— Чувствительные к нажатию светодиодные лампы, — восхищенно бормочу я. — Умно.

— Спасибо. — Чистый и культурный голос Сёрена доносится сквозь стены.

Взволнованная этим звуком, я замираю. Когда прихожу в себя достаточно, чтобы ответить, я говорю: — Дай угадаю. Здесь тоже есть скрытые камеры.

— Чтобы лучше видеть тебя, моя дорогая.

Смех в его голосе разжигает во мне искру гнева. Я выпрямляюсь во весь рост, расправляю плечи и поднимаю подбородок.

— Ты не большой злой волк из этой сказки, Сёрен. Ты маленькая сучка в красной накидке, которую собираются съесть на ужин.

Молчание. Затем с отвращением: — Ты же знаешь, как я не люблю ругаться.

— Да. Вот почему у меня выработалась такая стойкая привычка к этому. Я также помню, как сильно ты ненавидишь, когда над тобой насмехаются. Тебе также не понравилось, когда я ударила тебя ножом, не так ли?

— Какая бравада для женщины, вооруженной лишь злобным язычком.

Теперь его голос звучит жестко. Я разозлила его.

Хорошо. Когда Сёрен злится, он совершает ошибки.

Я осторожно продвигаюсь по туннелю. Светодиоды вспыхивают и гаснут у меня под ногами, пока я иду, оставляя за собой призрачный световой след.

— Меня не сопровождает вооруженная охрана? Это довольно опасная оплошность, Сёрен, учитывая, что в последний раз, когда мы виделись, я поклялась убить тебя. И я это сделаю, ты же знаешь.

— Посмотрим.

Его голос снова изменился. В нем слышится самодовольство, от которого мне становится не по себе, в его тоне сквозит тайна. Если у Сёрена есть тайна, это не сулит мне ничего хорошего.

В конце коридора я натыкаюсь на еще одну стальную дверь. На ней не видно никаких механизмов, ни ручки, ни клавиатуры, ни оптического сканера, которые могли бы ее открыть.

Поэтому я говорю: — Сезам, откройся.

— Мы переходим к сарказму, не так ли?

— По моему опыту, он может взломать практически всё, что угодно.

Сёрен усмехается.

— Скажи «пожалуйста».

Он растягивает слово, произнося его нараспев и делая акцент на втором слоге. ПОЖАААААЛУЙСТА.

Притворившись, что у меня от этого не встают дыбом волосы на руках, я говорю: — О, прошу прощения. Где мои манеры? Пожалуйста, ты, чертов ублюдок, сын голландской шлюхи.

Гробовое молчание. Затем тихо: — Десять ударов плетью за каждый раз, когда ты ругаешься, Табита. А если снова заговоришь о моей матери, я буду вынужден прибегнуть к клеймению.

Мой пульс учащается на несколько делений.

— Серьезно? А я-то думала, что ты никогда не причинишь мне вреда. По крайней мере, ты так обещал. Помнишь?

— Так как будто это было вчера. В тот момент у меня из груди торчал довольно большой нож. Нож, который ты, дорогая сестра…

— Сводная сестра.

— …воткнула в меня. Я обещал, что никогда не причиню тебе вреда и всегда буду присматривать за тобой, чтобы в случае опасности быть рядом. — Его голос теплеет. — Должен признать, это обещание я выполнил весьма эффектно.

— Постарайся не сломать руку, похлопывая себя по спине, — кисло говорю я.

— Но ты же знала, что я приду за тобой. Знала, не так ли?

Его голос эхом разносится вокруг меня, заполняя мои уши, мое тело, проникая в меня до мозга костей. Да, я знала, что он придет. Сёрен может быть преступником, убийцей и полным психопатом, но он человек слова.

— Однако это поднимает другой вопрос.

— Хммм?

— Взлом Bank of America? Это навредило мне.

Его смех снисходителен.

— Не будь смешной. Это было небольшое неудобство, которое в конце концов сделало тебя сильнее. Я оказал тебе услугу, Табита. Показал, какие неуклюжие бездари правят цирком.

Я огрызаюсь: — Это научило меня никому не доверять. Наряду со всем остальным, что ты сделал.

— Это величайший подарок, который я когда-либо мог тебе сделать. Доверие – удел детей и дураков. Мы ни те, ни другие.

С острой болью в груди, словно вонзают нож, я вспоминаю слова Коннора.

«Доверие лучше всего на свете».

Это воспоминание заставляет меня дико тосковать по нему. Но Коннора здесь нет, и я должна перестать думать о нем, иначе я не смогу сделать то, что нужно. Я не смогу сделать и шагу, если буду слишком долго думать о том, что, возможно, больше никогда его не увижу.

Сёрен говорит: — То, что у нас есть, сильнее доверия, Табита. Его невозможно разрушить. У нас есть кровь. Мы семья…

— Ты убил мою семью! — внезапно и громко говорю я, и эти слова неожиданно застревают у меня в горле. В голове наконец проясняется, и вместе с ясностью приходит ярость. Но я должна контролировать ее, иначе потеряю самообладание. А когда дело касается Сёрена, потерять самообладание – значит потерять всё.

Я делаю глубокий вдох, выдыхаю, повторяю снова и снова, не обращая внимания на дрожь в руках.

— Я освободил тебя, — говорит он мягко, как будто, убив всех, кого я любила, Сёрен оказал мне огромную услугу.

Мои руки перестают дрожать и сжимаются в кулаки.

— Не могу с этим согласиться. Ты же знаешь, почему я здесь.

— Ты здесь, чтобы убить меня, — как ни в чем не бывало отвечает его бестелесный голос. — Или, по крайней мере, ты думаешь, что ты здесь именно поэтому. Но как ты оправдаешь это перед самой собой? У тебя на руках будет кровь. Разве моя смерть не сделает тебя такой же, как я?

— Я совсем не похожа на тебя.

Сёрен вздыхает.

— Меня утомляет твое упорное отрицание. Ты такая же, как я, Табита. Если бы ты только приняла свою истинную природу…

Внезапно мое терпение лопается, и я кричу.

— Открой эту гребаную дверь!

— Ну-ну, — слегка ворчит он. — Это еще десять ударов плетью.

— Я не боюсь твоих угроз, Сёрен! Я говорила тебе девять лет назад, что в конце концов закончу то, что начала, независимо от того, как долго ты пытался скрываться! Ты бешеная собака, которую нужно усыпить! Ты можешь выпороть меня тысячу раз, и я все равно найду способ убить тебя!

Снова этот самодовольный, вкрадчивый смех, разжигающий мою ярость.

— О, дорогая сестра. Я никогда не говорил, что речь идет о том, чтобы выпороть тебя.

Стальная дверь бесшумно открывается. То, что я вижу по ту сторону, заставляет меня ахнуть от шока.

— Нет, — шепчу я, слишком поздно понимая, что он имеет в виду.

Табби

Пещера, в которую ведет туннель, огромна, а потолок так высок, что всё вокруг окутано тенью. Стены представляют собой голую скалу, грубо обтесанную и покрытую трещинами, темно-серого цвета с бледными вкраплениями минералов, которые мерцают в тусклом свете. Пол сделан из того же камня и отполирован до зеркального блеска. Вдоль стены слева от меня стоит длинная стойка с компьютерами. Мониторы излучают тусклый синий свет, который сочетается с синим светом светодиодных лент, опоясывающих комнату на высоте нескольких футов над полом. На противоположной стороне комнаты находится зона отдыха: современный диван и три кресла из белой кожи, а также белый ковер из медвежьей шкуры. Справа от меня возвышается большая платформа со стальной винтовой лестницей, ведущей вниз. Воздух теплый и неподвижный, сильно пахнущий серой.

Прямо передо мной, подвешенная на толстом плетеном стальном тросе, прикрепленном к кожаному ошейнику у нее на шее, стоит Хуанита.

У нее во рту кляп, а запястья связаны за спиной. Она босиком, на ней только джинсовые шорты и футболка с логотипом ММА на груди. Трос, на котором она подвешена, натянут так, что ей приходится стоять на цыпочках, чтобы не задушить себя ошейником.

Когда Хуанита видит меня, то начинает безудержно плакать. Звук приглушен кляпом во рту.

Я вскрикиваю и бросаюсь вперед. Мгновенно меня окружают четверо охранников Сёрена, которые направляют мне в грудь мощные винтовки. Они стояли прямо за дверью.