Кастеллано рыдает в мою ладонь. Она больше не кричит, но прижимает мою руку к своему дрожащему лицу так, будто пытается заслониться от того, что вот-вот произойдет.

— Ч-что? — Он разжимает сцепленные пальцы.

— Покажи мне свои гребаные руки, — произношу я низким, мрачным голосом, который, как мне казалось, я давно уже похоронил.

Он медленно разворачивает ладони ко мне.

— Вот что бывает, когда ты выбираешь жадность вместо безопасности женщины.

Я нажимаю на курок и пускаю пулю в его левую руку.

Кастеллано дергается и пытается отвернуться, но я крепко держу ее голову. Она должна это видеть.

Слезы катятся по его лицу, и рот медленно раскрывается, хотя ни звука из него не выходит.

— А вот что бывает, когда ты воруешь у Ди Санто.

Я снова взвожу курок и пробиваю пулей его правую ладонь.

Наконец он издает вопль, похожий на стон умирающего животного. Кастеллано резко разворачивается ко мне и прижимается всем телом, будто хочет раствориться в моей коже. Я обвиваю ее плечи рукой и удерживаю прижатой к себе. Я чувствую, как ее сердце колотится в унисон с моим, и от этого мне хочется кого-нибудь убить.

— А теперь принеси мне мои деньги, или я прострелю тебе колени.

Согнувшись почти пополам, он поворачивается к куче курток, сваленных у двери. С трудом вытаскивает тот самый рулон купюр, который я ему дал. Я даже не пытаюсь пересчитывать. Честно говоря, я едва бросаю на них взгляд, прежде чем передаю их Кастеллано. Она прижимает деньги к груди.

Я заправляю пистолет обратно за пояс.

— А теперь убирайся с глаз моих, нахуй.

Он осторожно прикрывает дверь носком ботинка, и через секунду я слышу, как он улепетывает прочь.

Обняв Кастеллано за плечи, я медленно веду ее обратно к пассажирской двери и помогаю сесть. Ее трясет, как осиновый лист, но, как бы мне ни хотелось укрыть ее от всего этого, я понимаю, что ей придется закалиться. Дальше будет куда жестче.

Когда я сажусь за руль, то наклоняюсь через нее, чтобы пристегнуть ремень. С ее щек беззвучно текут слезы. Солоноватый запах впитывается мне в кожу, и я замираю. Наши дыхания сталкиваются в этом тесном пространстве, и никто из нас не двигается.

Я вдруг осознаю, что у меня в штанах натянуто до боли, я чертовски твердый.

Блядь. Когда и как, нахуй, это случилось?

Мой взгляд падает на рулон купюр, который она сжимает так, что пальцы побелели. Он весь в крови, и эта кровь пачкает ее голую грудь.

Это самое сексуальное зрелище, что я когда-либо видел.

Я откидываюсь обратно в свое кресло, одновременно пристегивая ее, и заставляю себя повернуть назад, по той же дороге, что мы приехали.

Я думал, что изменился.

Я думал, что давно похоронил в себе все, что связано с Ди Санто. Но нет.

Оказалось, для того чтобы вернуть меня обратно, достаточно обмана, лжи и крови труса, стекающей на ключицу девушки. И теперь ясно: я по-прежнему темный и опасный ублюдок. Таким и был всегда.

Трилби

— Серафина, застегнись. Виден твой лифчик, — фыркнула Аллегра, отводя взгляд от вызывающего наряда.

Сера закатила глаза:

— Он должен немного выглядывать. Это такой стиль.

Аллегра шумно выдохнула:

— Нижнее белье, дорогая, как и ум — важно, чтобы оно было, но не обязательно выставлять его напоказ.

— Какая сексистская чушь, — сказала Тесс.

Аллегра вскинула подбородок:

— Это относится ко всем.

— Даже к главам Коза Ностры?

— Ну, до них это, разумеется, не относится.

Сера едва сдержалась, чтобы не расхохотаться, но у Тесс это вышло хуже, она хрюкнула от смеха.

— И ты, юная леди, — Аллегра грозно махнула пальцем в сторону Тесс. — Мы уже поговорили сегодня утром, так что…

— Я не надену розовое платье на свадьбу Трилби. И если вы меня заставите, это лишь приведет к тому, что я загоню вглубь злость и стыд от того, что мне не разрешили выражать себя настоящую.

Аллегра попыталась что-то сказать, но Тесс с впечатляющим напором продолжила:

— Я проживу всю оставшуюся жизнь, притворяясь кем-то другим, скрывая свою настоящую сущность, потому что буду бояться, что меня никогда не примут такой, какая я есть. Я позволю другим плохо со мной обращаться, потому что буду считать, что недостойна того, чтобы меня любили. А потом, когда все это навалится слишком сильно, и у меня начнется тревожность, если, конечно, депрессия к тому моменту не захлестнет меня настолько, что я просто перестану выходить из дома, меня отправят к терапевту, чтобы я рылась в своем детстве и рассказывала, как прошлое окончательно испортило мне жизнь.

Аллегра застыла с открытым ртом, в который могла бы влететь муха. Тесс, надо отдать ей должное, не отводила взгляда, тогда как мои глаза метались по комнате, будто ища путь к отступлению.

Единственным звуком был щелк каждой пуговицы, когда Сера застегивала пиджак.

Рот Аллегры резко захлопнулся.

— Ладно, — процедила она медленно, сквозь стиснутые зубы. — Я не буду заставлять тебя надевать розовое. Но ты, Контесса, не будешь, повторяю, не будешь, в черном на свадьбе. Я ясно выражаюсь?

Тесс откинула длинные волосы на плечо с демонстративным фырканьем:

— Подумаю.

А затем прошла мимо в черных леггинсах, боди и остроносых ботинках, в которых выглядела как сексапильная Женщина-кошка.

Я обернулась к Аллегре и пожала плечами:

— Мне, если честно, вообще все равно, в чем она будет на…

— Я настаиваю, — Аллегра судорожно сжала руки. — Она не будет в черном. Это свадьба мафии, здесь и так достаточно мрака. Мы хотя бы можем добавить немного цвета.

Взгляд Серы скользит ко мне. Впервые Аллегра говорит о предстоящей свадьбе не как о чем-то светлом, легком и законопослушном.

— Пойдем, — Сера переплетает свои пальцы с моими. — Тут уже невыносимо жарко. Давай внутрь.

Я дарю Аллегре улыбку, и она идет следом. В этот момент меня осеняет: она теребит руки не от раздражения. Она до смерти напугана. Как и я. Прошло две недели с тех пор, как Саверо убил человека у меня на глазах. И всего неделя, с тех пор, как Кристиано затащил меня в бар «у Джо» и фактически вырубил Ретта, выстрелив ему в обе руки. Я до сих пор вся на нервах. До этого я видела, как стреляют, всего один раз, когда ранили мою мать. Звук в баре «у Джо» мгновенно вернул меня в тот день. Но за прошедшие дни я вдруг отчетливо поняла, что враг — это не пистолет. Это человек, который нажимает на курок. И в каком-то смысле Кристиано действительно враг. Одним своим существованием он ставит под угрозу мою способность защищать семью. Чем сильнее я стараюсь не думать о нем, тем труднее становится выбросить из головы его темный взгляд и этот обволакивающий, опасный голос.

Но его поступки не были поступками врага.

Я по-прежнему ненавижу насилие, когда оно используется для убийств и разрушений. Но в ту ночь Кристиано разрушил только одно, стремление одного человека воровать у другого. И, возможно, работоспособность его рук.

Однако среди всего этого безумия мне удалось уловить один важный факт: Кристиано дал Ретту почти тысячу долларов, чтобы тот проследил, чтобы я добралась домой в безопасности. А Ретт не сделал, как ему велели. Я бы, конечно, не стала простреливать ему нервные окончания, но я могу понять, почему Кристиано немного вышел из себя, узнав, что Ретт прикарманил его деньги. Чего я никак не могу понять, так это почему, черт возьми, я стоила так много.

Я улыбаюсь чему-то, что говорит Сера, но за последние несколько дней я будто утратила способность по-настоящему присутствовать рядом со своей семьей. Вместо этого я подолгу мечтаю о том, как свадьбу отменят, и я смогу смотреть на брата Саверо, не боясь, что кто-то это заметит. А ведь эти долгие моменты я должна бы тратить на то, чтобы стать идеальной невестой и защитить горло своей семьи от ножа.

Логически я понимаю: если свадьбу действительно отменят, я больше никогда не увижу Кристиано. У него своя жизнь в Вегасе и свои дела. Он здесь только чтобы похоронить отца и быть шафером.