Потом я выхожу, не давая ему возможности возразить.

Я почти физически ощущаю его обвиняющий взгляд, прожигающий мне спину, пока я выхожу под безжалостное полуденное солнце. Я, наверное, должен чувствовать боль от его холодного отторжения, но главное, что я испытываю, — это чистое облегчение. Я никогда не хотел признавать это раньше, но быть дружелюбным с Саверо всегда было испытанием. Его холодные глаза никогда не отвечали теплом, а его резкие слова застревали в горле, будто камни. Даже отец временами обходил его стороной. Но облегчение смешивается с виной. Я оставляю Кастеллано в руках этого человека. Если с ней что-то случится под его присмотром, я знаю, что не смогу себя остановить. Я причиню ему ту же боль, не задумываясь ни на секунду.

Я стою на каменной дорожке, ведущей в сад, закрываю глаза и делаю глубокий вдох, пытаясь наполнить свои легкие той же уверенностью, которую я испытывал, когда в последний раз покидал это место десять лет назад. Тогда я не мог дождаться, чтобы сбежать. Убийство мамы все еще стояло перед глазами, а отец, обезумевший от ярости, ушел в кровавый поход, который унес больше сотни жизней.

Сейчас все ощущается иначе. Как бы мне ни хотелось уйти от враждебного взгляда брата, я не хочу покидать это место. И причина этого имеет изгибы песочных часов и вкус сладкой надежды, смешанной с опасным искушением.

Я мог бы так легко остаться. У меня есть доступ ко всем передвижениям Саверо, я мог бы узнать точно, когда и где поймаю Кастеллано одну. Все, что мне нужно, — это прижать ее красивые губы к своим и обвить ее ноги вокруг своей талии, и я знаю, что она потеряется в этом так же, как и я. Несмотря на нашу решимость делать вид, что ничего не было, я точно знаю: эта решимость лишь на поверхности. Стоит моей душе снова коснуться ее души, и нам обоим пиздец.

Ее трусики все еще лежат в моем кармане, а ее вкус все еще на моем языке. Я настолько под ее чарами, что едва могу мыслить связно. Когда я не строю планы возвращения к своим делам, я прокручиваю в голове другие: как увидеть ее снова, как остаться с ней наедине, как попробовать ее еще раз, блядь, один-единственный раз.

Я видел достаточно наркоманов в своей жизни, чтобы узнавать их за версту. Они торчат в каждом темном углу моих казино, их пальцы дрожат от желания коснуться фишек.

Сейчас этот наркоман — я.

Она моя выигрышная комбинация, мои счастливые кости, те самые миллионы, которые как ни играй, никогда не сможешь удержать в руках. И именно поэтому я ухожу. Как бы я ни жаждал ее, она не принадлежит мне.

Я открываю глаза и фокусирую взгляд на группе цветочных горшков на другом конце двора. Мама обожала свои цветы и всегда настаивала на том, чтобы ухаживать за садом сама. Когда она умерла, у отца не хватило духу избавиться от ее любимых растений, поэтому он нанял садовника, который следил за ними на постоянной основе. Мама особенно любила желтый цвет, я помню, как рос среди моря солнечного света. Она ненавидела темно-розовый и особенно красный. Говорила, что видела его слишком много каждый раз, когда выходила из дома. Я никогда по-настоящему не понимал, что она имела в виду, пока она не умерла. Тогда все вокруг стало казаться красным, и я тоже быстро возненавидел этот цвет.

И именно это заставляет меня второй раз взглянуть на растение, спрятавшееся в центре группы. Его ягоды белые, что не редкость для этого сада, но стебли имеют цвет свежей крови. Оно выглядит зловеще, а плоды похожи на глаза маленьких детей. По моему позвоночнику пробегает холодная дрожь.

Вот он, мой знак.

Пришло время уходить.

Трилби

Сера сжимает мою руку под столом, и это заставляет меня вынырнуть из мыслей, которые, похоже, намертво поселились в главной спальне квартиры Кристиано, и вернуться в реальность тяжело. Мы сидим на террасе дома, который вот-вот станет моим, и все это кажется до жути нереальным.

Жить с женихом до свадьбы, мягко говоря, нетрадиционно, но вряд ли кто-то станет спорить с самым опасным доном Нью-Йорка. Тем не менее Аллегра не в восторге от того, что меня швырнули в этот мир без какой-либо поддержки, поэтому она отправила Серу, чтобы та была рядом. И в такие вечера, как этот, когда мне предстоит ужин с Саверо и его главными капо, я особенно остро ощущаю, как сильно ей за это благодарна.

Я сжимаю пальцы Серы под столом и склоняю голову.

— Спасибо, что пришла. Прости, что ты пропускаешь поездку в колледж. Я знаю, как ты ее ждала.

— Не переживай. — Она улыбается, но эта маленькая улыбка совсем меня не убеждает. — Еще будет возможность познакомиться с крутыми отельерами. А с контактами Саверо у меня, может, получится устроиться куда-нибудь, где я смогу учиться и работать одновременно. Возможно, мне даже удастся пройти стажировку в Хэмптоне. Я всегда мечтала туда съездить.

Меня тут же накрывает волна вины.

— Слушай, я ведь могу попробовать поговорить с Саверо прямо сейчас…

Но голос мой сходит на нет, потому что даже сейчас это звучит как-то слишком фантастично. Несмотря на то что я живу в его доме, я почти его не вижу. Не то что поговорить, я толком даже не сталкивалась с ним.

— Тебе не обязательно это делать, — тихо говорит Сера. — Дай всему время. У тебя и так достаточно поводов для волнения, свадьба уже через несколько дней.

При слове «свадьба» я непроизвольно смотрю на Саверо, сидящего напротив. Кроме короткого приветствия, когда мы сели за стол, он ни разу на меня не взглянул. Впрочем, я даже не уверена, заметила бы, если бы и взглянул: его взгляд не оставляет на моей коже того жара, который остается после взгляда его брата.

Я перевожу глаза чуть в сторону, на пустой стул, где, как мне кажется, обычно сидит Кристиано, и грудь тут же сжимает от боли. Он бы отодвинул его, чтобы было место для длинных ног, откинулся бы назад и смотрел на всех сверху вниз, раздумчиво потирая челюсть. Я вижу перед собой, как его торс лениво откинулся назад, как будто ему совсем не нужно никому ничего доказывать.

Я заставляю себя моргнуть, и тут же чувствую, как внутри все сжимается. Саверо смотрит на меня, и выражение у него на лице совсем не дружелюбное. Более того, оно почти враждебное. Я нервно улыбаюсь и опускаю взгляд на свою тарелку с почти нетронутой едой.

— Пенелопа тебя убьет, — говорит Сера, пока я гоняю по тарелке кусочек рыбы вилкой. — Она уже ушила платье на три размера. Я понимаю, это все очень серьезно, выйти замуж за дона, но ты не можешь просто голодать. Так и до состояния «кожа да кости» недалеко.

— Я не голодаю. — Я закидываю в рот крошечный кусочек рыбы и начинаю жевать, чтобы это хоть как-то доказать. Правда, проглотить его оказывается не так просто.

Брови Серы взлетают вверх.

— Как скажешь.

Следующие полчаса мы болтали о пустяках, которые по большей части незначительны и призваны заставить нас почувствовать себя нормальными, законопослушными гражданами США, а не почти уже официальная часть преступного подполья Нью-Йорка. Говорим о занятиях Серы по туризму и гостиничному делу, о том, как Бэмби летом работает в местном детском саду, и о танцевальном выступлении Тесс.

— Аллегра до сих пор не может успокоиться после того, как брат Саверо попросил у нее рецепт спагетти, — с веселым смешком говорит Сера.

Но как только упоминается Кристиано, все мое тело будто вспыхивает изнутри.

Я аккуратно кладу вилку на тарелку и промокаю уголки губ салфеткой, она вполне могла бы быть щитом.

— А где он, кстати? Он же обычно все время где-то рядом с тобой.

Я сглатываю и пытаюсь утихомирить хаос, который поднимается в животе. Со мной явно что-то не так. Ну как, как вообще возможно, чтобы простое упоминание человека доводило до такого, что я перестаю нормально соображать и вести себя как обычный, уравновешенный человек?

Я пожимаю плечами, стараясь выглядеть непринужденно, будто мне действительно все равно.

— Не знаю. Все равно он уезжает.