Я провожаю его взглядом, а потом утыкаюсь в кухонный остров. Я не могу позволить себе показать настоящие чувства, я и так балансирую на лезвии ножа. Стоит ему хоть на секунду подумать, что я лгу, и сделке с Папой конец. Он просто заберет порт, не утруждая себя свадьбой. Он уничтожит нас всех.

Шаги затихают, растворяясь в темноте, и мое сознание начинает то сужаться, то плыть, то уводить взгляд влево, то вправо. Я продолжаю держаться за край кухонного острова, хотя и сижу. «Голова кружится», и это даже близко не описывает, что со мной происходит. Правильнее будет сказать: если я отпущу край, то просто вырублюсь.

— Саверо, я... — мой голос звучит так слабо, что вряд ли он вообще его услышал. Где-то на границе сознания я улавливаю, как он выходит из дома и закрывает за собой входную дверь. Ни слова. Ни взгляда через плечо.

Вот так, значит, и чувствуется разбитое сердце? Когда кровь уходит из головы и из конечностей? Когда болит в тех местах, о существовании которых ты даже не подозревала?

Я наклоняюсь вперед и прижимаюсь лбом к кухонному острову. Холодная поверхность приятно охлаждает кожу, но от одного этого движения мне становится еще хуже.

У меня болят плечи, болит грудь. Все болит. Затем блаженная темнота окутывает каждый дюйм моего тела. Я избавляюсь от головокружения и чувствую землю под своим телом. Прохладную и твердую.

Затем мои глаза закрываются.

Кристиано

В зеркале заднего вида я вижу, как за мной закрываются ворота. Мое сердце болит, а с каждой милей, что я проезжаю, сожаление сжимает все сильнее. Ни одна женщина раньше не проникала мне под кожу так, как она. Это не просто физическое влечение, это что-то более глубокое. Глубже, чем плоть, глубже, чем кости. Жена моего брата теперь внутри моего живого, стучащего сердца и плавает в самой моей душе.

Каждая клеточка моего тела кричит мне повернуть назад, и я стою на краю пропасти, руки на руле, и пальцы уже покалывает от напряжения.

За последние несколько недель мы с Саверо отдалились друг от друга сильнее, чем за пятнадцать лет моей жизни. Я никак не могу выбросить из головы образ двенадцатилетнего Саверо с пистолетом у виска. Я четко вижу руку того, кто его держал. Она выглядит в точности как отцовская, но не может быть, отец бы так не поступил. Как говорил Ауги, Саверо был трудным сыном, но отец его любил.

И все же, это гнетущее, не отпускающее чувство тревоги заставляет меня съехать на обочину и достать телефон. Я нахожу номер Ауги и нажимаю вызов.

— Кристиано. Я думал, ты сегодня уезжаешь, — говорит он.

— Так и есть. Но меня кое-что не отпускает.

— Я ждал, когда это начнется. — Его загадочный ответ заставляет мои брови сдвинуться.

Я глубоко вдыхаю и надеюсь, что скажу это правильно.

— Мне все время снятся... или вспоминаются… Я сам до конца не понимаю.

— Продолжай, — терпеливо говорит Ауги.

— Мне снова и снова встает перед глазами картина, как на Саверо наставляют пистолет. Он там еще мальчишка, примерно того же возраста, когда вытащил меня из воды. Я не вижу лица того, кто держит оружие, только вытянутую руку. Она чертовски напоминает отцовскую... Скажи, что я схожу с ума.

— Ты не сходишь с ума, Кристиано. И ты прав, что задаешь вопросы. Но это была не рука твоего отца.

Двигатель продолжает тихо гудеть фоном.

— Тогда чья?

— Подумай, — говорит Ауги. — Кто еще в вашей семье такого же телосложения? С такой же наколкой на правом предплечье? Кто мог тогда болтаться возле лодочного сарая?

Мозг лихорадочно работает, но мне хватает буквально пары секунд.

— Нонни.

Когда Ауги не подтверждает и не отрицает, у меня резко падает все внутри.

— Зачем Нонни наставил пистолет на моего брата?

В трубке слышится долгий вздох, будто в нем и смирение, и усталое облегчение, которому уже десятки лет.

— Потому что он только что застал Саверо за попыткой утопить тебя.

Что?

Меньше чем за пять секунд я узнаю, каково это, когда из лица уходит весь цвет.

— Нет, — жестко говорю я. — Я сам упал за борт… Я не умел плавать…

— Он толкнул тебя, Кристиано.

— Нет… — Я не помню. Я никогда этого не помнил. И сейчас больше всего на свете я хочу, чтобы вспомнил. — Но… веревка?

— Какая веревка?

— Та, что запуталась у меня на лодыжках.

— Никакой веревки не было, — тихо говорит Ауги. — Он держал тебя под водой голыми руками.

Я не могу вымолвить ни слова. У меня на языке тысяча вопросов, но ни один не складывается в членораздельную мысль.

— Твой Нонни был тогда в лодочном сарае. Была глубокая ночь, и Саверо подумал, что поблизости никого нет. Нонни вытащил тебя и откачивал, пока ты не начал блевать. Ты был в считанных секундах от смерти. Я не знаю, сколько времени твой дед держал твоего брата под прицелом, но именно в таком виде ваш отец и застал их.

— П-почему отец ничего мне не рассказал?

— У твоего отца с Нонни были непростые отношения. Ты, наверное, был слишком мал, чтобы все понять. Нонни никогда не питал к Саверо особой симпатии, а в этой истории все свелось к его слову против слов твоего брата. Отец так и не понял, кому верить.

— А ты поверил Нонни?

Ауги снова тяжело вздыхает, и я слышу, как он проводит рукой по густым бровям.

— Однажды, незадолго до смерти твоего Нонни, мы с ним выпили. Он сказал, что почти ни о чем в жизни не жалел. Почти. Единственное, о чем он сожалел по-настоящему, то что не выстрелил тогда твоему брату в голову за то, что тот сделал. Он боялся, во что Саверо со временем превратится. И когда я посмотрел ему в глаза, я увидел там только одно голое, пронзительное сожаление. Я бы не увидел этого, если бы это не было правдой.

Я оседаю в кресло.

Саверо пытался меня утопить.

Машины несутся по автомагистрали, как будто ничего не случилось, будто мой мир только что не рухнул. Все, что я знал о своей жизни, начинает рассыпаться, и чем скорее это произойдет, тем лучше.

— Почему ты не сказал мне этого раньше?

— Я не мог сказать это твоему отцу. Он не доверял Саверо занять его место дона, но это еще не значило, что он верил в его способность убить родного брата. Я должен был уважать его веру.

— Что мне теперь делать? — шепчу я, хотя внутри уже точно знаю ответ. Пальцы жжет от желания развернуть машину и поехать обратно, потому что если Саверо был способен сделать это со мной, со своим братом, то на что же, черт возьми, он способен с невестой, на которой женится просто по расчету? Я должен вытащить Трилби из этого дома. Я не смогу дышать, пока не сделаю этого.

— Мне пора, Zio.

— Что ты собираешься делать? — В голосе тревога.

— Пока не знаю. Я просто должен вернуться в дом.

В трубке слышны хлопки дверей, движение.

— Встретимся там.

— Не нужно. Со мной все будет в порядке, — уверяю я его.

— Я знаю, что будет, — отвечает он твердо, с полной уверенностью. — Но я все равно увижусь с тобой там. И, Кристиано…

— Что?

— Скажи мне, что ты все еще носишь при себе оружие.

— Я Ди Санто, — говорю я. — Я не выхожу из дома без него.

Я сбрасываю вызов и бросаю телефон на пассажирское сиденье. А потом, не задумываясь об встречном потоке, резко разворачиваю машину через сплошную и вдавливаю педаль в пол.

Пока я мчусь назад, перед глазами проносятся образы, как старая пленка с домашним видео из семидесятых: испуганное лицо Трилби, дом, очищенный от людей, впервые, сколько себя помню, и тот взгляд, полный подозрений, за ужином прошлой ночью.

Грудь сжимает.

Саверо хотел убить меня, когда мы были детьми. И что, такое желание просто проходит?

Решение уехать в Вегас, возможно, спасло мне жизнь. Я никогда не представлял для него угрозы… пока не остался после смерти отца.

Пока не остался.

Перед глазами всплывает еще один образ, и у меня срывает пульс. Глаза куклы. Что тогда сказал Ранч?