Мне трудно поверить, что она регулярно пьет, потому что у нее совсем нет к этому толерантности.

Трое взрослых мужчин бросаются ей на помощь и поднимают ее.

Когда она снова садится на табурет, она слегка поворачивает голову, чтобы видеть меня уголком глаза. Смущение пылает на ее красивых щеках. Я спасаю ее от дальнейшего унижения, направляясь прямо в туалет.

Дверь за мной закрывается, заглушая тяжелый бас песни «Sinister Kid» группы The Black Keys, что, к счастью, делает голос в моей голове яснее.

Одна неделя, Кристиано.

Вот зачем я здесь. Чтобы похоронить отца, поздравить брата с новым титулом и уладить пару неоконченных дел. Потом я полечу обратно в Вегас и больше никогда не вернусь на это побережье. У меня не будет причин для этого. Мама умерла десять лет назад, папа тоже ушел, а брат занял высшую должность, ту, что обязательно займет все его время, чтобы он не отвлекался на живых родственников. Конечно, у нас есть и другие члены семьи в городе, но они с радостью отдыхают в одном из моих казино; мне не нужно быть в Нью-Йорке, чтобы поддерживать связь.

В итоге я не собираюсь задерживаться, так что нет смысла строить дружелюбие с какой-то случайной женщиной, которую я только что встретил в сомнительном баре, как бы она меня ни интриговала.

Я выхожу из туалета как раз вовремя, чтобы увидеть, как бармен протягивает ей бокал с коктейлем: ярко-синяя смесь с завитком апельсиновой цедры и бумажным зонтиком сверху. Ее взгляд скользит к мужчине рядом, затем веки приподнимаются, и наши глаза встречаются. Дыхание замирает в горле.

Она сидит в хороших пяти метрах от меня, но я вижу цвет ее радужки. Бирюзовый, как Атлантика.

Я иду к другому концу бара и сажусь на табурет.

Бармен поднимает взгляд, и на его лице мелькает самодовольная улыбка.

— Теперь будешь пить по-настоящему?

Я обвожу рукой шею и тру ее. Моя жизнь в Вегасе едва ли лишена стресса, но возвращение в этот город заставляет меня чувствовать себя напряженнее, чем сжатая пружина.

— Виски. Чистый.

— Сейчас будет.

Он наливает два пальца и ставит стакан на подставку.

— Так откуда ты приехал?

— Кто сказал, что я приехал?

Он фыркнул с улыбкой, прищурив мои глаза.

— У нас тут постоянная клиентура. Раньше тебя здесь не видел, и не обижайся, но...

Я еще сильнее сужаю глаза. Когда кто-то так начинает, обычно это ни к чему хорошему не приводит.

— Но?

— Если бы ты был из этого города, сидел бы в другом баре.

Я выпиваю половину виски.

— Почему?

Он смотрит на меня, будто пытается меня разгадать.

— Ты знаешь, что этот район принадлежит Ди Санто, да?

— Правда? — я решаю притвориться глупым. Люди так больше рассказывают.

Его глаза загораются. Наконец-то новая кровь, которой он сможет поделиться своей мудростью.

— Лишь немногим бизнесам удалось выскользнуть из их грязных лап. Это один из них.

— Грязные лапы, да?

Он наклоняется ко мне с едва заметной усмешкой.

— Итальянская мафиозная сволочь, — говорит тихо и низко.

Я сдерживаю улыбку. Если бы он только знал, с кем разговаривает. Возможно, я больше не участвую в криминальной стороне нашей семьи, но кровь все еще бурлит в моих венах, а пистолет за поясом всегда заряжен. Но в этот раз я подарю ему жизнь.

— Почему им не нужна эта забегаловка?

— Им тут ничего не светит.

В этом он прав.

— Что ты имеешь в виду?

Самодовольная усмешка появляется на его губах.

— Ты сидишь в захудалом заведении на задворках. Сюда приходят только те, кто не хочет светиться. А в таком городе, как Нью-Йорк, таких немного, понимаешь? Ди Санто с этого места ни копейки не вытащат. Это не стоит их времени.

Я допиваю оставшийся виски и отодвигаю стакан к нему, чтобы налил еще.

Пока этот придурок отмеряет еще два пальца, мой взгляд отвлекается вправо. Девушка Кастеллано тихо разговаривает с двумя мужчинами. В их языке тела нет ничего подозрительного, но этот вид все равно заставляет меня напрячься. В ушах звучат слова бармена: «Сюда приходят только те, кто не хочет, чтобы их видели».

— Какая у нее история? — спрашиваю я, когда он наливает мне еще.

— У кого? У Трил?

То, как он произносит ее имя, заставляет мои плечи напрячься.

Он берет стакан и начинает вытирать его грязной тряпкой.

— Ты не увидишь ее здесь снова еще год.

— Что?

— Приходит сюда раз в двенадцать месяцев, — повторяет он. — Так уже пять лет. Когда я молчу, он поднимает глаза. — Это годовщина смерти ее матери.

Что-то тяжелое опускается у меня в груди, когда я снова смотрю на нее. Она слегка покачивается на табурете, а двое мужчин разговаривают напротив нее.

— Не рассчитывай, что она расскажет тебе об этом, — предупреждает бармен. — Я знаю только потому, что расспросил. Впервые она пришла сюда совсем молодой, но выглядела разбитой. Ей нужно было что-то забыть, поэтому я ей налил.

Он смотрит на меня, возможно, ожидая упреков, ведь тогда ей должно было быть совсем мало лет. Он вздыхает.

— Ей было пятнадцать.

Я ничего не говорю.

— Как я и сказал, ей что-то нужно было, а если честно, нам были нужны ее деньги.

Мои брови сходятся, и я чувствую знакомое темное желание вложить пулю прямо в его глаза. Его. Он мог помочь ей иначе, без того чтобы наливать алкоголь или жадно забирать те немного денег, которые она тратила, чтобы уйти от своих демонов. Все это подозрительно похоже на то, что он воспользовался положением скорбящей несовершеннолетней девушки.

Он ставит грязный стакан на полку и берет другой, чтобы вытереть.

Мои мысли начинают блуждать, перебирая разные способы наказать этого ублюдка за его поведение, но их быстро прерывает теплое прикосновение с правого бока. Я поворачиваюсь и вижу, как девушка зигзагами пробирается мимо меня. Она отводит взгляд и идет в туалет.

Повернувшись спиной к бармену, я опираюсь локтями на бар и медленно делаю глоток виски, наблюдая за дверью в туалет. Когда она снова открывается, я не поднимаю глаз, но когда она проходит мимо, меня как будто что-то толкает вытянуть ногу. Она спотыкается о нее, и я ловлю ее, чтобы она не упала. Из легких вырывается резкий вздох, и ее глаза широко раскрываются в шоке.

Обхватив ее тело рукой, я не чувствую, что она пытается вырваться, так же, как и я не собираюсь отпускать ее. Она удивительно маленькая и теплая. Ее упругие груди игриво прижимаются к моему предплечью.

Она невнятно произносит запыхавшееся извинение.

— Не извиняйся, — твердо говорю я.

Когда она встает на ноги, я неохотно отпускаю ее.

— Ты в порядке?

Она трет глаза, размазывая черный кохль по векам.

— Наверное, я немного перебрала.

А я специально подставил ногу. Хотя, если бы она не была так пьяна, то заметила бы.

Я окликаю бармена через плечо.

— Можно стакан воды?

Проходит немного времени, и появляется наполовину полный стакан. Он, наверное, проклинает меня за то, что перевел ее с крепких напитков. Я наблюдаю, как она делает глоток, а потом бережно держит стакан в руках.

— Обычно я не пью, — говорит она, глядя в пол.

— Я вижу. Ты, кажется, не очень хорошо переносишь. Зачем тогда вообще пить?

Она смотрит вверх с хмурым выражением, и в ее голосе звучит неожиданная резкость, когда она отвечает:

— Я не обязана тебе ничего объяснять.

Как будто перешла какую-то черту, ее щеки снова краснеют.

— Прости. Это было грубо и очень... не в моем стиле.

Я смотрю на нее задумчиво.

— Ты права. Тебе не нужно никому ничего объяснять.

Она мрачно смеется.

— Это облегчение. Большинство ждут, что я буду это делать.

Когда она снова поднимает взгляд, в ее челюсти появляется новая решительность.

— А у тебя какой секрет?

Я делаю долгой глоток виски, чтобы успокоить пульс.

— Кто сказал, что у меня есть секрет?

— У каждого, кто приходит сюда, есть секрет. Что-то, что он прячет.