежду ради меня. Чувствуй себя как дома, сладкие…

Дверь в ванную захлопывается с такой силой, что дребезжат окна.

***

Полчаса спустя я уже собираюсь подняться наверх и постучать в дверь Табби, как вдруг она входит в бар с таким видом, будто это ее чертово заведение. Она стоит в дверях и оглядывается по сторонам, задрав нос. Пожилой мужчина, сидящий на табурете рядом со мной, замечает ее и смотрит так, будто у него сейчас случится разрыв барабанной перепонки.

Мне приходится прикрыть рот рукой, чтобы скрыть улыбку.

Я начну с ног.

Черные туфли на шпильке, которые говорят не столько «трахни меня», сколько «пошел ты». Голые ноги, татуировка с изображением зеленой феи на внутренней стороне левой лодыжки. Черная кожаная мини-юбка с подтяжками. Обнажающая живот футболка без рукавов цвета блевотины Барби, которая растянулась и теперь не облегает пышную грудь. На футболке надпись «Смирись с этим». Пирсинг в пупке с каким-то болтающимся предметом, похожим на украшение. Цветная татуировка на левой руке, доходящая до запястья. Чокер с заклепками, очень похожий на собачий ошейник. Волосы цвета пожарной машины, собранные в гладкий хвост, который подчеркивает аристократические скулы и длинную изящную шею.