Коннор отвечает мягким, как шелк, голосом: — Нет. Это был чистый талант.

Наши взгляды встречаются. Он слегка раздраженно качает головой, отчитывая меня за выпендреж, но я вижу восхищение в его глазах.

О’Доул рявкает: — Позелл, свяжись с охраной студии и найди другое место для командного центра. Родригес, подготовь всё это дерьмо к транспортировке. А вы, — говорит он, тыча пальцем в мою сторону, — пойдете со мной.

Он разворачивается и направляется к двери.

Я встаю и следую за ним, Коннор прямо за мной.

— Когда я вернусь, вам лучше подготовить мои деньги, Родригес, — бросаю я через плечо.

Я с удовлетворением слышу тихое раздраженное «Черт».

Коннор

Лифты не работают, поэтому мы спускаемся на первый этаж по лестнице. Желтый луч моего фонарика освещает путь. Гарри не спрашивает, зачем я иду за ним, но и не говорит, чтобы я не шел, и это хорошо, потому что я не хочу его ударить.

С этого момента, куда бы ни пошла Табби, я иду за ней. Услышав, как она говорит Гарри, что Сёрен «устранял» людей, я задействовал все защитные механизмы в своей пещерной части мозга. Именно поэтому я решил загнать ее в угол в женском туалете и начать требовать объяснений и попыток пересмотреть наше соглашение.

Черт, эта женщина меня выводит из себя.

Мы проходим через темный вестибюль. Вооруженный охранник открывает перед нами двери, и мы выходим в темноту ночи. Холодно. Воздух бодрит, словно веник, которым выметают из головы паутину ревности, желания и разочарования.

Что бы Сёрен ни сделал Табби, я заставлю его заплатить за это.

С избытком.

— Куда мы идем? — спрашивает Табби, когда мы проходим между двумя зданиями по дорожке из красного кирпича.

— Кофе, — рычит Гарри и продолжает идти.

Через несколько мгновений мы сворачиваем за угол и входим во внутренний двор, засаженный пальмами. Он заполнен столиками с зонтиками, а за стеклянной стеной я вижу ярко освещенный кафетерий. Я удивлен, что он открыт ночью, ведь вокруг никого нет. Должно быть, за это мы должны благодарить ФБР.

Табби стонет.

— Еда! Спасибо тебе, Господи!

Зайдя внутрь, мы берем кофе и сэндвичи у сонной на вид девушки за стойкой и находим ближайший столик, чтобы присесть. В заведении нет никого, кроме нас. Табби начинает уплетать свой сэндвич так, словно не ела несколько недель, а Гарри просто пьет кофе и наблюдает за ней задумчивым и встревоженным взглядом.

Уверен, я сам не раз так выглядел.

Решив промолчать и посмотреть, что будет дальше, я откусываю от своего сэндвича.

— Табита Энн Уэст, двадцать семь лет, рост пять футов шесть дюймов, вес сто тридцать пять фунтов, подтвержденный IQ сто девяносто восемь, — тихо говорит Гарри.

А. Значит, пока его ребята искали имя Сёрена Киллгаарда в базах данных, Гарри искал имя Табби. Меня это не удивляет. Он проницательный сукин сын и чертовски хорош в своем деле. Он не был создан для службы в полиции, как и многие другие, но для ФБР он идеально подходит. О’Доул серьезный, прямолинейный парень с достаточным количеством смелости, чтобы быть опасным.

Гарри продолжает: — Нет известных религиозных или политических пристрастий, нет истории злоупотребления психоактивными веществами, нет неоплаченных штрафов за нарушение правил дорожного движения, налоги на имущество и прибыль всегда оплачивались вовремя. Мать Лорел, отец Кристофер, братьев и сестер нет, бабушка и дедушка с обеих сторон умерли. Переехала жить к своему дяде Скотту в Бостон после гибели родителей в авиакатастрофе, когда было восемь. Окончила среднюю школу в пятнадцать лет, поступила в Массачусетский технологический институт на полную стипендию. В семнадцать лет она обнаружила за завтраком дядю Скотта, уткнувшегося лицом в миску с хлопьями, мертвым от острого отравления мышьяком.

Я замираю. Отравления?

В досье, которое я прочитал, указано, что причиной смерти ее дяди был сердечный приступ, случившийся год спустя, когда ей было восемнадцать. Ошеломленный, я перевожу взгляд на Табби. Она бледна и неподвижна, ее взгляд устремлен в тарелку.

— Из-за наличия предсмертной записки и того, что ее дядя страдал от депрессии, смерть была признана самоубийством. Департамент по делам детей и семей был привлечен к выбору опекуна, и несовершеннолетняя была передана под опеку… на один месяц, после чего исчезла. Согласно записям в колледже, она продолжала посещать занятия, но властям так и не удалось ее найти…

— Они и не искали, — тихо говорит она.

— Подожди, — говорю я, чувствуя странную тяжесть в груди.

— …и когда она юридически стала совершеннолетней в восемнадцать лет, дело было закрыто. В записях о месте жительства указаны адреса за все годы, кроме 2007-го. — Гарри долго и пристально смотрит на нее. — Итак, мой первый вопрос. Где вы были в том году?

Табби поднимает голову и смотрит на Гарри. Когда она говорит, пол уходит у меня из-под ног.

— Жила с Сёреном Киллгаардом, конечно. — Ее смех низкий и горький. — На самом деле это грубое искажение смысла слова «жила».

Потрясенный последними словами, я смотрю на Табби. Проходит четыре удара сердца, прежде чем Гарри переводит свой тяжелый взгляд на меня.

— Ты сказал, что проверили ее.

— Я… я это сделал… Не было никакого пропущенного года, не было ничего, что указывало бы…

— Это не его вина, — говорит Табби. — Точные данные есть только у ФБР.

У меня кружится голова. Сердце бешено колотится. Она жила с Сёреном. Она сказала мне, что не была в него влюблена, и заставила меня поверить, что ненавидит его, но при этом провела год своей жизни под одной крышей с этим человеком.

Она, блядь, солгала мне.

От гнева у меня краснеет в глазах. Я пытаюсь привести мысли в порядок, чтобы задать связный вопрос, но Гарри опережает меня.

— Вы наглядно продемонстрировали, что можете обойти наши файрволы, не прилагая особых усилий, мисс Уэст. А это значит, что вы можете с такой же легкостью получить доступ к любой другой базе данных. Поэтому мой следующий вопрос: зачем вам было менять эти несколько деталей в общедоступных записях, но при этом не скрывать правду от ФБР?

Сначала она смотрит на него, а затем переводит взгляд на меня.

— Потому что я знала, что когда-нибудь у меня состоится такой разговор.

Сквозь стиснутые зубы я спрашиваю: — Что это значит?

Она на мгновение задерживает на мне взгляд, и выражение ее лица невозможно прочесть. Она что-то ищет в моем лице, но я чувствую только ярость и обиду, и ни то, ни другое, похоже, ее не удовлетворяет. Наконец Табби прекращает поиски и смотрит на Гарри.

— Полагаю, вы знакомы со стокгольмским синдромом.

— Привязанностью к похитителям, — тут же следует ответ. — Когда заложники испытывают сочувствие к своим похитителям, вплоть до того, что защищают их или симпатизируют им.

— Или влюбляются в них, — шиплю я, вздыбив шерсть.

Табби игнорирует меня.

— Это форма травматической привязанности…

— Ты хочешь сказать, что он держал тебя в заложниках? — сердито перебиваю я. — Целый год? Пока ты посещала колледж днем?

Она снова игнорирует меня и продолжает говорить с Гарри холодным монотонным тоном, как будто обсуждает погоду.

— Это адаптивная психологическая защита, встроенная в нашу ДНК. Отождествление себя с насильником – это один из способов самозащиты психики, особенно у женщин.

Гарри спокойно кивает. Я хочу вырвать все волосы у себя на голове.

— Когда умер мой дядя, у меня никого не осталось. Никого. Правительство отдало меня в приемную семью. В первую неделю моего пребывания там мой приемный отец пришел в мою спальню посреди ночи и попытался изнасиловать меня. У него ничего не вышло – он был толстым придурком, а я всегда была сильной, – но моя приемная мать не поверила мне, когда я ей рассказала об этом. И никто в Департаменте по делам детей не поверил. Мне отказали в переводе. По их словам, семья много лет занималась патронатным воспитанием без каких-либо проблем. Должно быть, дело во мне, сказали они.