— Будешь носить ее, когда будешь думать обо мне?

Я резко втягиваю воздух и поднимаю на него взгляд.

— Зачем?

— Потому что, как только ты выйдешь из этой двери, нам придется притвориться, что этого никогда не было. Но если я увижу ее на тебе, я буду знать, что все это было на самом деле.

Я выскальзываю из его объятий и подползаю к его губам. Он срывается на стон, когда я целую его жадно, сильно.

Через несколько минут мы отрываемся, хватая воздух, и он берет мое лицо в ладони.

— Знаешь, что бесит меня больше всего?

— Что? — шепчу я.

— То, что, блядь, я нашел тебя первым.

Кристиано

Саверо даже не поднимает голову, когда я вхожу в кабинет отца.

— Что ты здесь делаешь? — его голос звучит отрывисто.

— Это и мой дом тоже, если ты забыл, — я намеренно отвечаю резко, чтобы скрыть удивление от его тона. — И я думал, ты обрадуешься, увидев своего младшего брата.

Он кладет любимую отцовскую ручку Montblanc на кожаную поверхность антикварного стола и медленно выдыхает. Я не могу не отметить, как быстро он сумел обжиться в кабинете отца.

Он встает, так и не взглянув на меня.

— Я думал, ты собираешься остаться в своей квартире. Судя по тому, что мне сообщили мои люди, тебе, похоже, приятнее водить туда мою невесту, чем следить за ней здесь.

Кровь стынет у меня в жилах. Не может быть, чтобы он заподозрил, что между мной и Трилби что-то есть. Он слишком редко бывает рядом, чтобы заметить хоть малейший намек. К тому же мне трудно поверить, что ему вообще не все равно.

— Так просто удобнее, — говорю я, следуя за ним на кухню. — Тебе не стоит так часто оставлять ее одну, Сав. Она слишком... своенравная. Я дважды находил ее в ночных клубах…

— Она что, пьет? — его губы кривятся в усмешке.

— Нет, — я вздрагиваю от его резкого тона. — Но того же нельзя сказать о тех, с кем она проводит время. Я бы не назвал Сандрин алкоголичкой, но вряд ли она оказывает на нее положительное влияние.

Он поворачивается, кладет ладонь на кухонную столешницу и бросает взгляд на часы на стене.

— Что ты пытаешься сказать, fratello?

— Я пытаюсь сказать, что она не понимает, в какой мир попала. Она не осознает, что любой ебаный мудак из Маркези на улице отдал бы свое левое блядское яичко за то, чтобы похитить ее, пытать ее и прислать тебе запись, на которой она умоляет о пощаде.

Он пронзает меня взглядом.

— Разве ее мать не погибла из-за этой жизни?

Мои пальцы рефлекторно сжимаются.

— Да, но она не живет внутри Коза Ностры. Не так глубоко, как ты. И уж точно она плохо понимает, с какими угрозами мы с тобой сталкиваемся каждый божий день.

Я жду хоть тени понимания на его лице, но ее не появляется. Он лишь пожимает плечами.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не сжать кулаки.

— Тебе что, наплевать?

Его глаза сужаются.

— Кажется, больше, чем тебе.

Блядь. Я провожу рукой по волосам.

— Если с ней что-то случится... — как заставить его услышать меня и не выглядеть так, будто я полностью в этом утонул? — Это плохо скажется на бизнесе, — выдыхаю я. — На твоем бизнесе и на моем.

Он скрещивает руки на груди и чуть наклоняет голову.

— Почему это должно плохо сказаться?

Моя челюсть напрягается, когда решимость сжимает сердце в холодный узел.

— Ты смог бы вести дела с человеком, который даже собственную невесту не в состоянии уберечь?

Его зубы скрипят, пока он обдумывает мой ответ.

— Ладно. Я поставлю к ней ребят.

Я массирую затылок.

— Хорошо.

— Знаешь... тебе необязательно оставаться на свадьбу.

Я резко поднимаю голову.

— Почему?

— Ну, я уверен, у тебя есть дела, к которым нужно вернуться, а Николо может быть моим шафером.

Мою грудь будто стягивает ремнем.

— Ты сейчас серьезно?

Его лицо остается непроницаемым.

— Я знаю, что мы не так близки, как когда-то, но я все еще твой брат, Сав.

Он издает уродливый смешок.

— Мы никогда не были близки, ты и я. Ты просто решил, что я тебя люблю, а я никогда не считал нужным разрушить эту иллюзию.

Вена у основания моего горла болезненно пульсирует. Почему он ведет себя как такой конченый ублюдок? Он всегда был таким мудаком или только сейчас показывает свое истинное лицо после смерти отца?

— Тогда зачем ты вообще вытащил меня из реки, когда я чуть не утонул?

Его взгляд темнеет, становится ледяным.

— Ты смог бы вести дела с человеком, который не спас собственного брата от смерти, когда у него был шанс?

Его резкий ответ бьет сильнее, чем я ожидал. Что, он спас меня только потому, что люди бы осудили, если бы он этого не сделал? Ему тогда было двенадцать.

— Почему мне кажется, что за этим стоит что-то еще? — спрашиваю я.

Он сверлит меня взглядом.

— Ты правда был настолько слеп к этому?

Я ошеломленно качаю головой.

— К чему?

Он улыбается, но эта улыбка холодная, как лед.

— Видимо, ты был слишком ослеплен отцовским восхищением, чтобы это заметить.

— Заметить что?

Он опускает взгляд на свой бокал и медленно кружит в нем янтарную жидкость.

— В том, что ты всегда был его любимчиком.

Я ошеломлен. Я знал, что у меня с отцом были другие отношения, чем у него с Саверо, но я всегда думал, что это потому, что с Саверо требовали большего. Он был старшим, тем, кто должен был унаследовать титул. Я даже не подозревал, что он носит в себе такую злость на меня. Когда отец был рядом, Саверо хотя бы делал вид, что рад моим визитам. А теперь... он будто только и мечтает, чтобы я исчез.

— Если бы я тогда не спас тебя... он бы меня уничтожил.

Это просто не может быть правдой. Я не помню ни одного раза, чтобы отец относился к Саверо как-то иначе, кроме как к любимому сыну.

— Fratello... — начинаю я.

— Оставь, — резко обрывает он. — Я уже смирился с этим, брат. Я просто хочу двигаться дальше и править этим местом, как будто родился для этого. Так что ты можешь уехать прямо сейчас.

Я смотрю на фотографии в рамах над отцовским столом. Поколения братьев, стоящих рядом, держащих друг друга за спину, работающих вместе, поддерживающих один другого, становящихся шаферами на свадьбах. Если я уйду сейчас, как просит Сав, мы разрушим традицию, которая жила в нашей семье десятилетиями и которую отец всегда заставлял нас чтить.

Но это не единственная причина, по которой я не могу уйти. Мне нужно убедиться, что Кастеллано в безопасности и что она устроилась. Хотя даже когда я думаю об этом, я понимаю, что это лишь отговорки. Мое присутствие еще несколько дней не сделает ее ни безопаснее, ни спокойнее. На самом деле все будет наоборот: я только сильнее расстрою ее. И нам обоим станет еще тяжелее проститься.

К тому же, я не думаю, что смогу притворяться, будто не влюблен в нее по уши, и я знаю, что мое желание будет таким же прозрачным, как вода в бассейне Саверо.

— Я останусь до конца свадьбы, — выдыхаю я вместе со словами, которые на вкус словно горечь на языке. — А потом я уеду, и тебе больше никогда не придется меня видеть.

Его брови опускаются над прищуренными, просчитывающими глазами.

— Ладно.

— Но обещай, что поставишь наблюдение за своей невестой. Она не хочет сидеть в клетке, и она не раз это доказала за время твоего отсутствия. Если ты собираешься довести этот брак до конца, Сав, я советую тебе поставить охрану на нее двадцать четыре часа в сутки.

Глаза Сава темнеют еще больше.

— Если?

— Если что?

— Нет... — его голос звучит ровно. — Ты сказал: «Если ты собираешься довести этот брак до конца». Почему я не должен этого сделать? Я хочу этот порт. Это деловая сделка, а от сделок я не отказываюсь.

Я поднимаю руки.

— Ладно. Когда. И до тех пор ты будешь обращаться со мной как с братом, — говорю я, чувствуя сталь в голосе и горечь в горле.