Ее тон странный. Какой-то отстраненный. Я хочу спросить ее об этом, но Чан перебивает.

— Группа из Вашингтона должна прибыть с минуты на минуту.

Верно. Девять убитых федеральных агентов привлекут к вам внимание Вашингтона.

Я говорю: — Они отстранят вас от командования, опросят группу, включая нас, и назначат другую команду для завершения операции.

Взволнованный, Чан проводит рукой по волосам и кивает.

— Мы работаем совместно с Министерством внутренней безопасности и Министерством юстиции. А теперь, когда мы знаем, что киберпреступления Киллгаарда носят международный характер, в дело вовлечены ЦРУ и АНБ.

Табби еле слышно повторяет: — Управление национальной безопасности. Потрясающе. — Она тихо смеется. От этого смеха у меня по спине бегут мурашки.

— Тебе не о чем беспокоиться, Табби. Тебя привлекли к этой работе по особой просьбе Миранды Лоусон. Всё, что ты сделала, было санкционировано ею и федеральным агентом. Они ни в чем не могут обвинить тебя.

Она смотрит на меня. В ее глазах я снова вижу то странное выражение, которое было у нее, когда она сказала мне, что я хороший человек, как будто это был последний раз, когда она видела меня живым.

Табби переводит отсутствующий взгляд на Чана.

— Агент Чан, пожалуйста. Позвольте мне попытаться найти что-нибудь до того, как они приедут. Просто дайте мне еще несколько минут, чтобы просмотреть код.

— Табби…

Она перебивает меня.

— Коннор, мне нужно сосредоточиться. Пять минут, ладно? Это всё, что мне нужно, и тогда мы сможем поговорить.

Я смотрю на Чана. Он пожимает плечами, соглашаясь. Потом смотрю на Райана, на оставшихся агентов, на Миранду у окна, она по-прежнему повернута ко всем нам спиной.

— Хорошо, — говорю я тихим голосом. — Пять минут. Сделай всё возможное, чтобы найти этого ублюдка, а потом отпусти ситуацию и предоставь разбираться агентам.

Ее глаза блестят. Она шепчет: — Я так и сделаю.

Табби ждет, пока мы трое отойдем, а затем обращает свое внимание на экран компьютера перед ней. Она склоняет голову над клавиатурой и принимается за работу.

Пять минут спустя, когда мы с Райаном тихо разговариваем в углу, дверь в комнату распахивается. Парни в одинаковых бежевых плащах и с убийственными хмурыми лицами врываются внутрь.

Федералы. Судя по их виду, высшее начальство.

И в высшей степени взбешенные.

Один из них, высокий, худой мужчина с седыми волосами и голосом, похожим на мегафон, поднимает мобильный телефон и громогласно заявляет: — Директор АНБ хотел бы знать, кто в этой комнате только что взломал их гребаный мейнфрейм!

Из-под плащей появляются никелированные дробовики, поблескивающие в свете фонарей.

Время останавливается. Из комнаты словно выкачали весь воздух. Я смотрю на Табби, но она не смотрит на меня. Она спокойно смотрит на мужчину с седыми волосами и стоит. Затем поднимает руку и открывает рот, чтобы заговорить.

— Это моих рук дело.

Всё происходит очень быстро.

Мелькают наручники. Кричат мужчины. Плащи развеваются вокруг бегущих ног.

Я с ревом бросаюсь вперед, адреналин обжигает мои вены, но они уже швырнули Табби на стол и заломили ей руки за спину.

Я получаю удар рукояткой пистолета Glock 40-го калибра под челюсть.

— Здравствуйте, мистер Хьюз, — говорит мужчина с седыми волосами. Я замечаю, что его глаза точно такого же цвета. — И спокойной ночи.

Приклад дробовика с силой ударяет меня по затылку. Перед глазами вспыхивают искры боли. Комната тошнотворно кренится набок.

Последнее, что я вижу, – это Табби в наручниках, которую уводят несколько вооруженных мужчин.

Почему она улыбается?

И всё становится черным.

Табби

После короткого перелета на военном самолете C-130 я сижу за столом в маленькой холодной комнате в правительственном комплексе, расположенном бог знает где. Когда меня привели, на голове у меня был черный капюшон, но его сняли, и теперь я могу осмотреться.

Стены из шлакоблоков. Бетонный пол. Такой же бетонный потолок с рядом люминесцентных ламп. Черный пластиковый глазок камеры видеонаблюдения высоко на стене в углу.

На столе слева от меня стоит стакан воды. Рядом с ним лежит упаковка Oreo, которую я нахожу забавной. Очевидно, правительство хочет, чтобы вы вкусно перекусили, прежде чем они начнут пытать водой.

По крайней мере, они сняли наручники.

Дверь открывается. Входит мужчина. Кавказец. Около тридцати. Сложен. Высокий, с лохматыми светло-рыжыми волосами, красивый, если не считать шрамов от угревой сыпи на щеках. На нем черный костюм и узкий галстук. Я никогда не видела таких глаз – бледно-янтарных, цвета меда. Он похож на дружелюбного рыжего полосатого кота, что, как я знаю, намеренно вводит в заблуждение.

Под костюмом у него выпуклость на левой лодыжке и еще одна на правом бедре. Полосатые коты, которые носят оружие, привязанное к различным частям своего тела, совсем не дружелюбны.

Он садится на край стола и небрежно бросает в мою сторону картонную папку, которая с глухим шлепком ударяется о стальную столешницу, проскальзывает на несколько дюймов, рассыпая страницы по бокам.

— Это про меня? — спрашиваю я, глядя на папку.

Лохматый кивает.

— Она довольно толстая.

— Вы прожили интересную жизнь.

Я поднимаю голову и оценивающе смотрю на него.

— Держу пари, вы тоже. Что у вас за акцент? Нет, дайте угадаю. Аппалачи?

Он смотрит на меня своими необычными глазами.

— Двадцать лет назад. Вы первые за пятнадцать лет, кто его заметил.

Мы смотрим друг на друга. Без тени эмоций он осматривает меня, скользит взглядом по моему лицу, волосам, телу и наконец останавливается на моем запястье.

— Интересные часы.

— Благодарю вас.

— Семейная реликвия? — В его голосе слышится легкое веселье.

— Что-то в этом роде. Я удивлена, что вы их не конфисковали.

— По моему опыту, пластиковые часики Hello Kitty обычно не вызывают тревоги.

Я улыбаюсь, и пристальный взгляд возобновляется. Через некоторое время я спрашиваю: — Так вы собираетесь сказать мне свое имя или мне просто продолжать называть вас Лохматый, как я это делаю в своей голове?

— Вы не боитесь, — отмечает он.

— Это не в моем духе.

— Хотя прямо сейчас следовало бы.

— За мной уже выехали.

Выражение его лица не меняется.

— Никто не придет вас спасать.

— Я и не говорила, что меня нужно спасать, — отвечаю я, не отводя от него взгляда. — Но кто-то точно придет.

— В самом деле? Кто?

Я должна отдать ему должное, у этого парня потрясающее бесстрастное лицо.

— Не любите ждать, да?

Парень впервые улыбается. У него хорошие зубы, ровные и жемчужно-белые, как у кинозвезды.

— Напротив. Я люблю саспенс. И тайны тоже. Как тот криптофон, который мы у вас забрали. Сверхзагадочный. Никогда не видел ничего подобного. Запрограммирован на санскрите, шифры настолько сложные, что превосходят все известные протоколы, даже наши. Где вы раздобыли такую технологию? В Бангалоре? У китайцев?

Я презрительно выдыхаю через рот: — Я не «раздобыла» его. Я его создала.

Следует бесконечно малая пауза.

— Понятно.

— Вы мне не верите.

— Возможно, если вы уточните.

— О, вам нужны схемы? Извините, я не захватила их с собой.

Улыбка Лохматого становится шире.

— Всё в порядке. Мы заберем их из кабинета в вашем доме. Сейчас его обыскивают.

Я могу сказать, что он ожидает, что я задохнусь, или побледнею, или каким-то видимым образом потеряю самообладание, но поскольку я уже позвонила Хуаните из ванной в отеле, прежде чем мы с Коннором вернулись в студию, и сказала ей щелкнуть красным выключателем на стене в моем кабинете, который расплавит все жесткие диски на моих компьютерах и сожжет каждую печатную плату на любом другом электронном оборудовании, которое у меня есть, я сижу довольная.