— «Нарезка салями»⁶. Классический хакерский прием.

— Да, — соглашается она. — Классика. За исключением того, что счет, которым он управлял, был на мое имя.

В наступившей тишине приглушенные звуки ресторана кажутся чересчур громкими. Голоса, музыка, звон столового серебра о тарелки – всё это звенит у меня в голове.

— Он тебя подставил.

Табби кивает.

— Почему?

— Потому что он мог. Он мог делать всё, что хотел.

— Нет. Почему тебя?

Она смотрит через мое плечо. Я чувствую, что она намеренно избегает моего взгляда.

— Тебе придется спросить у него.

Я долго и пристально смотрю на нее.

— Табби.

Она бросает на меня взгляд.

— Не вешай мне лапшу на уши. Если мы собираемся работать вместе, между нами не будет никакой лжи. Почему Сёрен Киллгаард подставил тебя?

Выражение ее лица непроницаемо.

— Почему некоторым мальчикам нравится отрывать мухам крылышки?

Я говорю прямо: — Ты трахалась с ним?

Что-то мелькает в ее взгляде, глубокое отвращение или разочарование.

— Не всё в жизни связано с сексом, Коннор.

— Всё. Кроме самого секса. Он связан с властью.

Табби наклоняет голову. Она оценивает меня своими прекрасными кошачьими глазами, долгим, изучающим взглядом, который странно интимен. Отвращение в ее взгляде сменяется чем-то другим, чем-то более теплым. Хриплым голосом она бормочет: — Наконец-то мы пришли к согласию.

Жар разливается по моему телу.

Желание – странное животное. Оно такое же стихийное, как голод или жажда, но, в отличие них, это желание способно лишить вас рассудка со скоростью щелчка пальцев, так что вы будете делать вещи, настолько нехарактерные для вас, что не узнаете себя, того существа, которым вы становитесь, служа первобытному, непреодолимому желанию спариваться.

Тон ее голоса, выражение ее глаз, воспоминание о ее мокром обнаженном теле – всё это заставляет меня забыть о логике, и внезапно я просто… исчезаю.

Я протягиваю руку через стол, беру ее лицо в ладони, притягиваю к себе – бокалы падают, тарелки дребезжат – и целую ее.

На мгновение ничего не происходит. Сопротивление, ее рот плотно сжат, губы твердые. Но затем она смягчается, делает быстрый вдох через нос, и сдается.

Ее губы приоткрываются. Табби берет мой язык в рот и издает глубокий горловой звук, низкий, женственный звук удовольствия, и мой член мгновенно твердеет.

Она потрясающая на вкус, такая чертовски сладкая, теплая, мягкая и податливая, как спелый фрукт. Персик, тающий у меня во рту. Наши языки соприкасаются, восхитительно надавливая, посасывая, скользя, легко и идеально, как будто они созданы именно для этого. Затем поцелуй становится более настойчивым, требовательным, приносящим удовольствие, когда Табби прикусывает мою нижнюю губу, мои руки сжимают ее челюсть. Затем она запускает пальцы в мои волосы и настойчиво притягивает меня ближе, глубже. Мой разум затуманивается, тело пульсирует, каждый удар сердца отдается эхом в ушах, кровь стучит, как барабанная дробь. Я хочу, хочу, хочу. Боже правый, эта женщина – само совершенство.

Табби вырывается и дает мне пощечину.

Сильно.

Мы смотрим друг на друга. Табби встает, а я сажусь, мы оба тяжело дышим. Ее лицо пунцовое, а мой член такой твердый, что аж больно.

Две девушки за стойкой бара откровенно пялятся на нас. Официантка тоже, она только что подошла убрать наши тарелки.

Табби, пошатываясь, отступает на шаг. Проводит тыльной стороной ладони по рту. Потом отрывает от меня взгляд и смотрит на девушек в баре.

— Он весь ваш, — хрипло говорит она. Затем разворачивается и уходит.

— Черт возьми, Коннор, — бормочу я и бросаю на стол немного денег. Не обращая внимания на хихиканье девушек, я следую за Табби.

***

Когда она входит в парадную дверь своего дома, я уже там, стою прислонившись к столешнице на темной кухне, на том же месте, где стоял до нашего ухода.

Она включает свет и смотрит на меня. Я и раньше видел ее сердитой, но это…

Это совершенно другое дело.

Сверкая глазами, Табби говорит с опасной мягкостью: — Никогда больше так не делай.

Не желая рисковать и думать о том, что может вырваться из моего рта, если я его открою, я просто киваю.

Она медленно выдыхает.

— И больше никаких появлений из ниоткуда. Уважай мою частную жизнь или отвали. Навсегда.

Я снова спокойно киваю, но мое сердце наполняется надеждой. Табби выдвигает условия, а это значит, что она всё еще в деле.

— Я не путешествую самолетом. Никогда. Нигде. Так что, если работа в другой стране…

— Это в Лос-Анджелесе. Мы можем поехать на машине. Если мы уедем сегодня вечером, то сможем быть там через…

— Плюс-минус три-четыре дня, — говорит Табби ровным голосом. — Я знаю. Я уже ездила туда. Только не с тем, кого я ненавидела, так что, думаю, мне может показаться, что прошло гораздо больше времени.

Если бы человека можно было убить одним взглядом, я бы уже был мертв. Но я решаю рискнуть.

— Этого больше не повторится. Мне очень жаль.

— Хорошо, — отвечает она. — Давай мне контракт.

Ранее я оставил трудовой договор вместе со стандартным, недвусмысленным соглашением о неразглашении под ноутбуком на столе. Я беру документы и протягиваю их Табби. Она быстро просматривает их, поджав губы и побледнев. Дойдя до конца, она находит ручку в ящике, нацарапывает свое имя в графе для подписи и протягивает договор мне.

— Я скажу Миранде, чтобы она перевела платеж на твой…

— Я уже сказала тебе, — цедит Табби сквозь стиснутые зубы, — мне не нужны деньги. В данном случае я их не хочу. — Она смотрит мне в глаза, и я вижу в них целые города, сгорающие дотла. — И больше никаких вопросов о Сёрене.

Я стараюсь говорить ровным голосом, чтобы скрыть неловкость, которую испытываю, услышав это от нее.

— Мне нужно знать всё, что тебе известно о нем. Это важная информация, которая может оказать серьезное влияние на успех или неудачу операции.

— Вероятность провала операции составляет девяносто девять процентов, независимо от того, что ты знаешь.

Ее неуверенность в себе на удивление болезненна.

— Ты даже еще не знаешь, в чем заключается проблема Миранды.

Табби смотрит на меня, ее грудь неравномерно вздымается и опускается. Я чувствую исходящее от нее напряжение, ощущаю его тяжесть в ее теле, вижу, каких усилий ей стоит стоять неподвижно, когда всё внутри нее рвется наружу. Я узнаю это чувство, потому что сам испытывал его бесчисленное количество раз, во время бесчисленных миссий. С пистолетом в руке, пригнувшись, я прячусь за стеной в темноте и считаю вдохи, выжидая врага.

Что бы ни произошло между ними, она носит это в себе, как единственный выживший в битве, стоящий посреди поля, усеянного телами и залитого кровью.

Она говорит: — Единственное, что тебе нужно знать о Сёрене Киллгаарде, это то, что он умнее дьявола и далеко не так мил. Если ты покажешь хоть малейшую слабость, он воспользуется этим. Что бы ты ни думал о его конечной цели, ты ошибаешься. Он всегда будет на пять ходов впереди тебя, независимо от того, насколько хорошо ты все спланируешь, и есть только один способ поймать его.

— Какой?

Табби улыбается. От холодного прагматизма в ее улыбке у меня мурашки бегут по спине.

— Используя меня как приманку.

Коннор

Мы выезжаем в Лос-Анджелес в полночь. И следующие девятнадцать часов Табби со мной не разговаривает.

Мне комфортно в тишине, но ее молчание такое громкое, что просто кричит. Она в ярости из-за того поцелуя, но дело не только в этом. Я подозреваю, что еще больше ее злит своя реакция на мои поцелуи.

Ей это понравилось, из-за чего она ненавидит меня еще больше.

Женщины.

— Мы едем прямо в Лос-Анджелес?