Ее губы раскрываются в приглушенном вздохе, и в эту секунду я понимаю: я только что нарушил единственное обещание, которое когда-либо давал себе.

Я не должен был прикасаться к ней снова.

Но теперь… уже слишком поздно.

Трилби

Я знала, что не выдумала себе это, когда почувствовала, что прикосновение Кристиано мне знакомо. Его рука обхватила мою, и теперь она горит, как будто ее поглотило пламя, а мое тело отзывается на этот контакт дрожащим узнающим током, словно мысль идет по давно протоптанной нейронной тропе.

Он говорит жестко, и эти слова совершенно не вяжутся с тем, как он на меня смотрел с той самой минуты, как постучал не в ту дверь.

— Опять пила, Кастеллано?

У меня отвисает челюсть.

— Это я должна у тебя спросить. Ты всегда выходишь из комнаты, не глядя под ноги? — огрызаюсь я, но тут же жалею об этом. Почему рядом с этим мужчиной слова срываются с языка раньше, чем я успеваю их обдумать? Я никогда раньше не позволяла себе такой резкости, особенно с человеком, от которого зависит будущее моей семьи не меньше, чем от моего жениха.

Он медленно скользит по мне взглядом. Когда его глаза проходят по моему животу и скользят вниз по бедрам, я вздрагиваю. Мы стоим слишком близко друг к другу посреди коридора, смотрим в упор, не отводя глаз. Если кто-нибудь увидит нас сейчас, вопросов будет масса. Ко мне, не к нему, это очевидно.

Его глаза из непроницаемых становятся сверкающими.

— А что это за кружка с Долли Партон?

Я смотрю на него сквозь ресницы.

— Я растерялась.

Его руки медленно скользят вниз по моим рукам, а потом исчезают. В коридоре раздается хруст суставов, он смотрит прямо на меня.

— Настолько растерялась, что забыла, где стоит шкаф со стеклом?

Я резко вдыхаю, ноздри раздуваются.

— Такое бывает. Я редко пользуюсь этим шкафом.

— Ты не подаешь напитки другим мужчинам? — Еще один хруст.

— Обычно нет, — я отворачиваюсь, чтобы глотнуть воздуха. Воздух между нами чересчур горячий. — Тебе понравился виски?

Краем глаза замечаю, как у него дернулся кадык.

— Был идеален. Может, мне стоит пить из кружек почаще.

Я не могу сдержать медленную улыбку, которая расползается по губам.

— Даже не думай, что сможешь утащить эту кружку, — предупреждаю я. — Она моя любимая.

Его глаза расширяются, и я мысленно себя проклинаю. Только что я сказала своему новому деверю, что налила ему в свою любимую кружку. Это был флирт? Кажется, да. Это сильно заметно? Понятия не имею. Я никогда раньше не попадала в такие ситуации.

Дыхание застревает в горле, когда он склоняется к самому моему уху, и говорит медленно, низко, глубоким голосом:

— В таком случае, Кастеллано, для меня честь, что ты подала ее мне.

Проходит несколько секунд, прежде чем он выпрямляется, и к этому моменту мои щеки уже пылают, а сама я окончательно растерялась. Кажется, я идеальная мишень в этой игре, и все, что ему нужно, это прошептать что-то в мою сторону, и я уже не понимаю, где лево, а где право.

Он засовывает руки в карманы и делает шаг, чтобы пройти мимо, но останавливается у моего плеча.

— Можешь сделать для меня одолжение? — спрашивает он, глядя вперед.

— Эм… конечно, — отвечаю я, вспоминая, как надо себя вести.

— Не надевай это платье, когда будешь с моим братом.

Сердце глухо стучит от тревоги.

— Почему?

— Потому что он разорвет любого мужчину, который не сможет оторвать от тебя глаз. А мне потом месяц разгребать его дерьмо, а я не хочу.

Он уходит, прежде чем я успеваю что-то сказать. Впрочем, у меня и не было слов. Только один вопрос.

Кристиано Ди Санто только что сделал мне комплимент?

Почему иногда бывает так, что перед тобой стоит тарелка с едой, а она будто не уменьшается, сколько бы ты на нее ни смотрела?

Я накручиваю на вилку еще одну длинную спагеттину и, уставившись в стену перед собой, отправляю ее в рот. Потом жую дольше обычного, потому что горло отказывается даже рассматривать вариант проглотить ее.

Но даже невидимые шоры⁸, которые я мысленно надела по бокам лица, не мешают его голосу проникать мне в уши, обвивать их, просачиваться внутрь и заставлять меня вспыхивать с одной только интонации. Я не знала, что звук вообще способен на такое.

С тех пор как Кристиано выдал ту фразу с подтекстом, я не могу перестать о нем думать. А хуже всего то, что он сидит в самом конце стола, рядом с Папой, и каждые тридцать секунд бросает на меня взгляд. Он изо всех сил старается, чтобы Аллегра чувствовала себя спокойно, несмотря на его присутствие и откровенное отсутствие брата.

— Обязательно передам ему, что он упускает, синьора. Я не ел такой пасты со времен, когда была жива моя мама.

Он пытается ее подбодрить, но по тому, как вилка выпадает у нее из рук прямо в тарелку, я понимаю, что тема умершей матери выбила ее из колеи. Я резко поднимаю глаза, и не из-за звона прибора, а из-за внезапного осознания, что у него тоже нет матери.

— Может, вы дадите мне рецепт, я передам его нашему повару?

— Конечно, — отвечает Аллегра, собираясь с мыслями. — Это семейный рецепт, но… впрочем, ты ведь скоро тоже станешь частью семьи.

Его глаза прожигают мое лицо. Мои невидимые шоры бесполезны; мне не нужно видеть его, чтобы почувствовать тяжесть его взгляда.

— Как идут дела с утилизацией отходов? — спрашивает Папа. — Слышал, вы неплохо закрепились на севере.

Кристиано смотрит на меня, делая длинный глоток красного вина.

— Да, Николо только что получил несколько крупных контрактов с помощью друзей из Вашингтона.

Подозреваю, что это кодовое обозначение продажных политиков, которые сливают им государственные заказы в обмен на взятки.

— Мы также профинансировали новое подразделение. Частный жилой сектор. Кажется, Сав собирается запустить его в ближайшие месяцы.

— У вас уже есть брендинг? Логотип? Трилби могла бы что-нибудь для вас нарисовать, правда, милая? Она как раз заканчивает художественную школу, как раз к свадьбе успевает.

Я резко поворачиваюсь к Папе.

— А как же другие курсы, о которых я с тобой говорила, Папа? И галереи, где предлагают программы по менеджменту?

Папа продолжает, будто и не слышал ни слова из того, что я сказала.

— Она дипломированный дизайнер. Лучшая в своем потоке, — он указывает на меня вилкой, а потом накручивает на нее последние нити спагетти.

Если бы я не была так разъярена, моя челюсть, наверное, с грохотом упала бы на нарядную скатерть Аллегры.

— Была лучшей в потоке, — произношу я, беря салфетку и аккуратно промакивая уголки губ, прежде чем положить ее рядом с тарелкой. — Но, к сожалению, диплома у меня нет. И, похоже, не будет.

Мой стул скрипит по деревянному полу, когда я встаю.

— Простите, — говорю я, обводя взглядом всех за столом, кроме Кристиано. — У меня болит голова. Пойду подышу.

Аллегра резко вдыхает.

— Прими Адвил, Трилби. Через полчаса вернешься к нам как ни в чем не бывало.

Когда я дохожу до библиотеки, по коже бегут уколы вины. Я веду себя как капризный ребенок, и это совсем на меня не похоже, но ощущение такое, будто я иду босиком в огонь, без единой защиты, которая могла бы уберечь меня от ожогов.

О чем, черт возьми, думал Папа, когда сказал, что из всех четырех дочерей только я способна справиться с браком с доном? Я еще даже не вышла за Саверо, а уже с трудом сдерживаю раздражение. Как я вообще собираюсь прожить целую жизнь за ужинами с мужем, его капо и партнерами, если не могу вынести даже один ужин с его братом?

В ушах до сих пор звучит голос Кристиано, и я все еще чувствую жжение в том месте, где его пальцы вонзились в мою кожу. Ему даже не нужно быть в одной комнате со мной, чтобы преследовать каждую мою мысль.

Я пытаюсь выбросить из головы звук его бархатистого голоса. Ничего страшного в том, что меня не тянет к моему будущему мужу. Люди по всему миру заключают браки по договоренности с теми, кто им не нравится. Но испытывать больше влечения к его брату, просто немыслимо.